Невидимые знаки (ЛП) - Винтерс Пэппер

Чего он ждёт?

Зайдя в квартиру, он поднял Коко на руки и спросил, можно ли ему самому уложить ее спать.

Я пожала плечами и оставила их, слегка обидевшись на то, что он не надел очки, которые очень давно хотел. Он часто жаловался, что хочет чётко видеть детей и меня.

Сейчас у него появилась такая возможность, но он ею не воспользовался.

Почему?

Налив стакан воды, я босиком вышла на балкон и стояла с закрытыми глазами, представляя, что перенеслась туда, где вместо стен пальмы, а пол из песка.

Наконец Гэллоуэй вышел из спальни, где укладывал Коко. Он не стал укладывать ее в гостиной, что означало, что он либо хочет поговорить, либо...

Мои соски покалывало при мысли о сексе.

Неистовый голод в крови застал меня врасплох, он подошел сзади и положил подбородок мне на плечо.

— Можешь пойти со мной, пожалуйста?

Я кивнула, взяла его за руку и пошла за ним к дивану.

— Чем вы занимались? С Коко?

В моем голосе слышалось любопытство, когда я садилась на диван.

Он улыбнулся.

— Впервые увидел ее.

— Ты надел очки?

— Да.

— И?

Он посмотрел в потолок, его глаза блестели.

— И она очень красива.

Мое сердце заколотилось.

— Да. Она идеальна.

Его рука легла на подушку, рядом с которой лежал футляр для очков. Глубоко вздохнув, он открыл его и достал сексуальную черную оправу.

— Теперь мне нужно увидеть, насколько красива ее мать.

Я затаив дыхание, наблюдала за тем, как он надевал очки.

Он опустил глаза, приспосабливаясь к ясности зрения.

Затем... поднял голову.

Его рот раскрылся.

Его голубые глаза обжигали.

И с каждой секундой его любовь ко мне увеличивалась.

— Ты... ты...

Его голос надломился.

— Я?

— Ты гораздо более сногсшибательная, чем я мог предположить. — Его руки дрожали, когда он провел большим пальцем по моей скуле. — После столь долгого отсутствия ясности. После того, как на протяжении столь долгого времени влюблялся в женщину, которая, как я знал, была прекрасна внутри и снаружи, теперь я могу видеть ее. По-настоящему. И я не могу поверить, что мне настолько повезло.

Я прижалась лицом к его ладони.

— Спасибо. Значит...

Он поцеловал меня, скользнул пальцами по моему затылку и притянул к себе.

— Я могу совершенно искренне сказать, что у меня самая потрясающая жена в мире.

Наши языки соединились, и вспыхнула страсть.

Его очки перекосились, когда я забралась к нему на колени и стала целовать его со всех сторон. До этого момента я не понимала, как сильно боялась, что он увидит меня. Как сильно полагалась на его нечеткое зрение, чтобы защитить себя от того, что, возможно, после того как он разглядит меня — разлюбит.

Но теперь эти страхи исчезли.

Эти страхи не просто исчезли, их поглотила похоть, когда я расстегнула его Гэлнсовые шорты и сдвинула в сторону бикини под своей белой юбкой (я отказалась от трусов и лифчиков).

Наши губы не отрывались друг от друга, пока Гэллоуэй поднимал мои бедра и скользил внутри меня.

Наши лбы соприкасались, а тела раскачивались, любя друг друга.

Я обняла его за плечи, задыхаясь от нахлынувшего оргазма.

И когда он отстранился, чтобы посмотреть, как я раздеваюсь, его освобождение пронзило его так сильно, порочно, что мы скатились с дивана продолжая кончать на кафельном полу.

Только когда мы спустились с небес на землю, я заметила, что он кончил в меня.

Мы договорились не делать этого до тех пор, пока я не начну принимать противозачаточные средства, потому что теперь, когда я начала принимать витамины и обильную пищу, мой цикл, несомненно, восстановится.

Однако... мы больше не были предоставлены сами себе.

Если я забеременею на этот раз, это не будет вопросом жизни и смерти.

Медленная улыбка растянула мои губы, когда Гэллоуэй прижал меня к своей груди и обнял.

— Я знаю, что только что сделал. И не собираюсь извиняться.

Я поцеловала его в горло.

— Знаю.

Он замолчал.

— Ты не возражаешь?

— По поводу чего?

— Ты знаешь.

— Что ты можешь снова меня обрюхатить? Почему я должна возражать?

В ответ он сильнее сжал меня.

В ту ночь, после занятий любовью и дремоты в объятиях Гэллоуэя, я проснулась с влажными глазами и слезами на щеках.

Я плакала от неземного счастья.

Я оплакивала потерю ФиГэл.

Я плакала о будущем, с которым мы еще не определились.

Я плакала, надеясь на лучшее.

Я плакала от тоски.

Я плакала, потому что наша жизнь снова изменилась навсегда.

АПРЕЛЬ

Я думал, что с легкостью вернусь в общество.

Легко расслабиться, быть благодарным и принять то, что потерял, когда потерпел крушение.

Но на самом деле это было не так просто.

Мы вернулись пять недель назад.

Прошло пять недель.

Единственной безоговорочно радостью в нашей жизни на данный момент было то, что мой отец прилетел и провел с нами две недели. Он снял квартиру в том же здании, где нас поселили, но все время проводил в нашей.

Первая встреча с ним (несмотря на то, что я был истощен и восстанавливался после болезни) была лучшей встречей в моей жизни.

Он плакал.

Я сделал все возможное, чтобы, как и он, не разрыдаться.

Но чувствовать, как его руки сжимаются вокруг меня после того, как я потерял надежду увидеть его живым, было единственной хорошей вещью, произошедшей в Сиднее.

В течение нескольких дней он не мог оторвать от нас взгляда, недоверчиво моргая, требуя все подробности о том, как нам удалось выжить. Однажды мы с ним проговорили до рассвета: о катастрофе, моих отношениях с Эстель и о том, как я, наконец, освободился от чувства вины, которое преследовало меня.

После того как мы пережили трогательное воссоединение, он помог нам в поисках нового дома для переезда.

Я был невероятно рад снова увидеть отца. Но мне было грустно от того, что он по-прежнему так же одинок, как и тогда, когда я исчез. С таким же разбитым сердцем.

Несколько раз я замечал, как он смотрит на нас с Эстель с мечтательным обожанием в глазах.

Однако он нашел утешение в Эстель (они ладили так, словно она была его дочерью, а не я — сыном) и обожал Кокос.

Когда его поездка подошла к концу, было очень тяжело прощаться.

При виде его в моей голове зародились идеи, которые не имели права там находиться. Идеи, которые вылились в одержимость. Это не давало мне спать по ночам. Вселяло надежду, пока мы с Эстель и Коко боролись за возвращение в этот нежелательный мир.

Нам предоставили бесплатную аренду ровно на три месяца. Эстель считала это чрезмерной щедростью и настаивала на оплате коммунальных услуг. А я... я считал, что этого недостаточно после того, как нас пытались разлучить.

Неделю назад мы с Эстель пообщались по скайпу с семьей Акина и в почтительном молчании почтили память погибшего летчика. Мы ответили на их вопросы о месте его упокоения, и они успокоили нас, заверив, что не считают нас виновными. Акин совершал полеты в худшую погоду и выжил. Это просто стечение обстоятельств.

Газетчики продолжали преследовать нас, требуя интервью, а бумажная волокита, необходимая для официального восстановления нас из мира мертвых, была скучной и удручающей. Адвокат настаивал на оценке всего имущества Эстель и посоветовал ей заключить брачный договор.

Не стоит и говорить, что она выбежала из его кабинета, громко хлопнув дверью.

Мне было бы все равно, если бы она попросила меня подписать брачный договор. У меня не было намерения завладевать ее деньгами. Но у меня также не было намерения когда-либо отпускать ее, так что эта проблема отпадала сама собой.

Не помогало и то, что каждый день Коко испытывала стресс. Она ненавидела бетон, металл и пластик. Она ненавидела обувь и нижнее белье и визжала, если, не дай бог, мы пытались помыть ее белокурые кудри шампунем с запахом клубники.