Дик Портер - Преданное сердце
И все же я не мог успокоиться: а дети? А то, что после Макса жизнь со мной покажется нищенской? На все мои вопросы у Эрики были готовы ответы.
— Но как же насчет квартиры? — спросил я напоследок. — Что я должен сказать Манни?
— Я поговорю с Симоной, она поговорит с Манни, и он свяжется с тобой завтра в Мюнхене. Ты ведь, кажется, уезжаешь на следующий день?
— Да, я и так уже задержался. Страшно представить, что меня ждет в банке.
— Может быть, тебя уволят, и все решится само собой.
— Им давно надо было бы так поступить.
Утром, затащив к себе Симону, мы пили кофе и смотрели, как мимо проплывает Австрия. Наконец к полудню в иллюминаторе возникла Вена. Эрика с Симоной отправились улаживать отношения с Мальманнами, а я затаился в каюте и сидел так до тех пор, пока все пассажиры не сошли на берег. К тому времени, как я крадучись спустился по трапу, Эрика, Симона и телохранитель уже давно уехали.
Я, конечно, не надеялся на то, что мое возвращение вызовет у домашних бурную радость, и действительно, Сара Луиза с девочками встретили меня так, будто к ним явился родственник, позорящий всю семью: мот и развратник или, может, вконец отбившийся от рук юнец, очередной раз выгнанный из колледжа. Девочки, поздоровавшись, тут же отправились куда-то по своим делам, а Сара Луиза ради приличия сказала несколько фраз, суть которых сводилась к тому, что она все это время умирала от скуки и что у нее кончаются деньги. Чтобы предотвратить какие-либо проявления страсти с моей стороны, она с нарочитой тщательностью выпила на ночь три таблетки аспирина, сообщив при этом, что у нее безумно болит голова. Наутро, на тот случай, если страсть во мне еще тлела, она встала пораньше и, когда я проснулся, уже слонялась по нижним комнатам. То, что я был в халате, а не в костюме, ее удивило.
— Разве ты не идешь в банк? — спросила она.
— Может, пойду попозже, а утром посижу дома.
— Боюсь, тебе придется сидеть в одиночестве. У меня собрание, а девочки еще спят.
— Я бы хотел с тобой поговорить, пока ты не ушла.
Сара Луиза посмотрела на меня так, словно я предложил ей пожонглировать тарелками или попробовать проглотить шпагу. Она села напротив меня за стол, держа в руке чашку с кофе; все ее лицо выражало изумление.
— Постараюсь тебя не задержать, — сказал я. — Просто я хотел тебе сообщить, что, по-моему, пора с этим делом кончать.
— Кончать?
— Кончать.
— С каким делом?
— С этим самым — с нашим браком.
— Пора кончать с нашим браком — я не ослышалась?
— Боюсь, что нет.
— Боже, я готова рвать на себе волосы.
— Из-за чего?
Сара Луиза взяла сигарету, закурила — на моих глазах она после университета не курила ни разу — и отпила из чашки.
— Я готова рвать на себе волосы из-за того, что ты мне это сказал, а не я тебе. Ты даже представить себе не можешь, сколько раз мне хотелось это сделать.
— Думаю, довольно часто.
— Каждый божий день. Когда тебя нет, я не могу понять, зачем мне нужен муж, которого никогда не бывает дома. Когда ты дома, я не могу понять, зачем мне нужен муж, который не вылезает из своей скорлупы. У тебя есть только два занятия: читать и бегать. Даже с собакой было бы интереснее жить, чем с тобой. С нами ты разговариваешь только в одном случае: когда хочешь сказать, что мы слишком много тратим. Знаешь, почему я тебя терпела все это время?
— Должно быть, по доброте душевной?
— Потому что, дура, женила тебя на себе. Я считала, что раз увела тебя от той немки, то теперь обязана, несмотря ни на что, жить с тобой. Так, значит, говоришь, пора кончать? Забавно, в чем же тут дело? Неужели ты нашел себе другую? Неужели она немка, все эти три недели ты был с ней, а мне вешал лапшу на уши насчет всяких деловых встреч? Нет-нет, это невозможно.
— А может быть, ты нашла себе другого? И, может быть, я его знаю?
— Ах, какие мы, оказывается, любопытные! Ты еще найми детектива следить за мной.
— Полагаю, нам нет смысла лезть в дела друг друга.
— Я и не знала, что интересоваться подругами мужа значит лезть в его дела.
— Сара Луиза, я хочу развестись.
— Пожалуйста, дорогой мой, и чем скорее, тем лучше. Но давай договоримся: это не ты разводишься со мной, а мы разводимся друг с другом. Кстати, для твоего сведения: если бы мне не было тебя жалко все эти годы, тебя бы уже давным-давно отсюда вышибли под зад.
Когда мы вечером сообщили обо всем девочкам, они не сразу поняли, что случилось, а потом Элизабет радостно закричала:
— Я выиграла! Я выиграла!
— Что ты выиграла? — спросил я.
— Эсель поспорила, что вы разведетесь в прошлом году, я — что в этом, а Мэри Кэтрин — что в будущем. Так что выиграла я.
— Так что же, нам теперь уменьшается содержание? — спросила Эсель.
— Мы еще не говорили с нашими адвокатами, — ответила Сара Луиза, — но я уверена, что ваш отец никогда на это не пойдет. — И она посмотрела на меня с ангельской улыбкой.
— А как насчет всякой там платы за обучение? — спросила Мэри Кэтрин. — Они вот ходят в колледж — значит, ты будешь за них платить, а я не хожу. Ты будешь мне давать столько же?
— Постараюсь, чтобы все было по справедливости, — ответил я.
— Не сомневаюсь, что ваш отец не станет скупиться, — сказала Сара Луиза. — Он, безусловно, хочет, чтобы его вспоминали добрым словом, когда он будет жить вдали от вас.
— А куда он уезжает? — спросила Эсель.
— Об этом мы тоже собираемся вам сообщить, — ответила Сара Луиза. — Ваш отец едет работать в Германию.
— Тебя выгнали из банка? — спросила Мэри Кэтрин.
— Нет, — ответил я, — просто один старый друг в Мюнхене предложил мне приличное место.
— Уверена, что у тебя там какая-нибудь подружка, — сказала Эсель.
— Уверена, что ваш отец тоже в этом уверен, — ответила Сара Луиза — но он у нас безумно чувствительный и не хочет скандала.
— Я прошу только одного, — сказала Элизабет, — чтобы вы развелись пристойно. Пошлятины я не вынесу.
— Постараемся без пошлятины, — ответил я. Потом я ушел и допоздна бегал трусцой. Когда я вернулся, девочек не было дома, а Сара Луиза уже переселилась в спальню для гостей.
— Спокойной ночи, Хэмилтон, — сказала она, — тебе уже недолго осталось нас терпеть.
Сидя за стаканом пива на кухне, я попытался разобраться в своих ощущениях. Если бы раньше меня спросили, как я буду себя чувствовать, когда стану разводиться, я бы ответил: ужасно. Я бы не сомневался, что буду мучиться, — тем более, что в глубине души я страшно сентиментален. Отец, расстающийся со своими детьми, муж, говорящий жене «прощай» после двадцати лет совместной жизни, мужчина, бросающий работу, которой отдал все силы, — если бы я прочитал об этом в книжке или увидел бы в кино, то наверняка расстроился бы. Грустный, я пошел бы прочь, размышляя о том, что все могло бы выйти по-другому. Но вот я сам оказался в центре событий, причем событий реальных, не вымышленных, — и что же я чувствовал? Да почти ничего. Когда мои дочери были маленькие и беспомощные, они преклонялись передо мной, а я был готов отдать им всю свою душу. Теперь же, когда беспомощными их нельзя было назвать даже с большой натяжкой, им, казалось, нужно было от меня только одно: деньги. Они это знали, я знал, что они это знают, они знали, что я знаю, что они это знают, и так далее, до бесконечности. И еще одну вещь они знали: нет смысла делать вид, что они испытывают ко мне привязанность, ведь все их хитрости я видел насквозь, и им это было прекрасно известно, а раз так, то зачем лишний раз себя утруждать? Если бы они меня любили, то я бы, наверно, их тоже любил. Но они не любили меня, и я не любил их. Что же касается Сары Луизы, то я тщетно пытался вызвать в себе хотя бы подобие симпатии к ней. Я перебирал в памяти давно ушедшие дни нашей жизни: университет, службу в армии, возвращение домой, — но все казавшиеся тогда такими трогательными минуты теперь начисто потеряли свою умильность. В нашем семейном существовании была только одна положительная черта: то, что все мы впятером, как правило, держались в рамках приличия, и я очень надеялся, что хорошие манеры сохранятся хоть на какое-то время, когда ничего другого уже не осталось.
