Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии
Она снова закуривает. Огонек спички освещает чуть костлявые пальцы с выхоленными ногтями, устремленные на Макса глаза, пересеченный морщинами лоб под коротко стриженной сединой.
— Боже… Меня начинала бить дрожь при одном твоем прикосновении…
Она гасит спичку — теперь в темноте светит лишь красный уголек сигареты. И его мягкий медный отблеск, двоящийся в золотистых глазах.
— Молод был, вот и все, — отвечает он. — Был охотником, желавшим выжить. А вот ты… я уже сказал тебе, ты была прекрасна как сон. Ты была чудом, и право заполучить его имеем мы, мужчины, лишь когда молоды и дерзки.
Меча по-прежнему стоит у кровати перед Максом, силуэт ее вырисовывается в полумраке.
— Это удивительно… Ты и сейчас так поступаешь, — уголек мерцает ярче, раз и другой. — Как тебе удается это спустя столько лет? Умел показывать фокусы со словами и без слов, надев маску мудреца. Произносил слова, которые тебе, скорее всего, не принадлежали, а были мимоходом подхвачены из журнальной статьи или из чужого разговора, а у меня мурашки шли по коже, и, хотя ты через полминуты уже забывал их, это ощущение не проходило… И сейчас не проходит. Смотри — дотронься. На тебе живого места нет, ты разбит и лежишь в изнеможении, а со мной — такое… Честное слово.
Протянутая рука ищет руку Макса. И он убеждается, что Меча говорит правду. И, несмотря на годы, кожа осталась теплой и мягкой. И силуэт высокой стройной фигуры в полутьме кажется таким же, как прежде.
— И эта твоя улыбка… Спокойная негодяйская улыбка… Да, и дерзкая тоже… Ты сохранил ее, вопреки всему. Прежнюю улыбку жиголо.
Меча резко, будто падая, опускается на кровать рядом. Опять ее близкое душистое тепло. Красная точка становится больше, и Макс чувствует у щеки жар горящего табака и бумаги.
— Каждый раз, когда я ласкала маленького Хорхе, я представляла, что глажу тебя. И сейчас — так же. В нем я вижу тебя.
Повисает молчание. Потом Макс слышит ее тихий, счастливый смех.
— Твоя улыбка, Макс… Ты в самом деле ее не помнишь?
Чуть приподнявшись, она ощупью находит пепельницу и гасит окурок.
— Расслабься, отдохни, дай себе волю хоть раз в жизни… Я ведь сказала, посторожу…
Он чувствует, как ее тело приникает к нему, и блаженно прикрывает глаза. Он спокоен. Неизвестно почему — и доискиваться причины не хочется, — его тянет рассказать ей одну давнюю историю.
— Впервые я был с женщиной в шестнадцать лет, — он говорит негромко и медленно, — когда служил на побегушках в барселонском «Ритце»… Для своего возраста я был высоким, а она — такая зрелая элегантная дама. Она под каким-то предлогом заманила меня к себе в номер… Когда понял, что от меня требуется, расстарался как мог… Все получилось в лучшем виде. А потом, когда я уже одевался, она сунула мне сто песет. Уходя, я по наивности потянулся поцеловать ее, а она отстранилась с такой, знаешь, брезгливой досадой… И потом, встречая меня в отеле, не удостаивала взглядом.
Он на миг замолкает, словно отыскивая подробность или оттенок, которые поточнее передали бы смысл только что рассказанного.
— И за те пять секунд, что она отстранялась, я кое-что усвоил и уже никогда не забывал, — договаривает он наконец.
На этот раз молчание дольше. Меча, положив голову ему на плечо, слушает не шевелясь, не говоря ни слова. Потом придвигается еще ближе и вот уже прильнула вплотную. Макс ощущает ее тонкое, почти хрупкое тело, чувствует сквозь блузу прикосновение маленьких, опавших грудей — совсем не таких, какими он помнил их когда-то. И это загадочным образом трогает его. Вселяет странную нежность.
— Я люблю тебя, Макс.
— До сих пор?
— Все еще.
Губы с бессознательной, почти усталой нежностью отыскивают губы. Поцелуй покоен. И печален. Потом, не размыкая объятий, Макс и Меча долго лежат неподвижно.
— Тебе так трудно жилось в последние годы? — спрашивает она чуть погодя.
— Да, могло бы и получше, — отвечает Макс.
И едва успев договорить, думает о том, как туманно он выразился. Потом негромко и бесстрастно излагает длинный унылый перечень своих бед — физическое дряхление, упадок сил, конкуренция молодых и лучше приспособленных к новому миру. И наконец, как следствие череды просчетов и неудач, — отсидка в афинской тюрьме. Не очень продолжительная, однако и этого хватило, чтобы по освобождении понять: все кончено. Опыта и навыков хватало лишь для того, чтобы пробавляться мелкими аферами, перебиваться чем попало, ловчить или мошенничать. В течение какого-то времени Италия предоставляла для этого широкие возможности, но вскоре Макс потерял даже и былую привлекательность. И подвернувшаяся тогда надежная тихая служба у доктора Хугентоблера показалась настоящим подарком судьбы. Теперь не стало и ее.
— Что же с тобой будет? — спрашивает Меча после долгого молчания.
— Не знаю. Выкручусь как-нибудь. Всегда умел это делать.
Она шевельнулась в его объятиях, словно возражая.
— Я могла бы…
— Нет, — и сжал ее крепче, не позволяя двинуться.
Она снова затихает. Макс лежит с открытыми глазами, уставясь в темноту. Меча дышит медленно и неглубоко. Кажется, что уснула. Но вот снова шевелится, скользит губами по его лицу.
— Во всяком случае, — слышит он ее шепот, — запомни, что я должна тебе чашку кофе, если когда-нибудь попадешь в Лозанну. Повидаться.
— Ладно. Может, и попаду. Когда-нибудь.
— Запомни это, пожалуйста.
— Запомню.
На какой-то миг Максу, ошеломленному таким совпадением, кажется, что откуда-то издалека доносятся знакомые звуки танго. Вероятно, это радио в соседнем номере. Или музыка на террасе ресторана, думает он. И не сразу понимает, что это он сам мысленно выводит мелодию.
— Нет, все-таки жизнь была неплохая, — доверительно и очень тихо говорит он. — Большую часть ее прожил на деньги других и так и не начал ни презирать их, ни бояться.
— Сальдо, похоже, в твою пользу.
— И еще познакомился с тобой.
Она приподнимает голову, лежащую у него на плече, отвечает со смехом сообщницы:
— Ах, да перестань ты лицемерить! Мало у тебя было знакомых женщин?!
— Я их не помню. Ни одну. А тебя помню. Ты мне веришь?
— Да, — она снова укладывается рядом. — Сегодня ночью верю. Может быть, и ты меня любил всю жизнь.
— Может быть. Может быть, и сейчас люблю. Кто знает?
— Да, конечно… Кто знает?
Макс просыпается от жаркого прикосновения солнечного света. Узкий и слепящий луч проникает в щель меж задвинутых портьер. Макс медленно, с болезненным усилием поднимает голову с подушки и обнаруживает, что он на кровати один. Дорожные часы на столике показывают половину одиннадцатого. Пахнет табаком: рядом с часами — пустой стакан и пепельница с десятком окурков. Меча, догадывается Макс, провела ночь рядом с ним. Оберегала его сон, как и обещала. Молча и неподвижно сидела здесь, курила, смотрела в первом свете зари, как он спит.
