Мари Фишер - Нежное насилие
– Ох, как скверно он с ней обращается! Уж я бы давно швырнула ему в лицо эти домашние туфли!
– Попроси у бабушки книжку с этой пьесой. Тогда ты сможешь перечитать всю историю.
– Зачем? Теперь я ее уже и так знаю!
– Тоже верно. Но подробнее мы об этом еще побеседуем. А теперь ложись-ка в постель.
– Мамуля, ты когда приедешь домой?
Катрин прикрыла нижнюю часть трубки рукой.
– Сколько у тебя еще времени для меня? – спросила она Жан-Поля шепотом.
– Завтра вечером должен быть во Франкфурте.
– Завтра вечером, Даниэла, – ответила она дочери.
– Не раньше?
– Скажи бабушке, пусть попросит Тилли…
– Она давно уже это сделала.
– Вот и хорошо, дорогая. Сердечный привет бабушке. И приятных тебе снов.
Класть трубку первой Катрин не хотела, чтобы не обидеть дочь.
– Подожди! – попросила Даниэла. – Может, еще бабушка захочет с тобой поговорить.
Катрин снова прикрыла низ трубки ладонью.
– Еще минутку!
Видимо, и на другом конце провода что-то было сказано шепотом.
– Нет, она говорить не будет! – сообщила Даниэла. – Спокойной ночи, мамочка!
Катрин дождалась коротких гудков и положила трубку.
– Ну вот, – сказала она с облегчением.
– Особой радости ты, кажется, не испытала, – констатировал он.
– Какая уж радость! Звонок был вообще ни к чему.
– Зачем же ты сняла трубку?
– Кажется, ты ничего не понимаешь в детях. Даниэла добивалась бы меня по меньшей мере до полуночи. И возможно, беспокоилась бы обо мне.
– Но ведь там и твоя мать. Она могла бы отговорить малышку от попыток добиться разговора.
– Да, возможно. Право, не знаю. – Катрин даже себе самой не хотела признаться, что, наверное, именно мать и настроила Даниэлу на этот поздний звонок и что от Хельги вполне можно ждать такой настойчивости, перед которой устоять невозможно. – Во всяком случае, теперь это позади. И знаешь что? Я чувствую, что совершенно протрезвела, так что диктуй мне свое письмо.
Она наклонилась, чтобы поднять стоявшую рядом с письменным столом машинку.
– Не надо сейчас! – Он слегка шлепнул ее по попке.
– Но ведь ты хотел…
– Я передумал. Давай ляжем спать.
Она выпрямилась и встала перед ним.
– Спать? О да, – согласилась она и поцеловала его в губы.
– Но чтобы ты не была слишком трезвой, выпьем перед сном еще по рюмке арманьяка.
– Согласна, или как бы сказал француз, d'accord![17]
Когда на следующее утро Катрин проснулась, Жан-Поль еще крепко спал, уткнувшись носом в плечо.
Очень осторожно, чтобы не разбудить его, она поднялась с широкой кровати, опираясь на скомканные подушки, и, схватив свою одежду, побежала в ванную, чтобы без помех привести себя в порядок.
После этого она еще раз бросила взгляд в спальню, убедилась, что он еще спит (ну, конечно, спит: ведь он позвал бы ее, если бы проснулся), взяла свою куртку и сумочку и тихо вышла на улицу купить продуктов к завтраку.
День был прохладный и серый, но все равно ею владело такое казавшееся ей странным ощущение, будто она проводит отпуск за границей. Катрин была счастлива.
Вернувшись, она повязала фартук, накрыла на стол и сполоснула вчерашнюю посуду. В тот момент, когда она убирала последнюю чашку, в дверях появился Жан-Поль со слегка вспухшими глазами, но, как и всегда, импозантный.
– Ты проснулся как раз вовремя, дорогой! Через десять минут будем завтракать. Кофе или чай?
– Bonjour, ma petite.[18] – Он прижал ее к своей волосатой груди, и они долго целовались. – Есть ли у меня время принять душ?
– Если поторопишься, то да!
– Мне, пожалуйста, кофе и, если возможно, апельсиновый сок.
– К счастью, я прихватила с собой апельсины. Яйцо сварить?
– Только не переусердствуй!
– Что ты этим хочешь сказать?
– Не суетись так и не хлопочи по хозяйству.
Она засмеялась.
– Но мне это приятно. Тут уж ничего не поделаешь! Завтракали они вполне спокойно, не спеша. О том, чтобы диктовать письмо, речь уже не шла. Вместо этого они размышляли о том, как провести вместе ближайшие часы, и решили совершить прогулку вдоль Рейна.
В его автомобиле они проехали до района, расположенного за выставкой у планетария. Припарковав машину, они бросились бежать, как дети, иногда останавливаясь и наблюдая за чайками и облаками, за движением по реке тяжелых барж и за ставшими в это время года уже редкими прогулочными катерами. Так они добежали до квартала Кайзерверт. По дороге целовались и почти все время держались за руки.
Между тем наступило время обеда, и они остановились в закусочной «Старая переправа». Катрин заказала себе свиную ножку с квашеной капустой, а Жан-Поль – несмотря на ее возражения – рисовую кашу. Как она и предполагала, рис оказался слишком разваренным, и его настроение с каждой секундой портилось, скатываясь к нулевой отметке.
– Не порть себе настроение, – сказала она. – Я отрежу тебе кусочек свиной ножки от моей порции, мне все равно слишком много.
– Свиная ножка?! Это же варварство!
– Да ты попробуй! Вкус отменный!
Но он отказался, продолжая без всякого аппетита ковыряться в нескольких поданных вместе с рисом грибах.
– Рейнская кухня, – ворчал он вполголоса, – épouvantable![19]
– Это ведь всего лишь закусочная для гуляющих, дорогой мой, а не ресторан для гурманов!
Вдруг он спросил:
– А как там «Берта»?
Катрин задело такое пренебрежительное сокращение названия журнала, но, понимая, что Жан-Поль нарочно хочет ее рассердить, она притворилась, что это ее не трогает.
– У «Либерты» все в порядке, – бросила она и, демонстрируя удовольствие от вкусной пищи, мазанула кусочек свиной ножки горчицей.
Она знала, что среди читательниц журнала есть и такие, которые, покупая его у киоскеров, именовали издание «Берта». Да и Даниэла нередко вызывала у нее возмущение, употребляя это искаженное название. Издатели журнала с таким значительным названием – «Свобода»– рассчитывали, что смогут помочь женщинам, склонным к эмансипации, освободиться от оков домашней кабалы, расширить кругозор читательниц, осторожно знакомя их с вопросами политической жизни.
Но очень скоро выяснилось, что читательницам недостаточно сведений о том, как быстро и без особого труда приготовить приличный обед. Их больше волновало, как устроить торжественный вечер. Их интересовала не столько политика, сколько частная жизнь политических деятелей и их жен, их привычки и заботы. Идя навстречу пожеланиям читательниц, «Либерта» со временем уподобилась другим женским журналам, но все же осталась чуть-чуть более острой на язык.
– Однако я не пойму, – заметил он, – почему ты себя не щадишь? Почему тратишь силы на работу в этом женском издании?
