Лина Дорош - Новые туфли хочется всегда
– Счастливого пути. Обеда тоже не получится – работа требует уделить ей внимания.
– Я уверен, что Ваша теория воплощена на бумаге, например, в словах.
– В графиках и графике.
– Продайте?
– Валюта?
– Давайте обсудим нашу сделку за обедом? Продайте мне два часа Вашего времени и теорию.
– Час. Время на дорогу включено.
– Час. Плюс время на дорогу.
– По рукам. В 14–30 жду.
– С Вами, Наташа, приятно иметь дело.
– Возможно, – я первой встала из-за стола и, чтобы не встречаться взглядом с Марком, посмотрела на фотографию, висящую над его головой.
На снимке были двое пацанов в футбольной форме. Один из них был вратарем и держал в руках мяч. Оба улыбались. Они стояли, по-братски обнимая друг друга за плечи. Марк поднялся из-за стола, и я невольно перевела взгляд на него. Потом опять на снимок. Села обратно на стул.
– Мне кажется, я схожу с ума, – я внезапно вышла из нашей с Марком игры.
– Отчего же? – в его голосе тоже больше не было скрытой иронии.
– Мне кажется, что один из мальчиков на фотографии за Вашей спиной – это Вы.
Марк тоже сел обратно за стол.
– Вам не кажется. Так и есть.
– Как?
– Просто. Это я и мой лучший друг Виталька, сын хозяина этого заведения.
– Вот почему Вас здесь ждут всегда.
– Я очень люблю эту семью, и, похоже, они меня тоже, – он опять улыбнулся левым уголком рта, – рифма пошла.
– Вы и сейчас играете в футбол?
– Сейчас только смотрю. О танцах и активном спорте после травмы пришлось забыть.
– А друг Виталька? Стал великим вратарем?
– Нет, тоже живет в Германии. Уехал вместе с матерью. А отец остался здесь. Они долго не имели возможности общаться. Потом мы стали приезжать в Россию, поняли, что надо как-то помочь его старику, – вот и помогли ему открыть эту харчевню.
– А почему отец Витальки не поехал в Германию?
– Виталькины родители из того поколения, которое не всё говорит. Я не знаю. Даже мой друг не знает. Отец и мать только улыбаются в ответ и молчат. Они и сейчас очень тепло друг к другу относятся, но не более. Чего-то не договаривают, а чего – видимо, никто не узнает.
– Странно.
– Вот и Вам стало странно.
– А Вам?
– А мне странно с того момента, как я увидел Ваши красные сапоги.
– Значит, Вы их притягиваете – вот и весь секрет.
– Кого?
– Странности.
– Не замечал.
– Не хотели замечать.
– Возможно.
Я снова стала вглядываться в фотографии. Еще одно лицо мне показалось знакомым.
– Эта женщина – кто она? Мне показалось, что она похожа на одну мою школьную учительницу.
На этот раз Вам показалось. Это моя тётушка, ее увезли в Германию в раннем детстве. Она около семидесяти лет не была в России.
– Почему?
– Почему не была в России?
– Да.
– Мне не приходило в голову задать ей этот вопрос. Она научила меня любить музыку.
– Она вдохновенно играла Вам Рахманинова. Вы никогда не видели ее абсолютно счастливой.
– Откуда Вы знаете?
– Рахманинова нельзя прочувствовать спокойной счастливой душой.
– Вы тоже его играете?
– Слушаю. Посему смею надеяться, что с моим счастьем всё не так безнадежно, хотя…
– Хотя что?
– Вам везло на учителей?
– Скорее, да, – он помедлил, – да, определенно да. Мне везло на учителей. А Вам?
– Я надеялась, что Вы расскажете почему.
– Хорошо. Про тетушку я уже рассказал. Еще моим другом и учителем была мама. Она научила меня слушать людей. Слышать не только то, что говорят, но и о чем молчат, по голосу и молчанию понимать, кто этот человек, который со мной говорит.
– Женщины.
– Что Вы имеете в виду?
– Ваши главные учителя женщины.
– Не совсем так. Всему остальному меня научил отец. Он рано ушел из жизни. И я учился у него по памяти. Каждый вечер, прежде чем заснуть, я вспоминал какой-нибудь наш с ним разговор или совместное дело. Я старался вспомнить до мельчайших деталей всё, что он мне говорил, как он это говорил, каждый его жест, улыбку и смех. Я старался понять, почему мы в тот или иной день говорили или делали именно это. Старался понять, чему он хотел меня научить, что объяснить. Я до сих пор мучаюсь над одной загадкой. Я почти понял, но чувствую, что понял не до конца. Однажды отец поздно пришел домой, я уже лежал в кровати. Я слышал, как он снял пальто и ботинки, как в ванной шумела вода, пока он умывался и мыл руки. Я ждал, что он зайдет, но начал потихоньку засыпать. Он тихо зашел ко мне, присел на кровать, погладил по голове. Мне хватило сил приоткрыть глаза, но они сами собой закрылись. Я услышал слова отца: «Люблю в людях тишину. Такие люди полыми не бывают. Редкие они. Держись таких». Он поцеловал меня в лоб и вышел. Ночью у отца случился сердечный приступ. Его не смогли спасти, – Марк замолчал, сделал несколько глотков холодного кофе. – С Вашего позволения, закончим на сегодня о моих учителях.
– Да, конечно. Но…
Марк посмотрел на меня очень пристально и добавил:
– Вы правы, есть одно «но». Когда отец выходил из комнаты, он замешкался в дверях и тихо добавил: «Утро вечера мудренее. Конечно, только для тех, кому посчастливится проснуться». Сказал и вышел. А я до сих пор жалею, что мне не хватило сил проснуться. Слишком уж странными мне кажутся его слова.
– Наверное, он догадывался, что в тот вечер должен был сказать Вам что-то важное, что поможет Вам жить без него.
Марк посмотрел на меня так, будто увидел впервые.
– Боже, как всё просто, а я столько времени пытаюсь расшифровать его слова, найти в них какой-то глубоко запрятанный смысл.
– Мало что меняется в мире: по-прежнему трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно когда ее там нет.
– А почему мы заговорили об учителях? Ах, да, Вы увидели фотографию.
– Да, это был редкий педагог, она хотела научить нас нуждаться в прекрасном, как в еде, и даже острее.
– Ей это удалось.
– Не настолько, как ей того хотелось. Знаете, она написала мне в альбом слова: «Желаю Вам… тонкость, чуткость и изящество сохранить как можно дольше, в этом романтизм души Вашей – редчайшее качество для нашего времени». Сегодня мне кажется, что эти слова адресованы не мне.
– Вы правильно делаете, что прячете свою тишину за шумом и красными сапогами.
– А мне кажется, что я их не сохранила, не уберегла.
– А как же Рахманинов?
– Атавизм!
– Хочу Вам признаться: Вы меня удивляете, даже поражаете при каждой нашей встрече. Я встречаюсь с одной Натальей, а прощаюсь с совершенно иной – в связи с чем мое Вам искренне восхищение.
– Благодарю и хочу расторгнуть нашу сделку на предмет моей «теории».
– Позвольте выразить протест.
– Почему?
– Не хочу, чтобы из нашего общения ушла «перчинка».
– Пикантные пикировки?
