Анна Богданова - Самый скандальный развод
– Какая?
– Купите мне гроб, – бухнула она и кротко продолжала: – Я поставлю его у себя в комнатке, пусть будет. Все равно я умру, а гробы-то с каждым днем дорожают!
– Ты что, с ума, что ли, сошла?! Ты никогда не умрешь, потому что уже пересекла точку возраст– ной бесконечности!
– Что значит, не умру?! – обиделась она.
– Тебе было восемьдесят восемь лет, и ты была у нас Мисс Двойная Бесконечность, – размышляла я. – А несколько дней назад тебе стукнуло восемьдесят девять. Так что ты у нас теперь Мисс Совершенная Бесконечность. Не умрешь ты! – непоколебимо сказала я.
– С придурью ты, Машка! Прямо такое впечатление, что ты мой интернат окончила! – разъярилась она и бросила трубку.
«Конечно, с придурью – променяла Венецию на Буреломы!» – подумала я и набрала номер следующего члена содружества:
– Икки! Меня отправляют в ссылку! – заголосила я и повторила все, что полчаса назад рассказывала Анжелке Огурцовой, после чего Икки, казалось, втянула весь воздух вокруг себя и на этом грандиозном вдохе, задыхаясь от негодования, протянула:
– А-А-А-А-А! – и затараторила: – Нет, они что, совсем рехнулись?! Тебя? Туда? Одну? К этим? К вдовице? Кошмар! А Влас-то? Он-то, совсем дурак, что ли? Как он мог? – Остановить ее можно было только одним способом – спросить, как обстоят дела в единственной в Москве проктологической аптеке «Эбатов и К*», которой Икки заведовала и в которой бабушкин ученик Иннокентий (клеильщик коробочек для суппозиториев) устроил пожар в день нашей двойной свадьбы. И я спросила!
– Вот, сижу, кукую тут! Все стены черные, нужен косметический ремонт, а наш Аркадий Серапионович и в ус не дует. Производство свечей приостановлено, мы несем колоссальные убытки – ему хоть бы хны! Ты бы, что ли, Пульке сказала – пусть на своего поклонника подействует! Как будто это моя аптека! А знаешь, что самое ужасное? Твой протеже сжег кассовую книгу, где были записаны все выручки со дня открытия «Эбатова и К*». Расчекрыжил книгу, рассыпал бумажки по углам и поджег! И зачем ты ему наврала, что наша аптека – сверхсекретное предприятие по изготовлению микроторпед для точного и мгновенного поражения целей противника?!
– Если б я этого не сказала, он не пошел бы твои дурацкие коробочки клеить!
– Он во всех теперь видит врагов, которые хотят украсть у нас ценную информацию. В следующий раз, наверное, потоп учинит! Ладно, буду дозваниваться до нашего проктолога – пусть решает, что с кассовой книгой делать!
– Приезжайте с Овечкиным ко мне в пять, соберутся все члены содружества, – грустно сказала я.
– Заметано.
Осталось позвонить только Пульхерии, Женьке мою печальную историю передаст Икки. И я в третий раз пересказала сегодняшний ночной кошмар Пульке – она жутко разозлилась на Власа, обозвала индюком и, сказав, что привезли женщину с внематочной беременностью, отправилась на операцию, пообещав быть у меня в пять часов.
Первыми приехали Икки с Женькой и тут же обрушились на мою маму и Власа:
– О чем они думают?
– Ты городской человек. Я вообще не понимаю, как можно жить в деревне: дров наколи, воды принеси!.. Ужас!
– Тебе нужно отказаться! – в один голос сказали они, глядя друг на друга влюбленными глазами.
– Вот я бы тебя, майн либе, никуда не отпустил! Никогда! – трогательно проговорил Овечкин, а Икки зарделась от удовольствия.
Вскоре приехала Пульхерия – она все рассказывала о женщине с внематочной беременностью, до сих пор находясь под впечатлением от проделанной ею операции, потом, будто опомнившись, выкрикнула:
– Да как они могли прийти к такому решению?! Отправить тебя в глушь, где ты, кроме пьяных рож, ничего и видеть-то не будешь! Хотя... Все наши родители, кажется, немного того, – и Пулька покрутила пальцем у своего виска. – Ты слышала про Анжелкину мать? Ее, по-моему, можно не глядя в психушку определять! А взять моих гоголеведов! Тоже не лучше. Они решили теперь распределить обязанности – отец едет искать ребро Гоголя в Кишковерстск – господин Протычкин снова запудрил им мозги, утверждает, что оно находится в тамошнем краеведческом музее.
– С какой стати? – удивился Овечкин.
– Местные жители воспринимают его не как ребро великого писателя, а как останки основателя города – какого-то польского пана. А мамаша решила во что бы то ни стало добиться эксгумации трупа Гоголя. Отца убеждает, что будет ходить по разным инстанциям, а мне сказала, что если ей не разрешат официально, она преступит закон и сделает это собственноручно. Так что не ровен час, как к нам опять пожалует таксидермист Микола Тарасович Яновский со своими чучелами делать анализ ДНК.
– Они правда думают, что он потомок Гоголя? – удивилась Икки.
– Еще бы!
В этот момент в дверь позвонили, и в квартиру, словно смерч, влетела Огурцова, волоча за собой горько плачущего Кузьму.
– Кузенька!
– Как ты вырос!
– А как на Михаила похож! Такой же темный, чернобровый!
– Да подождите вы, он в туалет хочет! – раздраженно гаркнула почтенная мать семейства и, бросив микроскопические фигурные коньки на галошницу, поволокла ребенка по коридору. Кузя истошно орал.
– Она тоже с ума сошла! Надо же такого карапуза истязать! – заметила Пулька.
– Маш! Налей ему сок! Он пить хочет!
– Пойдемте на кухню, – предложила я. – Она, наверное, с этими спортивными секциями совсем его голодом заморила!
– Кузенька, хочешь омлетик? – ласково спросила Икки.
– Хочет, хочет. И я хочу – с самого утра ничего не ели! – призналась Огурцова. – Сначала были на гимнастике, потом поехали на бега. Кузьке на таком малюсеньком пони дали покататься! – умилилась она. – Потом вернулись домой, но пообедать не успели (опаздывали в художественную студию), а после фигурного катания сразу сюда.
– Огурцова, с тобой что-то не то происходит! Это я тебе как врач говорю! Такому малышу нужен режим, а ты его целый день таскаешь по каким-то студиям и секциям! – возмущалась Пулька.
– Во-первых, ты не педиатр, а гинеколог, а во-вторых, роди своего и делай с ним, что хочешь! У меня сейчас одна цель – отыскать у Кузьмы какой-нибудь талант, чтобы он мать на старости лет обеспечивал! – выдала Огурцова, в то время как Икки изо всех сил дула на ложку с омлетом.
– Я сам! – крикнул будущий кормилец и выхватил у Икки ложку.
– Правильно, нечего его баловать, пусть сам ест!
– А мама – слюха, такую-то мать! – вдруг брякнул Кузьма с набитым ртом.
– Что? Что ты сказал? – навострила уши почтенная мать семейства, подумав, что ослышалась.
– Слюха и плопойца, едлен батон! – проглотив омлет, отчетливо проговорило будущее дарование и незамедлительно получило по губам.
