Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго
— Ты обо всем знал с самого начала, Томас! Ты знаешь, где она, и папа об этом знал, вы втроем объединились против нас! Вы не имеете права! Ты слышишь? Вы не имеете права! Она ушла со всеми своими вещами, и ты, ты не более чем… Вы все эгоисты, выскочки, вы все одинаковые! Вы ничего не стоите, слышите? Ничего! Вы — грязь… Какой ужас! Если бы была жива мама! Какой ужас, Господи!
Мама обмякла на стуле, казалось, она была в обмороке. В течение нескольких секунд никто не двигался с места, чтобы помочь ей. Все понимали горе дочери, потерявшей отца. Но все будто чего-то ждали и не приближались к ней. Наконец Рейна подбежала к маме и обняла ее, как будто хотела защитить ее от нее самой, спрятать от наших глаз. Я наблюдала за ней, у меня была не такая быстрая реакция.
* * *Первое, что мне запомнилось о Магде, — это как раз полное отсутствие воспоминаний. В моей голове весьма причудливо запечатлелись события прошлого. Я была еще очень маленькой. Помню, как меня целовала какая-то женщина и время от времени дарила подарки. Она была вечной гостьей в нашем доме и, как выяснилось, приходилась мне теткой. Магда не жила постоянно в Альмансилье, не приходила по воскресеньям в Мартинес Кампос, не ужинала с нами в Рождество, но, она, на мой взгляд, была гораздо интереснее моей матери. Шли годы, а она мне не особенно нравилась, причем в каждом возрасте по разным причинам. Например, потому, что к пустякам, которые она мне дарила, прилагались инструкции на языках, которыми я не владела, или потому, что она обращалась к няне Хуане на «ты», а на свой день рождения приготовила взрослым бокалы с вином, а детям всего лишь одно несчастное блюдо с жареной картошкой. Потом, когда Магде надоели постоянные разъезды туда-сюда, она стала оставаться в доме дедушки и бабушки на более длительное время, и я начала ее ненавидеть уже по определенным причинам и с такой силой, которая сегодня мне кажется болезненной для девятилетней девочки. Дело в том, что Магда была похожа на свою сестру — мою маму, — но в то же время, она, как женщина, была более привлекательна, чем мама, и я ставила ей это в вину. Это было непростительной обидой.
Раньше я не могла вычленить те нюансы, которые создавали чудо различия сестер. Разница заключалась в том, что у Магды была цель, к которой она стремилась, а моя мать на фоне сестры казалось бледной копией, несмотря на общее сходство. Теперь я вспоминаю некоторые детали и вижу Магду, курящую сигарету: ее левая рука прижата к груди, а правая поддерживает левую в локте. Эта поза выглядела такой монументальной, что, казалось, ее рука удлинялась и становилась частью белого дыма, который шел от сигареты, зажатой между пальцами. Когда Магда курила, ее кисть была расслабленной, жесты — всегда продуманными. Я видела ее сигарету с Суматры, маленькую и тонкую. Спустя сутки после приезда Магды мама разрешила мне посмотреть ее мундштук, который нигде не выглядел так хорошо, как в руках хозяйки. Я могу попытаться объяснить завладевшие тогда Магдой чувства, которые нельзя объяснить ничем иным, кроме как отчаянным желанием постоянного бегства. При этом Магда не желала иметь что-либо общего с мадридскими сеньорами того времени, которым моя мать всегда уступала и со всем соглашалась. Поведение Магды всегда мне казалось несколько вычурным, многое из того, что она делала и говорила, было не столько плохо, сколько утрированно.
Вместо челки ее прическа завершалась длинной прядью, окрашенной полностью или отдельными штрихами в какой-нибудь желтоватый оттенок. Эта прядь лежала обручем на голове и спускалась между лопатками. Магда долго сохраняла свой собственный темно-каштановый цвет. По утрам, за исключением тех редких ночей, которые Магда проводила дома, она расчесывала волосы и заплетала косу. Завязав пучок на затылке, она становилась очень тихой, что придавало ей враждебный вид, которого все ее ровесницы боялись как чумы. Она подводила глаза черным, лазурным или зеленым, как теплое море, карандашом, который маму всегда портил, если она делала подобное. Я заметила, что глаза Магды меняли свой цвет в зависимости от ее настроения. Магда никогда не носила брюки, хотя это было бы гораздо современнее, никогда не носила цветастых поясов, только черные. Она допускала разумное декольте, но старалась избегать ненужных украшательств, уделяла внимание мельчайшим деталям, что говорило о хорошем вкусе. Мелочи всегда были для нее очень важны. Моих остальных теток, которые носили на шее дюжину золотых цепочек, она открыто порицала.
Магда не надевала бикини, но всегда носила мини-юбку; она не замечала приход лета и не красила ногти, зато пользовалась губной помадой ярко-красного цвета; она не была замужем, но при этом не пыталась поймать букет невесты; она не позволяла делать себе массаж, зато в одиночестве совершала длительные многокилометровые пешие прогулки; никогда не украшала себя мантильей или гребнем; во время праздников в Альмансилье она вставала в пять утра и бесшумно выходила из дома вместе с моим отцом и его братом Мигелем, чтобы быть единственной женщиной, которая осмеливалась идти между двумя мачо. Магда могла обходиться одним стаканом вина и читать газету, но она никогда не обсуждала политику. У тети было много друзей, некоторых из них мы знали, но она редко нас с ними знакомила. Магда произносила все буквы «р» в слове pret-a-porter, при этом она, не обращаясь к справочной литературе, по памяти давала советы людям, как ориентироваться в Лондоне. Она была очень смуглой летом, но всегда отказывалась загорать и никогда, никогда, до тех пор пока не наступал конец августа, не брила подмышки, хотя в то же время пользовалась воском для эпиляции ног. Я полагаю, что эти привычки не менялись на протяжении многих лет.
Наконец, я не могла не признаться, что предпочла бы иметь такую мать, как Магда. Я не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы, подобно ей, противостоять традиции, поэтому мне ничего не оставалось, кроме как презирать поступки ее двойника. Я всегда играла по правилам, пока Рейна не начинала со мной спорить, — тогда я становилась похожей на тетю. Долгое время я не могла понять причину своей резкости. Видимо, мой организм старался таким образом выработать эффективную вакцину, необходимую защиту для сохранения неприкосновенности моей жизни в этом вялом мире, простом и предсказуемом, внутри которого существовали подводные течения, такие глубокие, что, казалось, могли бы как-нибудь уничтожить этот мир навсегда. Единственное, что меня успокаивало, — это позиция моего отца, который обходился с Магдой с уверенной непосредственностью. Она была, без сомнения, очень красивой женщиной, с правильным овалом лица, пухлыми губами. Кстати, губы — единственная черта, которая сохранилась у нас от общих предков-метисов. Глаза у Магды были темнее, чем у моей матери, и не такие нежные. Но ее фигура (в этом заключалось принципиальное различие между сестрами) была гармоничной и стройной, как у юной девушки, — фигура, которой моя мать обладала лишь на некоторых пожелтевших от времени фотографиях. Эта разница была и источником беспокойства, которое я испытывала, рассматривая себя в зеркале. Изъянов я больше не видела. Добродетель была сущностью Магды — она могла раскованно кокетничать, но никогда своим поведением не наводила людей на дурные мысли. Мама и Магда обладали большой красивой грудью. Мамин бюст пленял своим объемом, она даже ходила, слегка прогибаясь вперед. Грудь Магды, наоборот, была словно высечена из камня.
