Татьяна Успенская - Украли солнце
— У тебя есть вкус, девочка. В самом деле, замечательное изобретение, — нахваливает Будимиров тарталетки. — Правда, мне больше нравятся с сыром. Но и эти очень даже ничего. А ты почему не ешь? Задумался? Порой надо и задуматься. Только не перегружай извилины. Много думать — вредно. И опасно. Ну, ребятки, мне пора. Труба зовёт. Сегодня подготовка к конгрессу. Придётся поиграть.
— А как живёт Варламов? — спросил неожиданно для себя Джулиан.
— В опале Варламов, проходит наказание. Последнее предупреждение. — Будимиров усмехнулся. — Язык дан, чтобы держать его за зубами, а голова — чтобы думать и понимать ситуации. Так-то, детки. — И он исчез, словно его не было.
— Ну, решил, как жить дальше? — Геля сладко потянулась, коснулась его руки.
И он сразу позабыл обо всём. И чай, и тарталетки, и Геля, и сам воздух что-то делают с ним такое, чтобы он ничего не помнил. Есть только удовольствие. Значит, остальное и не нужно.
Он погрузился в развлечения и в радость, перепутавшие день с ночью, часы с неделей…
Глава вторая
Григорий принёс ему удачу. Джулиан почти готов «к употреблению». Ещё небольшая обработка. Её он проведёт сам.
Григорий дал ему передышку. Отступили государственные дела. И чёрная тяжесть вместе с ощущением опасности растаяла под ровным голосом Григория, пересказывающим уроки графа и книжки, что они вместе читали в детстве, а он забыл, и истории жизней их односельчан, и разговоры с его матерью…
Но наступила ночь, когда Григорий не произнёс ни слова, взгляд прятал. Игра случилась вялая и быстро наскучила.
— Чего это с тобой? — подозрительно спросил Будимиров. — Обидел кто?
Григорий сидел сгорбившись. И чем дольше молчал, тем тяжелее становились руки и ноги.
— Ну говори, — приказал. Неподатливый язык едва ворочался во рту.
— Отпусти меня домой, — сказал Григорий равнодушно, точно заранее знал всю безнадёжность своей просьбы.
— Кто обидел тебя? — взревел Будимиров, готовый обрушить гнев на посмевшего нарушить его сон. — Говори, Гиша, что хочешь, только говори. Ты — со мной, я жив. Ты — со мной, я сплю. Ты — со мной, мне сопутствует удача. Я близок к главной победе в своей жизни. Говори, Гиша!
Странное сочетание пустоты с тяжестью. Нет, он ещё не рухнул в чёрную дыру, но ощущает её край. Минута, и чернота зальёт его по макушку.
— Почему ты молчишь?
— Я не знаю, — грустно сказал Григорий. — Я всё тяжелее и тяжелее.
— Наоборот, за то время, что здесь этот поэтишка, ты похудел и окреп, живот почти исчез. Наоборот… Ты лёгок.
— Я заполняюсь камнями. Отпусти меня, пожалуйста! — Григорий встал, готовый уйти.
Остаться в ночи одному? Ошейник перехватил горло. Будимиров уселся в мягкий пух ковра.
— Не уходи, пожалуйста, посиди со мной рядом, Гиша. И скажи, кто осмелился тебе что-то наговорить? А может, кто оскорбил тебя? Ты только скажи!
— Я перестал спать, Бур. Лежу, таращу глаза. Видения какие-то. Я сильно хочу спать.
— Какие видения?! Говори, не бойся.
— Ужасы. Ни о чём подобном не читал в книгах, не слышал.
— Что же за видения?
— Мучаются люди. — Он вобрал голову в плечи.
Лысины больше не было. За последние недели она припорошилась пухом. Но пухом не пепельным, которого так ждал Будимиров, а бело-серым, грязноватым.
— Чушь городишь, — сказал неуверенно. — Как мучаются?
— Под ногти им загоняют иглы. На дыбе человек, выворочены руки, окровавленная голова на груди… — срывающийся голос Григория. — В таком же роде. Их много — изрезанных, искалеченных, они задыхаются, умирают.
— Откуда ты знаешь, кто сказал? Тебя здесь не было, когда… — Прикусил язык. Заливает пот. Не пот, тяжесть. Сейчас она затвердеет, и он никогда не поднимется с ковра.
— Никто ничего не говорил. Сам не понимаю. Я всегда хорошо спал. А тут… и не сплю вроде, а их вижу, кровь и муки остаются во мне. Я привык рано засыпать, — сказал виновато. — Может, поэтому?! — В первый раз за ночь Григорий взглянул на него.
Будимиров вздрогнул. Красны белки, мутны глаза. Никакого сходства с Магдалиной. Измождённый старик перед ним.
— Я всегда лёгкий был, несмотря на то, что толстый. Засыпал легко. Никого я, Бур, не предавал, пальцем никого не тронул, никого не убил. За что же это мне? Откуда взялось? Поверь, я никого не пытал… — Снова и снова повторяет одно и то же.
Как могло случиться, что пытки, творившиеся здесь, рядом со спальней, стоит лишь шторы раздвинуть, осели в Григории?
— Отпусти меня. Бур. Не можется мне, понимаешь? Я себя потерял. Чертовщину какую-то собрал в себе! Откуда взялось?! Отпусти!
— Сдавай! — гаркнул Будимиров, наконец, поняв: это его тяжесть, это содеянное им, и это его кошмары перешли в Григория. А если Григорий уедет, все они снова ворвутся в него… — Сдавай! — закричал он. — Что я сказал?!
— Не отпустишь, ведь повешусь я, Бур, или ещё как порешу себя, потому что терпеть нет силы.
— Прошу, — зашептал испуганно, — прошу, не брось меня. Нет моей власти над тобой. Захочешь уйти, уходи. Но пощади, останься со мной, спаси. Я стал спать. Я… — Он пытался преодолеть страх, но страх молотом забивался в голову и в грудь: сейчас Григорий встанет и уйдёт.
Григорий встал. Поклонился ему.
— Спасибо, друг. Прости, если что не так. Отосплюсь немного и приду. — Он повернулся и пошёл к двери.
Пошёл не так, как уходят от него подчинённые — пятясь к двери задом. Пошёл, как уходит повелитель. Не оглядываясь.
— Гиша! — позвал Будимиров без голоса.
Но Григорий не обернулся.
Как только за ним мягко прикрылась дверь, Будимиров рухнул в чёрную дыру. Оглох от злобы и ослеп.
Глава третья
Сколько прошло лет, месяцев в собственных выступлениях, пьянивших его, в пирах, гонках на самолётах, путешествиях по Индии, Марсу, джунглям, неизвестно: он потерял счёт времени. Он был сильно занят, день расписан по минутам. А начинается с зеркала. Джулиан разглядывает подробно лицо, тело. Он нравится себе. Теперь он знает истинную цену жизни и чего хочет: скакать на коне, изучать языки, с экрана, из путешествий и встреч с учёными получать полную информацию об открытиях в науках.
Но, странно, ему кажется: многое из всего этого он уже знает. Про инквизицию, Возрождение… Читал или жил раньше?
Иногда возникает беспокойство: что-то должен вспомнить!
«Пора, — говорит ему слуга или Геля, а то и сам Будимиров, — яхта ждёт. Или — коррида ждёт». И он бежит туда, куда его зовут, позабыв о своём беспокойстве, о своём желании «вспомнить» — до следующей «остановки».
