Елена Радецкая - Нет имени тебе…
Герман назвал мне год, день и месяц, когда Петрарка встретил жену знатного авиньонского рыцаря Лауру. Может быть, этой женщины-мечты и вовсе не существовало, однако Герман очень подробно описывал складки ее винно-красного платья, легкую накидку, которая при ходьбе летела за ней, как облачко.
– А прическа… Какая у нее была прическа?
– Тогда были модны высокие лбы и золотые локоны, которые затейливо укладывали и украшали лентами и жемчугами. И знаешь, на какие ухищрения шли женщины, чтобы следовать моде? Они выбривали себе лбы и сидели на крышах, чтобы солнце обесцветило смазанные водой с уксусом волосы. Они томились, лица их краснели, они дышали, как вытащенные из воды рыбы. Но Лауре не нужны были такие ухищрения!
– Почему? – удивилась я.
– Да потому что у нее был высокий лоб и золотые кудри. У нее была длинная нежная шея и тонкие черты лица. Она была совершенством.
Наверное, Германа очень любили студентки.
Он рассказывал о городах Италии, и в моем воображении они представали такими странными и прекрасными, что мне приспичило их нарисовать. Он говорил: что Флоренция коричневая, в золотых блестках. Солнце щедро сыплет их на стены домов и мостовые, и эта золотая морось впитывается в камень. Улочка узкая, идешь по ней – и внезапно перед тобой вырастает невероятных размеров собор на маленькой площади. Он весь из разноцветного и светлого, как ручей, мрамора, а купол из оранжевой черепицы. Купол, похожий на женскую грудь.
И Герман сложил руки, словно обнял ладонями купол-грудь.
Я сказала, что нарисую Флоренцию, вот только найду книжки, чтобы посмотреть фотографии. Он возразил:
– Не надо книжек, рисуй, как представляешь то, о чем я рассказал.
– Будет что-то фантастическое, ни на что не похожее.
А он говорит:
– Нарисуешь, тогда и увидим.
И я нарисовала коричневую в блестках улочку Флоренции, которую замыкала громада собора с округлым куполом. А сверху, в небесах, словно оглаживают, ласкают, не прикасаясь, баюкают купол-грудь две невесомые полупрозрачные руки, только что вылепившие это чудо.
Был яркий солнечный день. Мы с Германом сидели на скамейке в Михайловском саду. Я развернула холст с Флоренцией. Он реагировал, как ребенок, обрадовался, засмеялся, вскочил, поставил холст на ярко-зеленый шелковый газон, сказал, что не мог вообразить ничего подобного, и захлопал в ладоши. И тут в ладоши захлопали еще человек пять, остановившихся рядом. Со мной ничего подобного в жизни не случалось, наверное, я от нахлынувших чувств могла бы прослезиться, а может, и прослезилась.
– Настоящий автор картины – ты, – сказала я Герману.
– Не надо путать божий дар с яичницей, – ответил он. – Пусть я буду автором идеи, как теперь говорят.
Я хотела подарить ему картину. Он взял обе мои руки, поцеловал и наотрез отказался:
– У тебя она будет сохраннее, я же человек без адреса.
Он мне рассказывал о лазурной Венеции и садах Ватикана, будто там бывал. А однажды описал готический собор в Германии, так сверкающий витражами и играющий отблесками, будто под сводами его кружилась стая ангелов, но крылья у них были не птичьи, а стрекозьи, слюдяные, и они отражали и разбрасывали цветные зайчики. Тогда я и заподозрила: возможно, кое-что из его рассказов наркотические глюки?
Я думаю, что Герман был в меня немного влюблен, я даже уверена в этом, хотя он никогда и ни в каком состоянии не проговорился об этом. А еще он никогда не сказал мне ничего пошлого или обидного.
Однажды я у него спросила:
– Почему ко мне парни не клеятся? Наверное, это связано с недостатком ферамонов?
– Это связано с тем, как ты смотришь. Все дело в твоем взгляде, – почти не задумываясь, ответил он.
– И какой-такой особенный у меня взгляд?
А теперь он помешкал, прежде чем нашел определение:
– Оценивающий. Многие к тебе просто боятся подойти. И на своего начальника не смотри в упор, а то у тебя будут сложности с работой. Глазки опускай.
– Работать я не собираюсь и постараюсь, чтобы у меня никогда не было начальника.
– Ну-ну… – задумчиво проговорил Герман. – Попробуй.
Ромычу моя Флоренция понравилась, ему бы все понравилось, что я бы ни нарисовала.
Как он старался меня удержать! Может, чувствовал, что нашему совместному житью подходит конец? Он покупал билеты в театр. Один раз я искренне забыла, что мы идем на спектакль, и пришла домой в десять вечера. Тогда я ему сказала: «Билетов в театр больше не бери. Я не театралка». В кино я тоже отказывалась с ним ходить, и на выставки – он мне мешал смотреть, молча мешал, при нем я ничего не видела. Он покупал мне цветы, а потом заметил, что куда эмоциональнее я воспринимаю бутылку вина. И он начал приносить вино, а то и коньяк и пить со мной, причем он символически, а я – не символически.
А потом было воскресное утро. Я сидела на подоконнике и смотрела на Неву. За все время, что здесь жила, я не помнила такого тумана. Небо, вода, все ватно-серое, цепочка домов на набережной, как сквозь серый фильтр. И вдруг я поняла, что насладилась своей любимой живой картиной в раме окна. Я видела этот пейзаж во всех состояниях: озаренный полуденным золотом, рассветными румянами и свекольно-пепельными закатами, а ночью сияющий ярко-голубой призрачной подсветкой архитектуры на набережной. Я видела грозовые тучи, висящие лохмами, и веера солнечного света, прорвавшиеся сквозь них. Я видела палевые облака, похожие на страусовые перья, и бахрому идущего дождя из дальних туч, как на японской гравюре. Нева жемчужная, перламутровая, как ртуть, как сталь… Я видела все. Больше мне здесь делать нечего. Невыносимо здесь. Живу, как в анабиозе. Я бросала тряпки в сумку, а Ромыч беспомощно мычал: «Я просто не верю», – а на пороге: – «Ты забыла картину».
– Это тебе на память.
– Я буду ждать… Ты можешь вернуться всегда, в любое время…
Я шла по улице и думала: бедная я, а уж потом – бедный Ромыч.
«Бремя страстей человеческих»! Так называется роман о человеке, который полюбил кошмарную гадину и не мог разлюбить, а она над ним издевалась. Я этот роман начала читать вскоре после того, как покинула Ромыча, но недочитала, он очень толстый. Этот писатель написал другие хорошие книжки о Гогене и Ван Гоге.
15
Меня удивляет, как древняя японка тонко чувствует цвет, его оттенки и сочетания. Прямо уму непостижимо. И все, что пишет, я вижу. Это картинки! Вот что она считает «утонченно красивым»:
Белая накидка, подбитая белым, поверх бледно-лилового платья
Яйца дикого гуся
Сироп из сладкой лозы с мелко наколотым льдом в новой металлической чашке.
Четки из хрусталя
Цветы глицинии
