Ричард Райт - Долгий сон
— Вы лучше вот что послушайте… — Рыбий Пуп вытащил завещание Тайри и помахал им в воздухе. — В папином завещании сказано, что мне делать.
— Разреши взглянуть, Пуп? — спросил Джим.
— Гляди.
Джим взял завещание и, поднеся его к свету, падающему от торшера, начал читать. Подошла Эмма и встала, заглядывая через его плечо. Рыбий Пуп ждал, нервно затягиваясь табачным дымом.
— По закону выходит, что Пуп — полный хозяин, — со вздохом сказал Джим.
— Но ведь он еще мальчик! — воскликнула Эмма.
— Миссис Таккер, по завещанию вы — опекун сына, но во всем, что касается повседневных дел, канцлерский суд будет его поддерживать. Адвокат Хит, надо полагать, не сегодня-завтра представит туда бумаги. А по ним Пуп имеет право продолжать деловые отношения с Мод Уильямс, — объяснил Джим.
— Каким надо быть дураком, чтобы так распорядиться, — объявила Эмма.
— Папу еще не похоронили, а он для тебя уже дурак! — пристыдил ее Рыбий Пуп.
— Ничего, я похлопочу, чтобы изменили это завещание, — зловеще пригрозила Эмма.
— Ха-ха! — разразился презрительным смехом Рыбий Пуп. — Ты, мам, уж лучше не лезь не в свое дело. Если я не буду собирать деньги, начальник полиции захочет узнать, кто это мне мешает.
— В это вам правда опасно входить, — сказал Джим Эмме.
— Но что ж мне делать? — спросила Эмма.
— Так ты, значит, рассчитываешь получать деньги с Мод? — спросил Джим.
— Уж это моя забота, — огрызнулся Рыбий Пуп.
— Ну и кончишь, как Тайри, — предсказала Эмма, — уложат и тебя белые пули! Послушай меня, сынок. Мы знаем больше тебя; на то мы старше. Белые только тогда дают тебе загребать для них жар, когда могут в любую минуту тебя раздавить.
Что они к нему привязываются, он сам по себе.
— Ничего, меня не раздавят, — угрюмо сказал он.
— Ты что, уж не веришь ли белым полицейским? — спросил Джим.
— Никому я не верю, — сказал Рыбий Пуп.
Эмма встала, сердито сверкнув глазами.
— Ну, я вот что порешила с Божьей помощью, — объявила она. — Я тебе мать. Я тебе жизнь дала. Растила тебя, кормила, старалась научить, что хорошо, что худо. И пока ты под этой крышей, ты с Мод Уильямс знаться не будешь!
Черный мир ополчился на него, оспаривая его право вести дела с белым миром после расправы, которую этот белый мир учинил над ним, но Рыбий Пуп не желал подчиниться. Джим и Эмма требовали, чтобы он связал свои надежды с той жизнью, какою живут они, — жизнью, которую он презирает, ибо это жизнь в страхе и позоре. Получалось, что он заодно с врагом и против своего народа, а между тем он ненавидел этого врага, потому что умел видеть себя и свой народ такими же, как их видел враг.
— Мама, не говори так! — вскричал он.
— Только так. Мне все равно, что там у Тайри в завещании.
— Там сказано, чтоб я собирал деньги! — крикнул он. — Я тебе не подчиняюсь! Может быть, мне вообще уйти?
— Если не хочешь слушаться, уходи! — бросила ему Эмма.
— Ладно. Я уйду! Посмотришь! — Он с вызывающим видом шагнул в коридор.
— Пуп! — Джим, встав, пошел за ним.
— Ты только не ввязывайся, Джим! Твое дело — управляться в конторе!
— Я знаю, Пуп, — сказал Джим. — Ты — хозяин. Просто я старше…
— Не надо, пускай уходит! — кричала Эмма. — Дурака все равно ничему не научишь. Видел, чем кончил Тайри, и все равно не образумился!
— Я сейчас ухожу, сегодня! — объявил он, чувствуя, что не может здесь больше оставаться ни минуты. — У меня снята квартира на Боумен-стрит, перееду туда!
— Сделай милость! — не сдавалась Эмма. — Я не позволю устраивать под моей крышей контору по содержанию вертепов!
— Все, я пошел за вещами, — буркнул Рыбий Пуп.
— Ни до чего ты в этом доме не дотронешься без моего разрешения, — бушевала Эмма, уже не зная удержу в своем благочестивом негодовании.
— Что же, и вещи нельзя забрать? — оторопел он.
— В этом доме распоряжаюсь я. — Эмма оставалась непоколебима.
— До завтра, Джим, увидимся в конторе, — сказал Рыбий Пуп.
— Погоди, — окликнул его Джим. — Я с тобой.
— Завтра в конторе, сказано! — гаркнул Рыбий Пуп, грохнув парадной дверью так, что задребезжали филенки. Он трепетал от гнева, и все же полон был тайного торжества. Он сделал первый шаг навстречу будущему, которое манило его с такой же силой, с какой отпугивало от себя.
XXXV
Оплакивал ли Рыбий Пуп Тайри? И да, и нет. Ненавидел ли, положа руку на сердце, тех, кто его убил? Да нет, едва ли. В своем отношении к отцу он слишком часто руководствовался тем, как относятся к Тайри белые, и оттого слишком много рассудочности было в его сыновней любви. Он был исполнен глубочайшего сострадания к Тайри, слишком хорошо зная, сколь безнадежна была жизнь отца в сравнении с жизнью белых, подмявших его под себя. Он не мог забыть Тайри, как не мог бы забыть самого себя, ведь в известном смысле Тайри был как бы тенью его самого, отброшенной миром белых, всевластным миром, который был его проклятьем и его мечтой. И потому, не умея по-настоящему скорбеть о Тайри, он все же подсознательно строил свою жизнь как памятник скорби о нем и одновременно как невольное свидетельство преклонения перед его убийцами.
Рыбий Пуп нутром чуял всякий всплеск в течении событий Черного пояса. Приученный к неравенству, он знал, когда действовать, а когда затаиться и выжидать. Он не предпринимал никаких шагов, чтобы встретиться с начальником полиции Кантли, — в нужное время белый сам придет к нему. Большое жюри так все еще и не заседало, и он мог только догадываться, что злополучные погашенные чеки каким-то образом все же попали в руки Кантли. Рыбий Пуп нет-нет да и думал про Макуильямса, но тот не давал о себе знать. И потом, ведь Макуильямс подвел Тайри, и потому лучше не искать с ним встречи. Он исправно собирал подати, неукоснительно деля барыши на две равные части: одну — белому кесарю, другую — себе. Мод не могла нарадоваться на него.
— Знаешь, как Тайри не стало, я все боялась облавы, — признавалась она. — Ну а теперь, раз ты берешь деньги, у меня на душе спокойно. Самое разлюбезное дело, когда все идет заведенным порядком. Плати денежки — и не знай забот.
— Можешь не волноваться, — обнадеживал он ее.
— Пуп, — вкрадчиво начала она как-то.
— Что, Мод?
— Ты на нас с Верой зла не держишь, а? Что с Тайри так вышло, то мы тут не повинны, ты это знай.
— Да-да. Я знаю, — с неловкостью пробормотал он.
— Пуп, мы ведь черные. Какие наши права.
— Да понимаю я, Мод, — со вздохом сказал он.
