Кристин Ханна - Светлячок надежды
– С моей матерью?
Взгляд Джонни смягчился.
– Одним чудом дело не ограничилось.
Талли не знала, что сказать. Ее удивление было бы не меньшим от известия, что все эти месяцы тьмы за ней ухаживал Джонни Депп.
И все же ей не давали покоя воспоминания. Они приблизились, а затем упорхнули снова. Ускользающие слова, мерцание света. Запах лаванды и духи с цветочным ароматом… Не геройствуй, Билли…
Слова Кейт: «Слушай. Это твоя мать».
Джонни подъехал к дому на улице Светлячков, остановил машину и повернулся к Талли.
– Я не знаю, как попросить у тебя прощения.
Нежность, которую она испытывала к этому мужчине, была такой острой, что больше походила на боль. Как объяснить ему то, чтÓ она поняла, пока пребывала во тьме – и на свету?
– Я видела ее, – тихо сказала Талли.
– Ее? – нахмурился он.
– Кейти.
– О!
– Можешь считать это безумием или действием наркотиков, мне все равно. Но я видела ее, она держала меня за руку. И просила передать тебе: «Ты все сделал как надо. И тебе не за что просить прощения у детей».
Джонни наморщил лоб.
– Она думала, что ты упрекаешь себя за то, что проявил слабость. Считаешь, что должен был позволить ей поделиться своим страхом. Она говорила: «Скажи ему, что он дал мне все, что мне было нужно, сказал все, что я хотела услышать».
Талли взяла его за руку, и все вернулось – все эти годы, проведенные вместе, все надежды и мечты, слезы и смех.
– Я прощу тебя за то, что ты разбил мне сердце, если ты тоже простишь меня. За все.
Он кивнул, и его глаза заблестели от слез.
– Я скучал по тебе, Тал.
– Да, Джонни. Я тоже по тебе скучала.
Мара с головой погрузилась в подготовку к возвращению Талли, но, разговаривая с бабушкой и дедушкой, подшучивая над братьями, она чувствовала себя так, словно ходит по тонкому льду. Тревога тяжелым камнем лежала у нее на душе. Она очень хотела получить прощение Талли, но считала, что не заслуживает его. Дороти тоже чувствовала себя не в своей тарелке. За последние дни мать Талли как будто еще больше похудела, стала ниже ростом. Мара знала, что она упаковала в сумку свои вещи. Когда все принялись украшать дом, Дороти сказала, что ей нужно кое-что купить в питомнике. Она ушла несколько часов назад и до сих пор не вернулась.
При появлении Талли все закричали и захлопали в ладоши, приветствуя возвращение домой. Марджи и Бад осторожно обняли ее, мальчишки разразились громкими воплями.
– Я знал, что ты поправишься, – сказал Лукас Талли. – Я молился за тебя каждый вечер.
– И я каждый вечер молился, – вступил в разговор Уильям, не желая отставать от брата.
Талли выглядела усталой; голова у нее клонилась набок, а большой серебристый шлем делал ее похожей на ребенка.
– Я знаю… два мальчика… у которых скоро день рождения. Я пропустила год. Теперь с меня два подарка. – Талли напрягла все силы, чтобы произнести эту фразу. Щеки у нее раскраснелись, дыхание стало прерывистым.
– Наверное, два «порше», – сказал Джонни.
Марджи рассмеялась и отправила мальчиков на кухню за тортом.
За столом Мара пряталась за фальшивой улыбкой и односложными ответами. К счастью для нее, Талли быстро устала и в восемь уже отправилась спать.
– Отвезешь меня? – спросила Талли и взяла Мару за руку.
– Конечно. – Мара стиснула ручки кресла-каталки и повезла крестную по длинному коридору в спальню в глубине дома. Здесь она ловко вкатила коляску в дверь. Специальная кровать, букеты цветов, куча фотографий на столах. И стойка для внутривенных вливаний рядом с кроватью.
– Значит, я была здесь, – сказала Талли. – Целый год…
– Да.
– Гардении. Я помню…
Мара помогла ей перебраться в ванную, где Талли почистила зубы и переоделась в белую ночную рубашку, которая висела на крючке на двери. Потом снова села в кресло, и Мара отвезла ее к кровати и помогла встать.
Талли посмотрела не нее. И в этом взгляде Мара увидела все: я только могу любить тебя… ссора… ты моя лучшая подруга… и ложь.
– Я скучала по тебе, – сказала Талли.
Мара расплакалась. Она плакала об ушедшей матери, о том, как потом вновь обрела ее в дневнике, и о том, как предала Талли, как обижала людей, которые ее любили.
– Прости меня!
Талли медленно подняла руки и обхватила щеки Мары своими сухими, похожими на пергамент ладонями.
– Твой голос вернул меня к жизни.
– Та статья в «Стар»…
– Что было, то быльем поросло. Помоги мне лечь. Я устала.
Мара вытерла глаза, откинула одеяло и помогла Талли забраться в постель. Потом устроилась рядом, как в добрые старые времена.
Талли долго молчала.
– Знаешь, это все правда – насчет того, что ты идешь на свет, а перед глазами проходит вся жизнь. Когда я была в коме, то покидала свое тело. Я видела твоего папу, который сидел в больничной палате рядом со мной. Как будто я парила под потолком и смотрела, что происходит с женщиной, которая похожа на меня, но которая не была мной. Я не могла этого вынести и отвернулась… А там был свет, и я пошла на него, а потом вдруг оказалась на велосипеде, мчалась в темноте с Саммер-Хиллз. А рядом твоя мама.
Мара вскрикнула и закрыла ладонью рот.
– Она с нами, Мара. Она всегда будет охранять тебя, любить тебя.
– Мне хотелось бы в это верить.
– Это вопрос выбора. – Талли улыбнулась. – Кстати, она рада, что ты избавилась от розовых волос. Я должна была тебе это сказать. Да, и еще кое-что. – Талли нахмурилась, вспоминая. – Ага, да. Она сказала: «Все на свете имеет конец, и наша повесть тоже». Ты понимаешь, о чем речь?
– Это Толкиен, – сказала Мара. Возможно, ты останешься одна со своей печалью, не желая делить ее со мной или с папой, и, если такое случится, вспомни, что на твоей прикроватной тумбочке лежит эта книга.
– Это ведь «Властелин колец»? Детская книжка? Странно.
Мара улыбнулась. Ей это не казалось странным.
– Меня зовут Дороти, и я наркоман.
– Привет, Дороти.
Она стояла среди людей неопрятного вида, которые пришли на собрание общества «Анонимные наркоманы». Собрание, как обычно, проводилось в старой церкви Снохомиша, на Франт-стрит.
В холодном, плохо освещенном помещении, где пахло дешевым кофе и пончиками, она рассказывала о реабилитации, о том, какой это долгий путь и сколько он требует сил. Сегодня ей самой, как никогда, нужны были силы.
Когда собрание закончилось, Дороти вышла из маленькой деревянной церкви и села на велосипед. Впервые за много месяцев она не стала задерживаться, чтобы с кем-то поговорить. Слишком нервничала, чтобы притворяться.
