Майкл Корда - Идеальная пара
– Ты все это выдумал, Калибан.
– Клянусь могилой матери! Нет, к черту, лучше я покажу тебе оберточную бумагу. Я лгу только в самых важных случаях. В мелочах ты можешь доверять мне на все сто процентов.
– Ходили слухи, что ты не всегда возвращаешь деньги, которые занял.
Он сделал обиженное лицо.
– Это же не ложь, прелесть моя! Это мошенничество и воровство. Этим я занимаюсь, не отрицаю. Так что мы будем есть? Ты голодна?
– Конечно. У меня была трудная репетиция утром.
– Жаль, что я не видел.
– Не жалей, Калибан. Тебе было смертельно скучно на репетициях «Ромео и Джульетты». В твоем представлении, репетиция – это когда много хорошеньких девушек задирают ножки.
– Что в этом плохого. – Он не спеша пил шампанское, задумчиво поглядывая на нее поверх края бокала. – Все равно мне было интересно. Просто тогда у меня мысли были заняты другими делами, которые ждали меня в Нью-Йорке, а тут еще Робби доставлял мне массу хлопот. Знаешь, я всегда любил наблюдать за работой профессионалов. Когда я был мальчишкой, я ходил по утрам на ипподром смотреть, как тренируют лошадей. Если хочешь узнать, на какую лошадь поставить свои денежки, посмотри их на тренировке, а не на скачках. На скачках можно оценить лишь жокеев и все.
– Не слишком-то лестное сравнение, Калибан.
– Это не сравнение, Лисия. Просто мое мнение. Ты узнаешь больше, наблюдая за тренировкой, чем за готовой работой. Мне все же хотелось бы увидеть, как вы с Робби работаете вместе. Как он? Все еще злится на меня за этот паршивый торт?
– Честно сказать, он больше злится на меня, чем на тебя. Ему совершенно не понравился твой торт, но еще меньше ему понравилось, что я взяла кинжал Филипа Чагрина, чтобы разрезать его.
Куик сделал глоток шампанского; на его лице появилась мальчишеская улыбка. Он так умело изображал крутого парня, что все забывали, насколько он молод. Он сумел столько всего натворить за свои тридцать два года жизни.
Он свободно держал в пальцах сигару, ее кончик слабо светился. Она была огромной, как у Черчилля; ходили слухи, что он стал личным поставщиком сигар для премьер-министра. Как большинство самых невероятных историй, рассказанных самим Куиком или о нем, эта была правдивой. Он нашел в Голливуде работу для племянника президента Рузвельта; он достал копии всех вестернов для генерала Эйзенхауэра, чтобы он мог смотреть их по вечерам у себя в штабе; он организовал издание в Америке книги генерала Де Голля о войне и уговорил Аарона Даймонда стать литературным агентом генерала – энергичная щедрость Куика просто не знала границ, когда дело касалось сильных мира сего, и он ничего не требовал взамен за свои услуги. Ему служил достаточной наградой тот факт, что все знали, что он вхож в Белый Дом или на Даунинг-стрит, 10.
Его пальцы были поразительно тонкими для такого приземистого, крепко сбитого мужчины, ногти были ухоженными, кожа выглядела загорелой, даже здесь в Англии, где солнце никогда не светило больше часа в день. Хотя он никогда не ходил пешком больше, чем того требовала необходимость, у него была атлетическая фигура – узкая талия и широкие плечи, и создавалось впечатление, что он по-прежнему мог бы продержаться несколько раундов на ринге.
У него была репутация мастера арм-рестлинга,[109] и однажды он одержал победу над Хемингуэем, выиграв тысячу долларов, во время импровизированного матча в «Ротонде»[110] в Париже, где судьей была Марлен Дитрих. Эту историю Фелисия всегда считала вымыслом, пока не увидела фотографию в доме Марлен в Коулдуотер-Каньон.
– Кинжал Чагрина? – переспросил Куик. – Мне он показался бутафорским.
– Это актерский эквивалент меча короля Артура, Марти. Он когда-то принадлежал Шекспиру.
– Шутишь! – Он усмехнулся. – Неужели это тот самый кинжал, который Шекспир подарил Ричарду Бербеджу? И он переходил разными путями от Гаррика к Кину, а от него к сэру Генри Ирвингу и далее? Тогда это действительно своего рода меч короля Артура. «Экскалибур»,[111] верно я сказал? – Он победно улыбнулся.
Фелисия рассмеялась.
– Ты всегда полон сюрпризов, Калибан. Как тебе это удается?
Он скромно пожал плечами.
– Читаю, детка. Я страдаю бессонницей. Если ты не можешь заснуть, когда ляжешь спать, что тебе остается делать всю эту проклятую ночь? Читать или таращиться на эти дурацкие стены.
– Я этого не знала.
– Догадываюсь. Но почему этот зазнайка Чагрин отдал кинжал?
– Робби говорит, что это был благородный жест.
– Разрази меня гром! Филип просто хочет, чтобы люди думали, будто у него больше достоинств, чем у Робби. Он не может победить Робби как актер, потому что у него не хватает мужества и таланта, поэтому он сделал единственное, что ему осталось – с достоинством сдался, чтобы все потом говорили о его благородстве. Очень умный ход, если разобраться. Подумай о другом, детка: Филипп вручил Робби этот дурацкий кинжал, верно? Это в какой-то мере ставит его выше Робби, понимаешь? Это он, Чагрин, решил, кто получит награду, будто Робби всего лишь смышленый ученик, а он – директор школы.
– Наставник. Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. – Как обычно, макиавеллиевский взгляд Куика на жизнь был весьма убедителен.
– Наставник, директор, какая разница. Если кто-то что-то делает для тебя, ты всегда должен спросить, зачем ему это. Робби следовало задать этот вопрос, когда я заплатил его долги в Лос-Анджелесе.
– Наши долги.
– Его, Лисия. Если бы это были твои долги, поверь мне, я бы заплатил их и разорвал твое долговое обязательство. – Он перевел взгляд на дверь, где стоял метрдотель с меню в руке, стараясь привлечь его внимание. – Ленч, – сказал Марти, поднимаясь из-за стола. – Не стоит дожидаться, пока отбивные пережарятся. Нам лучше подняться в мой номер.
Несмотря на легкое опьянение, Фелисия при этих словах удивленно уставилась на него.
– В твой номер? Калибан! Я – порядочная замужняя женщина!
– Ну и что? Просто там удобнее, и можно спокойно поговорить. У нас чисто деловая встреча. Я думал, ты это поняла. Если бы я хотел затащить тебя в постель, я бы не стал этого делать в присутствии двух официантов, верно?
– Говорят, иногда случается и не такое. Все же я думаю, ты прав.
Номер Куика действительно оказался более удобным местом. Один официант придвинул ей стул, пока второй стоял рядом с графином красного вина, а метрдотель проверял, все ли в порядке.
В камине горел огонь, вся комната была заставлена цветами, а на изящном антикварном мольберте у окна стоял небольшой натюрморт Ренуара с изображением цветов, краски которого, казалось, горели ярче огня. Фелисия внезапно мысленно увидела себя ребенком в белом платьице и шляпке, украшенной полевыми цветами, бегущим по цветущему саду туда, где ее ждали отец и мать; отец был необыкновенно привлекателен в светлосером костюме, а мать была одета в платье из шифона пастельных тонов, развевающееся на ветру.
