Джудит Росснер - Стремглав к обрыву
Открыв дверь квартиры, я сразу поняла: что-то произошло. Еще в парадной я услышала перебранку, потом, когда я поднималась по лестнице, голоса ненадолго смолкли. Войдя в квартиру, я застала на кухне отца, который в это время должен был находиться на работе. Рядом с ним, ухватившись за край душевой кабинки, стояла мать. Она с мольбой и надеждой повернула ко мне свое страдальческое лицо. Я прикрыла за собой дверь. Возле нашей комнаты с угрюмым и вызывающим видом стоял Мартин. На меня он даже не взглянул.
– Руфи, – сказала мать, – останови их.
Отец, будто только этого и ждал, снова раскричался, обращаясь уже ко мне:
– Паразит! Вот кто твой братец!
Я положила сумку и папку на стол.
– Руфи! – опять взмолилась мать.
– Не трогай ее, – продолжал отец, – при чем тут Руфи? Речь не о ней, а об этом паразите!
– Если ты намерен повторить все еще раз специально для нее, – встрял брат, – то я лучше уйду. Я уже наслушался.
Отец двинулся к нему и замахнулся, чтобы ударить, но мы с матерью повисли у него на руке.
– Да что случилось? – спросила я ее.
– Отец очень расстроился, – с готовностью принялась она объяснять. – Дело в том, что Мартин…
– Ваш Мартин – бездельник, – сказал отец, вырывая руку, но не делая больше попыток напасть на него. – Натуральный бездельник. Ничего не может – ни работать, ни по дому помочь, спасибо, хоть еще в школу ходит, так и то экзамен завалил.
Я посмотрела на Мартина. Он с удивлением уставился на отца.
– Что?..
– Вот тебе и что! – снова закричал отец, доставая из кармана брюк какие-то почтовые открытки. – Вот, полюбуйся. Мистер Мартин Кософф, ваш вундеркинд. Три по английскому, два по истории.
Воинственность Мартина как рукой сняло, он моментально сник. Мне захотелось подойти к нему и обнять, но я знала, что отец тогда еще пуще разъярится.
– Господи, – выдохнул Мартин. Он прислонился к дверному косяку, закрыл глаза, и лицо у него сделалось совсем несчастным. – Если все дело в этом, почему ты мне просто сразу не сказал?
– Ну вот, я сказал, – ответил отец. – И дальше что? Пойдешь исправлять оценки?
– Подожди, папа, – вмешалась я. – Сядь-ка. Успокойся. Внизу ведь слышно, как ты кричишь.
– Ну и что? – возмутился отец. – Мне стыдиться нечего.
– Эйб, – сказала мать. – Пожалуйста, сядь. Ты себя до приступа доведешь.
Мартин рухнул на стул, оперся на стол локтями и спрятал лицо в ладонях.
– Позаботься лучше о своем сыночке, – с издевкой ответил отец. – А то он устал бездельничать целыми днями.
Я села к столу рядом с братом. Он поднял голову и посмотрел на меня.
– Я же тебе рассказывал про экзамен по истории, – тихо сказал он. – Этот недоумок целый семестр вещал о греках, а на экзамене дал письменную про римлян.
Я кивнула.
– Интересно знать, кого это ты называешь недоумком? – раздался за моей спиной голос отца.
Мартин весь напрягся.
– Эйб! – сказала мать.
– Это, между прочим, уважаемый человек, – нарочито медленно выговорил отец. – С высшим образованием. И работу имеет приличную.
Раньше, когда ему казалось, что кто-то из этих высокообразованных педагогов меня недооценивает, он высказывал о них другое мнение.
– Так кто недоумок? И кто болтается по городу и опаздывает на два часа к обеду, как будто у матери без того мало забот?
– Это ничего, Эйб, – сказала мать. – Руфи тоже ведь собиралась задержаться.
– Ничего! Он об тебя ноги будет вытирать, а тебе все ничего!
– С этого и началось? – спросила я Мартина.
Он растерянно кивнул.
– Вот-вот, – сказал отец, – спроси у сестры, что тебе делать. Мужчина!
Я спиной почувствовала, что он приближается к нам. Мартин встал и прислонился к стене. Я повернулась к отцу:
– Папа, пойдем погуляем. Прошу тебя. Мне надо с тобой поговорить. – Я видела, что Мартин, словно загнанный зверь, бочком пытается проскользнуть в нашу комнату.
– Полюбуйтесь на него, – продолжал издеваться отец. – Что, сестренка не может помочь? Как же так? Ты же у нас такой самостоятельный мужчина: и плаваешь, и играешь в баскетбол и в разные другие болы…
Мартин пятился к двери комнаты. Отец наступал, я старалась остановить его, но сумела лишь ненадолго удержать. В комнате было темно, только из кухни проникал слабый свет.
– Руфь, – попросил брат дрожащим голосом. – Не впускай его в комнату.
– Что такое я слышу? – взревел отец. – Это чей дом, по-твоему?
– Руфь, – повторил Мартин, опираясь о стол. – Руфь, лучше останови его. – Его фигура отчетливо вырисовывалась на фоне темного окна в обрамлении цветочных горшков.
– Руфь, – передразнил отец злобным фальцетом, – помоги, спаси меня, Руфь.
Я держала отца за руку, но казалось, меня саму держит какая-то сила. Разрывает на части. Пополам – между ними обоими. Я не успела сообразить, что Мартин собирается делать: он резко обернулся, схватил первый попавшийся под руку горшок и швырнул его в отца; сначала я услышала громкое проклятие, когда горшок пролетел рядом с отцом, задев его плечо, потом грохот – горшок разлетелся вдребезги, ударившись о дверной косяк, и осколки вместе с землей рассыпались по полу.
– Эйб! – отчаянно закричала мать, бросаясь к нему. Он стоял не двигаясь. Брат тоже застыл на месте.
– Мартин! – плачущим голосом сказала мать. – Что ты наделал?
– Папа, – спросила я, – ты как? В порядке?
– Эйб, подойди к свету, я посмотрю, – всхлипнув, сказала мать. Ошеломленный, он позволил развернуть себя и вывести в кухню. Ни Мартин, ни я не могли пошевелиться, пока мать суетилась вокруг отца, поила его водой и потом увела в спальню. Только тогда Мартин шатаясь подошел к кровати и упал на нее лицом вниз. Мать почти сразу вышла из спальни, поставила чайник на огонь, достала жестянку с чаем. Я стояла в дверях, но мы избегали смотреть друг на друга. Пока вода закипала, она принесла щетку и совок. Я отобрала их у нее, подмела мусор и выбросила его в ведро у раковины. Мать заварила чай и понесла чайник, стакан и ситечко в спальню. Я убрала совок и щетку. Она вернулась за ложкой и ломтиком лимона. Войдя в спальню, она плотно прикрыла за собой дверь.
Я подошла к стене, чтобы выключить свет, и заметила на полу под стулом открытки. Подняла. Их оказалось не две, а четыре. Одна была адресована мне; я получила свою пятерку у профессора Робинсона. Две – те самые – для Мартина и третья ему же, о которой отец не упомянул, – с четверкой с плюсом по экономике. Я выключила свет и ощупью прошла в комнату, по дороге засунув открытки в свой ящик, затем подошла к кровати Мартина, присела на край и почувствовала, что он весь дрожит. Я обняла его, положила голову ему на плечо и прижалась щекой к насквозь мокрой дешевой рубашке. Он долго не мог успокоиться. Наконец повернулся на бок. Я провела ладонью по его лбу – он был мокрый, мокрыми были щеки, уши, подушка.
