Катарина Хагена - Вкус яблочных зёрен (ЛП)
незабудок и поставила велосипед у кухонной двери. Большим ключом я отперла дверь.
Послышался звук медного скрежета, и я оказалась в прохладном коридоре. Дверь скрипнула,
перила взвизгнули, было горячо и душно под крышей. Я бросилась на кровать моей матери,
почему бельё на ней было свежее? За воздушной вышивкой просвечивала лиловая подушка.
Дырочки были цветами. При воздушной вышивке самое главное в том, чего нет. В этом было
всё искусство. Если было слишком много дырочек, то ничего не оставалось. Дырки на
подушке, дырки в голове.
ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ
HTTP://VK.COM/LOVELIT
Когда я проснулась, мой язык прилип к небу; пошатываясь, я прошла через левую
дверь в комнату тёти Инги, там была раковина, коричневая солоноватая вода выстрелила с
недовольным ворчанием в белую раковину. В зеркале я увидела отпечаток подушки на моей
щеке - куча красных кружков. Вода стала течь спокойнее, только иногда короткое
прерывание в потоке воды, и он становился всё прозрачнее. Я побрызгала водой в лицо,
сняла пропотевшие вещи, платье, бюстгальтер, трусики, всё и наслаждалась тем, что стояла
голая в комнате тёти Инги, ногами на холодном серо-зелёном линолеуме. Только у тёти
Инги, у единственной в доме, не было в комнате ковра. У моей матери, в комнате
прабабушки Кэте и у тёти Харриет лежал жёсткий ковер из сизаля цвета ржавчины, который
царапал ступни, если пройти по нему босиком. В большой комнате лежали плетеные
коврики из дерева. Только в комнате девочек, которая давно использовалось как склад, были
половицы, которые были залиты толстым слоем коричневой краски. Они не издавали
никаких звуков.
Я прошла в большую комнату, открыла ореховый шкаф, там ещё висели все платья,
они, правда, были немного тусклее, но здесь был незабываемый наряд из тюля с
танцевального бала тёти Харриет, золотой, который моя мать одевала на свою помолвку, и то
чёрное разлетающееся нечто, шикарное послеобеденное платье из тридцатых годов. Оно
принадлежало Берте. Я рылась дальше, пока не нашла длинное зелёное платье до пят,
которое сверху было обшито пайетками. Оно принадлежало тёте Инге. Я одела его, платье
пахло пылью и лавандой, подол был оборван, некоторых пайеток не хватало, но ткань
охлаждало кожу, и была в тысячу раз приятнее, чем чёрное платье, в котором я только что
спала. К тому же, я ещё никогда не была так долго в доме без того, чтобы поменять мои
платья на платья из старых шкафов; в моих собственных вещах я казалась себе уже весь день
как в маскарадном костюме. В шёлковом платье Инги я вернулась в комнату и села в
плетёный стул. Послеобеденное солнце, которое просвечивало через верхушки деревьев в
комнату, окутывало комнату в липово-зелёный цвет. Световые полоски на линолеуме
колыхались как вода, ветер проскользнул в окно и, казалось, я сидела в мерном потоке
зелёной реки.
ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ ▪ КНИГИ О ЛЮБВИ
HTTP://VK.COM/LOVELIT
Глава 3.
Тётя Инга носила янтарь. Длинные бусы из полированных бусин, в которых виднелись
маленькие насекомые. Мы были убеждены, что как только оболочка из смолы расколется,
они расправят крылья и улетят. Руку Инги охватывал толстый жёлто-молочный браслет. Но
она носила морские украшения не из-за своей комнаты глубоководного синего цвета и этого
платья русалки, а как говорила сама, по состоянию здоровья. Даже когда тётя была
младенцем, то ударяла током каждого, кто дотрагивался до неё, почти незаметно, но это всё
же была искра, особенно ночью, когда Берта давала ей грудь, то получала от младенца
короткий удар, почти как укус, прежде чем она начинала сосать. Инга ни с кем не говорила
об этом, даже с Кристой, моей матерью, которой тогда было два года, и вздрагивала, когда её
сестра дотрагивалась до неё.
Чем старше становилась Инга, тем сильнее становился электрический разряд. Другие
давно уже это заметили, но, в конце концов, у каждого ребёнка было что-то, чем он
отличался от других и за что его или дразнили, или им восхищались. У Инги были её удары
током. Хиннерк, мой дед, злился, когда вблизи Инги на радио появлялись помехи. Оно
начинало шипеть, и сквозь треск и шипение, тётя иногда слышала голоса, которые тихо
говорили друг с другом или звали её по имени. Когда Хиннерк слушал радио, ей было
запрещено входить в гостиную. Однако он всегда слушал радио, когда находился в гостиной.
Если он не был в гостиной, то сидел в кабинете, где его ни в коем случае и никому не
разрешено было тревожить. Поэтому в холодное время года Инга и Хиннерк виделись
только за едой. Летом все были на улице, Хиннерк сидел вечерами на задней террасе или
ездил на своём велосипеде по лугам. Инга избегала ездить на велосипеде, слишком много
металла, слишком много трения. Зато Криста любила езду на велосипеде. Потому летними
вечерами и по воскресениям Криста и Хиннерк ездили к шлюзу, к болотистому озеру, к
двоюродным братьям и сёстрам в соседние деревни. Инга оставалась вблизи дома, она почти
не покидала участок и поэтому знала его лучше всех.
Госпожа Кооп, соседка Берты, раньше рассказывала нам, что Инга родилась при
сильной грозе, молнии сверкали вокруг дома, и в тот момент, когда молния сотрясла весь
дом сверху до низу, Инга появилась на свет, комната была светла как днём. Малышка не
произнесла ни звука, и только при раскате грома из её маленького красного ротика сорвался
крик, и с этого момента она стала электрической. "Лютье", так объясняла госпожа Кооп
каждому, кто хотел слышать, "ещё не была заземлена, наполовину и ещё была в другом
мире, бедная малышка". Правда выражение "бедная малышка" впоследствии выдумала
Розмари. Но и госпожа Кооп могла бы так назвать её, она определённо бы этого желала. Мы
никогда не рассказывали друг другу эту историю без выражения "бедная малышка", нам
казалось, что так рассказ казался намного лучше.
