Хиллиард Нерина - Бесценный символ
Стефани постаралась выкинуть все это из головы, по меньшей мере, в настоящий момент, и сконцентрироваться на лошади, готовя ее к прыжкам. Мягко подбадривая Бо, она направила его к трем низким преградам, которые он великолепно преодолел на всем скаку. Он был в превосходной форме. Когда она наконец подъехала к конюшне, ворота для нее открыл Энтони.
— Где Джим? — не глядя на него, спросила она.
— У него была назначена деловая встреча, — сказал Энтони, как обычно, спокойно. — Он попросил меня передать вам, что двух других лошадей выгуливать сегодня не нужно.
Стефани кивнула. Соскочив с лошади, она привязала ее и расседлала.
Она знала, что Энтони последовал за ней и сейчас, прислонясь к открытым дверям конюшни, наблюдает, хотя сама она старалась не смотреть в его сторону. Прежняя настороженность и испуг вернулись к ней. Здесь среди лошадей и людей, которые занимались ими, она обычно расслаблялась и чувствовала себя уверенной. Эта работа была крупным достижением в ее жизни. Если она потеряет ее, то никогда не оправится от такого удара.
А он мог легко лишить ее этой работы. Своей насмешливостью, умышленно жалящими улыбками, своим презрением. Она не ожидала, что Энтони приедет сюда, тем более так скоро после вчерашнего, и его присутствие смущало ее.
— Паттерсон сказал, что вы уже несколько месяцев тренируете здесь лошадей, — внезапно сказал Энтони.
— Это так.
— Почему?
Стефани сняла шлем, перчатки, отложила их в сторону, затем выбрала щетку и начала чистить гнедого жеребца.
— Почему тренирую? Потому что только это я и умею хорошо делать. А что вы здесь делаете, Энтони?
— Приехал вернуть изумруды, — сказал он.
Стефани повернулась так, что лошадь оказалась между ними.
— Только не мне. Я их продала, вы купили, теперь они ваши.
— Жест защиты, милая? — спросил он.
В его голосе почти не было насмешки, но это вряд ли меняло смысл вопроса. Не было ли это частью его плана? Получал ли он какое-то удовольствие от ее отказов, даже если и не верил ни одному сказанному ею слову?
Колебание Стефани было коротким. Прошлой ночью она решила никогда больше не играть никакой роли, хотя и чувствовала себя очень уязвимой в его присутствии.
— Ничего подобного. Ожерелье мне больше не принадлежит. Точка.
— А если вы получите его в подарок? — Его голос стал более насмешливым.
— Нет. Не от вас. А теперь, если не возражаете, я должна работать.
Наступило долгое молчание, затем неожиданно он сказал:
— Не прогоняйте меня, Стефани.
Ее охватила тревога: несмотря на просительный тон, в его голосе был явно ощутим гнев. Она почувствовала смутное удивление от того, что он внешне выказал владевшие им чувства, чего никогда не бывало раньше. Перед ней был человек, резко отличающийся от того мужчины, которого она помнила, ей следовало быть крайне осторожной с ним. У нее было странное ощущение, что с того момента, как он коснулся ее прошлой ночью, он так и не смог полностью овладеть собой — будто какая-то дамба дала трещину, а давление бурлящей воды расширяет эту трещину. Поврежденная дамба была опасной.
Так же, как и мужчина, не полностью владеющий собой.
Она снова сделала паузу и на этот раз повернулась лицом к Энтони. Она твердо встретила его тяжелый взгляд, ее голос был спокойным, она сознательно избегала всего, что могло бы прозвучать как вызов или провокация.
— Извините, что я проявляю настойчивость, но будет лучше, если вы уйдете. Мне предстоит большая работа. Работа, за которую мне платят.
— А вам нужны деньги? — спросил он.
Его бесстрастные черты ничуть не смягчились, да Стефани и не ожидала этого.
— Да, мне они нужны. Мне больше нечего продать.
Жалея о том, что у нее вырвалось последнее горькое замечание, она отвернулась.
Энтони молчал, пока она продолжала чистить Бо, и только когда она отложила щетки в сторону, наконец, заговорил.
— Насколько плохо обстоят дела?
Она не собиралась рассказывать ему об этом, поэтому проигнорировала вопрос.
— Вам лучше держаться подальше, — предупредила она его, отводя Бо в стойло. — Мой следующий ученик не джентльмен.
Она не оглянулась, чтобы посмотреть, последовал ли Энтони ее совету. Следующая ее лошадь была полной противоположностью спокойному Бо. Конюхи называли ее не иначе как «этот чертов дьявол». Вороной скакун ненавидел все живое, за исключением Стефани, которую просто не любил.
— Вы с ума сошли, — услышала она взволнованный голос Энтони. — Эта лошадь убьет вас.
— Она еще не убила ни одного своего тренера.
— Вы сомневаетесь в такой возможности?
— Нет, не сомневаюсь.
— Ее следовало бы укротить.
— Вероятно. Вы не возражаете, если мы прервем беседу? Если я ее не оседлаю, она вырвется.
Энтони был вынужден замолчать, хотя ему страшно хотелось громко выругаться. Если Стефани выглядела хрупкой рядом с гнедым жеребцом, то с вороным она смотрелась и вовсе ребенком, и очень нежным вдобавок. Одним движением злобное животное могло убить ее.
Глаза скакуна уставились на Энтони, и в них появилась почти осязаемая ярость.
Энтони похолодел при мысли, что находится слишком далеко от Стефани и не сможет ей помочь, если что-либо случится. Он чувствовал себя беспомощным, а это ему совсем не нравилось. Ему не нравилось ничего из того, что он увидел и узнал, прибыв сюда пару часов назад. Сперва Паттерсон, потом внезапное падение и теперь эта дикая лошадь.
Энтони знал репутацию Джима Паттерсона. Его никогда не удавалось одурачить, если дело касалось людей. Хладнокровный бизнесмен, ненавидевший притворство, он говорил о Стефани с воодушевлением. И не только по поводу ее умения обращаться с лошадьми. Его явно мучило то, что она слишком много работает, не думая о еде, что всегда готова взять лошадей, от которых отказываются другие тренеры, что в ее глазах чувствуется постоянное напряжение.
Энтони слушал его с возрастающим замешательством. Он говорил себе, что Паттерсон мог обмануться в Стефани, но уверенности в этом у него не было. В конце концов, она была здесь, выполняя довольно-таки грязную работу, требовавшую физической силы, выдержки, значительного умения и бесконечного терпения. Едва ли подобная работа подходила для избалованного оранжерейного цветка, каким он считал ее. Особенно учитывая то, и Энтони это чертовски хорошо знал, что Джеймс никогда бы не разрешил ей заняться подобным делом.
Его представление о ней рушилось. Когда же Энтони вспомнил, как больно сжалось его сердце, когда она вылетела из седла, это чувство пришлось ему не по нутру. Облегчение после того, как выяснилось, что с ней все в порядке, было смешано с удивлением: она обвинила в падении саму себя и, не тратя времени на болтовню с Паттерсоном, снова села в седло.
