Берт Хэршфельд - Акапулько
Обзор книги Берт Хэршфельд - Акапулько
Берт Хершфельд
Акапулько
Кто говорит, мир наш погибнет в пламени,
Кто говорит, — во льдах.
Если ты одинок, ты — самостоятелен.
Леонардо да ВинчиГлава 1
Бристол открыл дорожную карту и мясистым, хорошо наманикюренным указательным пальцем прочертил маршрут. Успокоившись, он опустил карту на колени женщины, сидящей рядом с ним во взятом напрокат «кадиллаке».
— Я был прав, — пробормотал он, отпуская тормоза. Машина рванулась вперед, быстро набирая скорость. — Эти мексиканцы не знают своей собственной страны. Спрашивать у них дорогу просто бесполезно.
Женщина аккуратно сложила карту и засунула ее в перчаточный ящик.
— Хотела бы и я так же хорошо ориентироваться на дороге, Харри.
— Это дается человеку свыше. Кому-то там, наверху, я определенно пришелся по душе. Была даже какая-то картина… Видела ее?
— С Полом Ньюманом, в роли профессионального боксера из Ист-Сайда? Итальянская?
— Совершенно верно.
— Я не люблю драки, Харри.
— Твоя беда в том, что ты не принимаешь жизнь. Драки — это часть существования.
Женщина, не меняя выражения лица, некоторое время внимательно смотрела на своего спутника. Тень беспокойства, даже в минуты покоя и расслабленности, никогда не исчезала с ее лица — это было лицо женщины, которая ожидает худшего. Почти прозрачная кожа, просвечивающие на висках бледные голубые вены, плавные линии щек и подбородка. Все ее черты отлично гармонировали друг с другом, как будто над ними потрудилась уверенная рука искусного скульптора. Губы ее были чуть приоткрыты, а в темных глазах читалась какая-то вялая настороженность, да еще ожидание. Звали ее Шелли Хейнз.
— Я принимаю жизнь, — мягко возразила она. — Но при этом мне не обязательно любить драки.
Бристол бросил на нее быстрый взгляд, но она отвернулась, не желая встречаться с ним глазами.
— Насилие — часть жизни, все виды насилия. Все вокруг только рассуждают о любви, а где она? Ну скажи мне, — где? Люди гоняются за тем, что они в состоянии получить.
— Я имею в виду, что мы не должны делать больно друг другу. Я вообще никому не хочу причинять боль.
Он рассмеялся: раздался резкий, тяжелый взрывной звук, впрочем старательно сдерживаемый. Как все молодые люди, Харри Бристол смеялся хрипло и шумно, и этот спазматический, громкий и бурный смех чрезвычайно смущал его, заставлял чувствовать себя неловко, привлекал к нему нежелательное внимание. Бристол уже давно понял, что оставаться незамеченным всегда и умнее, и безопаснее. Поэтому он научился сдерживать не только смех, но и все внешние проявления своих эмоций, делать их незаметнее, «пристойнее». Учиться надо было и тому, как пользоваться столовыми приборами, как пережевывать пищу с закрытым ртом, как разговаривать, не уснащая свою речь обильными ругательствами. Не меньше было и привычек, от которых ему пришлось избавляться; работа эта еще далеко не была завершена. Бристол жаждал быстрейшего и всеобщего признания, он страстно хотел стать богатым и уважаемым человеком. Ни то, ни другое пока не давалось ему, словно преднамеренно ускользая у него из рук. Но Бристол был уверен — скоро, очень скоро все изменится. Тот час, когда он получит все, к чему стремился, — не за горами!
— Угу, — кивнул Бристол. — Ты никому не хочешь причинять боль. Только если не считать меня… и это вполне возможно.
Нежные уголки рта Шелли Хейнз поднялись в безмолвном «прости»: она действительно не хотела никому делать больно — но не хотела она сейчас и спорить.
«Кадиллак» несся мимо изъеденных ветром и непогодой невысоких гор, испещренных словно разноцветными заплатками — тут был и приглушенно-алый, и розовый, и грязно-белый цвет. Дорога через горы Сьерра-Мадре-дель-Сур извивалась и кружилась, карабкалась и ныряла, и машина послушно, как нитка за иголкой, повторяла все изгибы и неровности долгого пути. Шелли понравилось это испанское название гор — слова чужого языка напоминали какой-то нежный музыкальный звук.
«Испанский — красивый язык, — заметила она про себя и мысленно дала себе слово, что обязательно научится говорить на нем. — А где найти для этого лучшее место, чем Мексика? Двадцать пять слов в день. Я купила бы книжку, такую, где есть картинки и подробные объяснения. Каждый вечер, перед тем как лечь спать, я изучала бы определенное количество страниц. К концу месяца я знала бы целых семьсот пятьдесят слов!»
«Нет. Слишком много, слишком быстро. Это все-таки не отпуск. В ближайшие дни мне предстоит слишком о многом поразмыслить. Запомнить текст роли, разобраться с характером и образом своей героини… Изучение иностранного языка будет просто мешать мне. Кроме всего прочего, картина, естественно, на первом месте.»
«Ладно, пусть десять слов в день. Через месяц я буду обладать словарным запасом в три сотни слов. Очень неплохо для человека, который изучает язык самостоятельно.»
— Посмотри-ка туда, Харри!
— Я за рулем.
— Видел ли ты когда-нибудь что-то подобное? — Она быстро пролистала путеводитель, пока не нашла раздел, озаглавленный «Мексиканская флора и фауна». — Органные кактусы, Харри! Они называются «органные кактусы»!
— Спасибо, что сообщила.
— Видишь, почему их так назвали? Они точь в точь настоящий орган в церкви!
— Ну, тогда не забудь мне сообщить, когда они начнут исполнять церковные гимны, — ответил он. — Хорошо, что мы поехали по этой дороге, не то я бы еще лишний час крутил баранку.
— Тот tamarindo[2] сказал, что…
— Tamarindo! Неспроста, видно, они прозвали так своих дорожных полицейских. Ну и страна! Взгляни-ка туда! Вот на это действительно стоит посмотреть!
Впереди, высоко над долиной, парил одинокий гриф — его полет был исполнен какой-то зловещей грации, а яркое мексиканское солнце отражалось от черных как смоль перьев хищной птицы.
— Скверный персонаж, правда? — сказал Бристол.
Шелли именно так всегда и считала, но эта птица, летящая над долиной в поисках добычи, обладала таким гордым изяществом… да и питалась она только уже умершими созданиями — в отличие от хищников в человечьем обличье, с которыми Шелли уже имела дело… Но она ничего не ответила: Бристол не любит, когда с ним спорят. Он рассердится, замолчит на несколько часов, не будет с ней разговаривать. Помимо всего прочего, она всегда чувствовала себя виноватой, как будто совершила какое-то ужасное преступление.
