Казимеж Брандыс - Граждане
На старой стройке оставалось в этот час мало людей. Там только Выжик и его свита играли в карты на ступенях крылечка перед клубом.
Но даже и они толковали между собой об опасности, грозившей новой стройке. Выжик предсказывал, что через несколько дней «лавочка закроется», — верить проектам нового поселка, который показывали им на диапозитивах, может только круглый дурак, а он, Выжик, не дурак. В красивых синих глазах Выжика светилось глубокое презрение к наивным людям. Когда это презрение нужно было скрыть, Выжик опускал черные ресницы, но даже и тогда оно проскальзывало в складке небольшого пухлого рта. Знавшие Выжика удивлялись его самоуверенности, помогавшей ему смело шагать по жизни. Его старались не задевать, так как он ходил всегда с целой бандой сторонников. Два брата Шкарлацкие, парни с высоко взбитыми чубами, похожие друг на друга, как близнецы, были грозой не только столярной мастерской, но и всего квартала от Сельц до Чернякова. Трое других, не такие видные и красивые, тоже завивали волосы и пользовались печальной славой в Вавре. Этой-то пятеркой командовал Выжик, он был ее душой и мозгом. Должно быть, он покорял их своим хладнокровным бесстыдством. Даже Шкарлацкие прислушивались иногда к голосу совести, а Выжик — никогда. Потому, вероятно, он и был им так необходим; они искали опоры в его непоколебимой уверенности.
Шкарлацкие любили загорать на площадке перед клубом. Но в этот день не было солнца, и они скучали, наблюдая за игрой и подсказывая игрокам ходы. Выжик загребал все взятки, а его партнер, Мацуля, подручный слесаря, потешно гримасничая, раздумывал, с какой карты пойти. Мацуля только недавно научился играть в «тысячу». Этот парень любил паясничать и смешить товарищей. И лицом, и гибкостью, и проворством он напоминал обезьянку и был придворным шутом Выжика.
— Сорок! — Выжик с шиком выбросил карту.
Мацуля притворился плачущим и обругал самого себя:
— Ох, я, раззява! Опять оскандалился!
— Не вой! — буркнул один из Шкарлацких. — Кузьнар и Тобиш хуже тебя оскандалились!
— А мне от этого не легче, — хныкал Мацуля. — Клади туза, ну! Валетом бьет! Что вы скажете? Ах, чтоб тебя! Ну, я и раззява!
Выжик, посмеиваясь, с холодным удовлетворением сгреб взятку и провел по картам длинным ногтем.
— Одни бубны! Давай, что у тебя там есть!
— Ой, он из меня все вытрясет! — причитал Мацуля, поводя ушами, как собака.
Второй Шкарлацкий зевнул и поднял глаза от газеты.
— Кузьнар придет — то-то обрадуется, а?
— Поедет доучиваться, — процедил Выжик. — Пошлют его в Москву на обработку.
— Хи-хи! — визгливо засмеялся Мацуля. — На обработку! В Москву! Хи-хи!
— Пик! Ходи, чучело!
— Челис едет, — сказал Шкарлацкий.
— Да, он и есть! — подтвердил его брат, морща подбритые брови.
Челис ехал, стоя на подножке грузовика, одной рукой ухватившись за дверцу кабины, а в другой держа лопату. Грузовик затормозил перед бараком, где раньше помещалась дирекция.
— Эй, Челис! — крикнул кто-то из компании Выжика. — На что тебе лопата? Воду хочешь ею перегонять? Иди сюда!
Выжик усмехнулся с милостивым одобрением. Медленно тасуя карты, он сквозь лениво опущенные ресницы смотрел на великана Челиса. Мацуля наклонился и что-то шепнул ему на ухо. Выжик кивнул головой.
— Что это у тебя морда так вытянулась? — хихикая, спросил младший Шкарлацкий.
Челис послушно подошел ближе. Его башмаки и штаны внизу были облеплены желтой жижей, трикотажная рубашка взмокла от пота и липла к груди, неумытое лицо словно почернело. Между холмиками мускулов на плечах торчала низко остриженная голова с лошадиной челюстью.
— Оттуда еду, — он указал рукой в сторону новой стройки. — А Илжек там остался. И Вельборек. Они ждут…
Мацуля подмигнул Выжику и взял в руки газету, которую отложил Шкарлацкий.
— Чего ждут, чучело? — Выжик дернул плечами и сдвинул со лба шапку, открыв густые, лоснящиеся волосы, свисавшие до тонких бровей. — Холера! Люблю таких! Велит им партия вылакать всю воду из ям, так и вылакают, ей богу! Дерьмо!
Челис переступил с ноги на ногу. В башмаках у него что-то хлюпнуло.
— В дирекции заседание, — сказал он шопотом. — Может, что и надумают.
От грузовика подошел Котковский, румяный невысокий зетемповец из бригады арматурщиков, приехавший вместе с Челисом. Он сел на ступеньку и достал из кармана папиросу.
— Сказали, что будет общее собрание, — пояснил он. — Объявят результаты обследования. Ведь до сих пор никто ничего не знает, псякрев!
Челис испустил тяжелый вздох.
— Товарищ Кузьнар сильно огорчится, — сказал он, качая головой. — Ведь постоянно мне твердил: «Копай, Челис, копай! Здесь должны стоять дома». А тут — вода! Ох, какое это для него будет горе!
— Ты о себе заботься, чучело! — заметил Выжик. — Теперь за тебя возьмутся!
Челис с недоумением и тревогой заморгал белыми ресницами.
— Верно! — подхватил Мацуля, выглянув из-за газеты. — Вот тут пишут, что ты обязан явиться в милицию.
— Где это? — полюбопытствовал Котковский. Но Мацуля незаметно ткнул его кулаком в бок.
— А вот здесь, — указал он пальцем на заголовок в третьем столбце. — Ясно сказано: явиться по делу о нанесении ран. Тот, кого ты избил, очухался, вышел из больницы. И теперь тебя ищут. Вот тут напечатано черным по белому: Челис.
Челис позеленел.
— Что ты, Мацуля! — пролепетал он. — Ведь я его только…
Он проглотил слюну, с ужасом глядя на сидевших, глаза у него стали совсем круглые.
— Полно вам!.. — неуверенно буркнул Котковский.
Мацуля скорчил удивленную гримасу.
— А ты и не знал, Челис? — Он меланхолически покачал головой. — Ну, смотри сам: какая это буква? Не видишь? Читай.
— «Че», — объяснил старший из братьев Шкарлацких. — Ясно, как день.
— «Че», — торжественно подтвердил Мацуля. — Гляди, читай: «Челис, разыскиваемый милицией».
Челис отступил на шаг. Он дрожал всем телом, губы у него побелели.
— Нет… Не пойду… Илжек говорил, что…
— Илжек тебе не поможет, — с усмешечкой протянул Выжик, сонно глядя на Челиса из-под своих девичьих ресниц. — Посидишь годика два-три, чучело, а потом тебя выпустят.
— Ну, ребята, берите его! — бросил он сквозь зубы, подавая знак Шкарлацким.
С коротким криком Челис сделал движение, как будто хотел бежать. Но оба Шкарлацкие, Мацуля и двое остальных зашли ему за спину и стали оттеснять его к стене клуба. Обступив Челиса полукругом, они напирали все больше. Мацуля, приседая на корточки, изображал собаку, лаял и скалил зубы.
— Челис! — с беспокойством позвал Котковский, встав со ступенек.
Но Челис, видно, уже его не слышал. Он стоял, прижатый к стене, и мотал головой во все стороны. Тяжело дыша, он неуклюже заслонялся могучей мускулистой рукой.
— Пустите! — молил он, пряча за спину лопату. — Ну, пустите…
Зрелище было такое забавное, что даже Котковский засмеялся. Выжик весело засвистал.
— Мацуля, бери его! — скомандовал он. — За ноги! А вы — за руки! Живо!
Они услышали шум борьбы и чей-то высокий, резкий крик.
— Сволочь! — выругался один из Шкарлацких, отскочив.
Над плечами Челиса блеснуло острие лопаты, и затем он стал виден весь. В высоко поднятых руках он держал лопату, как молот. Окровавленный Мацуля, вопя, вставал с земли.
— Челис, вернись! — крикнул в испуге Котковский.
— Хватайте его! — визжали Шкарлацкие.
Челис гигантскими скачками мчался к воротам. Все смотрели ему вслед онемев, и только Мацуля тихо скулил, ощупывая голову. У ворот Челис обернулся, приостановился на миг, раскорячив ноги, и швырнул лопату на землю. Они еще успели увидеть, как он осмотрелся по сторонам, вытянув шею движением затравленного зверя, — и выбежал на улицу.
— Вот мужичье! — сердито выругался Выжик.
Они разочарованно переглянулись.
— Что мы за люди! — шопотом сказал Котковский. — Что мы за люди!..
Глава четвертая
В последнее время Лэнкот часто говорил жене: «Кажется, мне крышка! Не выкарабкаюсь я, Люцына!»
Погасив свет, они обычно в постели перед сном обсуждали всякие дела — то были часы, когда Лэнкот не таил от Люцыны своих забот. В благополучные времена темой этих бесед бывали главным образом мелочи повседневного быта: запасы продуктов на зиму, планы, как провести отпуск, возможность сделать выгодную покупку. Лэнкот в этих случаях начинал говорить в нос и торжественным тоном. Лежа в темноте и сложив руки на одеяле, он обсуждал вопрос со всех сторон, всегда находя наиболее практичный выход и рассеивая сомнения Люцыны. Потом оба засыпали, лежа рядом.
Но сейчас все пришло в расстройство, и Люцыне приходилось утешать мужа. Он беспокойно ворочался в постели, шуршал папиросами — в эти дни он курил неумеренно — и, вздыхая, излагал Люцыне события за день.
