Казимеж Брандыс - Граждане
— Напиши ты про это, Павел, у себя в газете! Доска — штука хрупкая, как человек: треснет — и точка, больше никуда не годится. Эх, моих работничков бы сюда, они бы им показали!
Павел молчал, поглядывая вниз на рабочих, сгружавших доски. Потом что-то буркнул и ушел. В последние дни он был угрюм и неразговорчив, не каждое утро брился. «Здорово она его зацепила за сердце!» — посмеивался про себя Кузьнар и продолжал свои наблюдения.
Он много размышлял, но не делился ни с кем своими мыслями. И когда Бронка как-то раз спросила: — Чего это ты, папа, все смотришь и смотришь? Что там находишь интересного? — он ответил только: — Да ничего, так себе смотрю… — и как будто сконфузился.
Хорошо ему было в эти дни. После долгих лет трудов и бурь что-то в нем притихло, размягчилось. Сидел себе на балконе, жмуря глаза от солнца, и жизнь неожиданно нравилась ему совсем по-новому, как будто он впервые с ней знакомился. Его радовало все — лошадь, воз с кирпичом, яркое платье проходившей девушки, — и все сливалось удивительно гармонично в живую картину. Любил он следить за дальним дымком, поднимавшимся над крышами, слушать заводские гудки, возвещавшие перерыв, или, закинув назад голову, провожал глазами летевший мимо самолет. Все вместе было мирной действительностью, и в этой полноте жизни, обнимавшей просторы земли и неба до далекого горизонта, мысли Кузьнара нежились, как на пышно цветущем, нагретом солнцем лугу. Он чувствовал, что теперь сердце у него на месте, и когда на следующей неделе пришел его проведать Тобиш, он сказал ему:
— Знаешь, секретарь, мы с тобой слишком мало смотрим вокруг. Задеревенели в работе, как два дышла! Это, если хочешь, даже недопустимо при социализме. Вот достроим Новую Прагу, найму себе там на Центральной площади комнату с балконом и буду сидеть и пялить старые глаза на мир. Да, да. И тебе это советую.
Но Тобиш ровно ничего не понял. Посмотрел на Кузьнара как-то косо и ответил, что Новая Прага только-только вылезает из земли, а в других местах пока еще квартиры с балконами занимают буржуи.
— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — добавил он, махнув рукой.
— Значит, уж и помечтать нельзя? — рассердился Кузьнар.
— Мечтай себе на здоровье, — с усмешкой ответил Тобиш. — Ведь ты же в отпуске.
А через минуту они уже ссорились из-за железнодорожной ветки: по мнению Кузьнара, в том, что ее не добились, виноват был Тобиш, а по мнению Тобиша, — Кузьнар.
Они, правда, быстро помирились, но каждый остался при своем и считал, что он уступает другому только из снисходительности.
— Может, он не ворон, — говорил потом Кузьнар Бронке, в то время, как она отламывала кончик ампулы, чтобы сделать ему впрыскивание, — но и не орел!
Он задумался на миг, потом вздохнул, засучивая рукав:
— Только смотри, не порань! Всаживаешь иголку, как вилы!
Все-таки ночью ему приснился дом на Новой Праге, окруженный чудесной белой колоннадой, под которой играли дети дворника с Электоральной. Проснулся он веселый и немедленно гаркнул: «Бронка!» Когда она пришла, он потребовал бритвенный прибор и объявил, что доктор — мошенник, кормится за счет порядочных людей, которых он по уговору с их собственными детьми упрятывает в кровать.
Около полудня похолодало и стало пасмурно, так что Кузьнар ушел с балкона и лег в постель. А ровно в полдень приехал Курнатко.
Кузьнар обрадовался неожиданному гостю — обычно шофер приезжал в сумерки, после работы. — Садись, сынок! — воскликнул он, готовый обнять Курнатко уже за одно то, что он, войдя, нанес немного глины со стройки на немилосердно блестящий паркет. От мохнатой куртки шофера на Кузьнара повеяло Новой Прагой, и он принялся жаловаться гостю на свою «собачью долю», вынуждавшую его валяться в постели именно теперь, когда работа на стройке в самом разгаре.
— Все-таки вам там без меня труднее, — говорил он уныло. — Правда, люди здорово подтянулись, но и я пригодился бы — хотя бы для того, чтобы по телефону орать. Ну, да еще три-четыре дня, и я отсюда удеру — только меня и видели! Эх, хлопец, кабы не моя дочка… Ты ее не знаешь, это чорт в юбке!
Шофер улыбался и кивал головой.
— Чего там… вы еще можете спокойно полежать, товарищ директор, — сказал он, глядя на ножку кровати.
— Нет, Курнатко, нельзя! Там уже новые котлованы, нужен глаз! Вдруг что-нибудь не так — и работа застопорится. Ни минуты простоя нельзя допускать! Ни минуты! — повторил Кузьнар сурово.
Шофер беспокойно заерзал на стуле, хотел что-то сказать, но только вздохнул и завертел в руках шапку.
— А бетономешалки все на местах? — осведомился Кузьнар через минуту.
— На местах, — подтвердил Курнатко как-то кисло.
— Работают?
— М-м…
— Та-ак, так, — задумчиво протянул Кузьнар. — А участковые графики составляете?
— Не знаю, товарищ директор, — промямлил Курнатко.
— Так ты узнай и завтра мне скажешь. И помните: досок не обрезать, а подбирать по длине. Дерево растет пятьдесят лет и не следует его калечить пилой. Ясно?
— Ясно, товарищ директор.
Кузьнар вдруг внимательно всмотрелся в шофера.
— Что-то ты сегодня такой скучный, Курнатко? Болен? С легкими неладно?
Курнатко натянуто усмехнулся, усердно изучая донышко своей шапки.
— Да я ничего. Так просто… — не сразу и шопотом отозвался он. — Всякое бывает.
— Ну, если без причины нос повесил, значит, досуга у тебя слишком много. Вот погоди, поправлюсь я, такую тебе задам гонку, что искры из шин полетят.
— Э… Кто его знает… — Курнатко теребил суконный козырек, избегая смотреть на Кузьнара.
Кузьнар сел на постели и долго смотрел ему в лицо.
— Что такое вы говорите, Курнатко? — спросил он тихо.
Шофер ничего не ответил, только дернул плечом и покраснел.
— И зачем это вы приехали в такой неурочный час? — с расстановкой продолжал Кузьнар. — Стряслось что-нибудь? Я спрашиваю: случилось что-нибудь? — повторил он тише. — Говорите! На новой стройке, да?
Курнатко неохотно поднял голову.
— Товарищ директор, — стоном вырвалось у него. — Новой стройки уже не будет. Остановили работу. И… И конец.
— Что? Что? — заикаясь, спрашивал Кузьнар. — Кто остановил? Как так? Что ты мне тут…
— Конец! — повторил Курнатко с упорством отчаяния. — Я не хотел говорить, да вы меня вынудили. Грунт там подмок, товарищ директор, вода так и хлюпает. И начальство говорит, что строить на таком грунте нельзя…
Курнатко вдруг выпучил глаза и замахал руками:
— Товарищ! Товарищ Кузьнар! Я не… Иисусе, Мария! Вам же нельзя…
Но Кузьнар уже вскочил с постели и, воюя с длинной рубахой, надевал брюки. Лицо у него посерело и судорожно сжалось.
— Достань-ка мою куртку, она висит в прихожей, — бросил он сквозь зубы. — Да тише, чтобы не услыхала дочка…
— Товарищ директор! — Курнатко помертвел от испуга. — Что я наделал!
— Живее! — прошипел Кузьнар. Он уже торопливо зашнуровывал башмаки.
Через пять минут Кузьнар, крепко держась за перила и почти валясь на руки шоферу, сходил с лестницы вниз, к воротам, где ждала «победа».
4В этот день почти все работники строительства во время обеденного перерыва собрались на Новой Праге IV. Приходили группами и в молчании толпились около котлованов, в которых работа была прекращена. Мало кто разговаривал, не слышно было и репродукторов. День выдался душный и облачный. Неработавший экскаватор стоял с вытянутой стрелой, словно замер в ненужном больше усилии. Люди ожидали новостей: в бараке дирекции шло совещание с представителями строительного треста. Заседали они уже несколько часов. Время от времени из барака кто-нибудь выбегал или входил туда, а в одиннадцать часов подъехал незнакомый автомобиль «шевроле», и из него вышли двое мужчин, которые до сих пор на стройке никогда не бывали. Их проводило несколько десятков глаз, внимательных и угрюмо-сосредоточенных. Неподалеку от барака, на досках, сложенных под плоским навесом, уселись каменщики постарше и мастера. Остальные группами стояли у забора. Курили в томительной и мрачной тишине. Компания зетемповцев с Вельбореком во главе остановилась около свежевырытого котлована и рассматривала насос новой системы, которым вчера здесь пробовали откачивать воду (сегодня уже отказались от дальнейших попыток). Никто не знал, что принесет ближайший час, — все должно было решиться в бараке дирекции. По «Кузьнаровым полям» бродили какие-то люди с инструментами — прошел слух, что они из Геологического исследовательского института. Трое ушли далеко, под самую рощу, и там что-то устанавливали, вымеряли. Казалось, это врачи сошлись на консилиум и стоят над тяжко больной землей. В толпе, теснившейся у забора, многие то и дело поглядывали в их сторону. Вылинявший транспарант, укрепленный на палках, вяло повис в неподвижном воздухе. Рабочие пили теплый чай прямо из бутылок, со вздохом отнимая их от губ и молча передавая из рук в руки. Иные лениво следили глазами за жемчужно-серой стайкой голубей, кружившей над голубятней. В тишине слышен был протяжный, мелодичный свист. Опустевшие котлованы, брошенные лопаты, безмолвие, полное глухой тревоги, — все ложилось на душу гнетущим чувством ненужности. Но никто не уходил: некуда было идти.
