Пиримкул Кадыров - Бабур (Звездные ночи)
Карони отправился в Агру. А остальные беки то и дело бросали вожделенные взгляды на корабль, что покачивался на волнах Джамны неподалеку отсюда, придерживаемый якорями. После осмотра строящихся зданий и сада Бабур должен был перебраться на корабль — на воде прохладней. Но шах, увы, видно, не торопился. Он начал расспрашивать зодчего о том, какими будут купола и внутренняя отделка бани, что решено воздвигнуть меж дворцом и рекой.
— Внутри, как в самаркандской бане великого Улугбека, знаменитой на весь Мавераннахр, будет у нас облицовка из тонких и разноцветных мраморных плит, — неторопливо рассказывал Фазлиддин. — Ну, а купол будет поболе, чем у той знаменитой бани. Стены же сложим из крепкого красного камня… Мрамор — вам сие ведомо, повелитель, — обладает свойством удивительным: он мало упускает тепла изнутри и мало пропускает извне, поэтому летом, когда столь необходима прохлада, эти мраморные плиты придутся кстати.
— Ой, мавляна, быстро заканчивайте баню из мрамора, а то на этом пекле мы скоро в пепел обратимся! — прервал Калонбек, весь багровый от жары.
— Если вы хотите, чтоб здания из мрамора мы воздвигли быстрей, уважаемый бек, слезайте с коня и пособите нам, — отшутился Фазлиддин.
Бабур, довольный ответом, спросил зодчего:
— А вас самого, мавляна, разве не измучила жара?
— Допекает, но — терпим… Замечательные здания мечтал я выстроить в Андижане — не вышло. Надеялся строить в Самарканде, Герате… Рисунки этих зданий тридцать лет пылились и желтели в моих бумагах. И вот, оказывается, мечтам моей жизни суждено осуществиться в Агре, далекой от моей родины. Если уж такова воля создателя, то и жару перенесу… Кстати, почему индийцы ее переносят? Они летом почти не едят мяса, больше пьют соки, утоляющие жажду, потребляют много фруктов. И я приучился к легкой пище. Поднимаюсь очень рано, работаю в утренней прохладе часа четыре. А начинается жара — тоже часа четыре лежу в тени, отдыхаю. Жара спадает — снова работаю четыре часа.
— Вот-вот… А мы с утра до вечера едим мясо — то казы, то кебабы, то шашлыки. — Бабур взглянул на Калонбека, — И запиваем все это винами и огненной водкой: жары нам, выходит, недостаточно.
Ходжа Калонбек еле сидел в седле; пот ручьями стекал по его лицу, струился по бороде, капал на грудь. Да и самому Бабуру казалось, что при каждом вдохе в грудь проникает не воздух, а язык пламени. Надо было ехать, немедленно ехать! И, поблагодарив Фазлиддина за приятную беседу, он повернул коня к реке, где, заякоренный, качался, будто мираж, корабль, пустился вскачь. Встречный ветер освежал лицо. И дышалось легче.
Когда уже близкой была река, вороной бадахшанский жеребец, на котором скакал нукер Ходжи Калонбека, споткнулся, замотал головой и вдруг рухнул на землю. Нукер успел соскочить с коня, задергал то уздечкой, то поводьями — пытался поднять жеребца, но у того изо рта пошла пена с кровью, в конвульсиях, лежа на боку, он засучил ногами. Нукер отскочил, боясь быть зашибленным ударом копыт.
— Э, и жеребца хватил солнечный удар! — расстроенно сказал Калонбек. — А таких коней нелегко достать!
— Уважаемый бек, из-за одной лошади не стоит падать духом человеку! Я прикажу дать вашему нукеру скакуна из моей конюшни.
— Безмерно благодарен, повелитель! — Ходжа Калонбек невесело усмехнулся. — Только дело-то не в коне. Вижу в случившемся и свое будущее!
Бабур сошел с коня (они прибыли на берег). Показав рукой на корабль, что назывался «Осойиш», сказал:
— Пока вот ваше ближайшее будущее, уважаемые мои беки! Отдадимся же радости покойного отдыха.
На лодках подошли к кораблю, поднялись на борт. Бабур с Ходжой Калонбеком уединился на носу под навесом. Быстро и плавно шел корабль по реке, и встречный ветер делал жизнь человеческую не только терпимой, но, пожалуй, и приятной.
Слуги принесли остуженный апельсиновый и лимонный шербет. Ходжа Калонбек залпом выпил целую касу холодного апельсинового сока. «Нет, нет, и в Индии жить можно не без приятности», — подумал он и уже осмысленно взглянул на Бабура.
— Повелитель, здесь, в Агре, вы очень похудели, потемнели и спали с лица. Хоть вы и скрываете от нас, насколько вам трудно приходится… ну, может, другие беки о том не догадываются, но я-то догадываюсь, все знаю и чувствую.
— Да, бек, мы с вами рядом… без малого тридцать лет. Многое пережито вместе, не правда ли? Если сравнить с пережитыми бедами эту жару, нынешние наши неудобства — что они значат? Не мелочь ли?
Ходжа Калонбек вытащил из-за пазухи шелковый платок и обтер обильный пот, что застилал глаза:
— Увы, мой хазрат, прожил я, видно, отведенные мне лета. Когда джигитом был, не знал разницы между холодом и жарой. А вот нынче, когда за пятьдесят… Чувствую, в Индии старею на год за неделю. Из старых, верных вам беков старше меня был Касымбек Кавчин; недавно ушел он из этого мира, да примет его душу всевышний. Коли так все пойдет — очередь, повелитель, за мной. Не протяну я долго, ей-ей, не протяну…
— Не говорите так, Калонбек мой. Все в воле всевышнего — это верно, но предчувствую: будете жить еще долго.
— Ум мой не верит, что человек, пришедший из прохладных краев, из Мавераннахра, может дожить под испепеляющим этим солнцем хоть до шестидесяти.
— Почему же? Хосров Дехлеви — он же из Шахрисябза — в Индии дожил до семидесяти двух. Что вы на это скажете?
Хосров Дехлеви был любимым поэтом Ходжи Калонбека. Когда войско проходило через Дели, Бабур и Калонбек нашли время посетить гробницу Низамиддин Авлаи, где похоронен и Хосров Дехлеви. Смиренно постояли у его могилы. Калонбек напомнил знаменитую строку Дехлеви: «Человек даровитый спешит в Хиндустан — нет, недаром!» — напомнил и сам возгордился собою тогда, смешновато, но трогательно. Правда, жара была в то время не столь изнуряющей, как теперь.
Бабур «недаром» произнес имя Дехлеви — не придет ли на ум беку снова та строка и настроение, которое она выражает.
Калонбек все вспомнил, все понял, смущенно кашлянул. Строки не сказал. Сказал другое, вроде бы смиренное:
— О, повелитель, Дехлеви — великий человек. Я же не смею равняться с ним…
— Смысл нашей жизни, бек, не в том, чтобы дерзать сравниваться с великими людьми, — помните, вы говорили, что хотели бы стать продолжателем их дел. Сие — можно и должно…
— Повелитель, большие дела вы начали и в Афганистане. Да стану я там продолжателем! Прошу вас, отпустите меня в Газни.
— Снова Газни! Вы забыли, какой многотрудной была у нас жизнь в Газни. Хотели восстановить разрушенную плотину Махмуда Газневи и-и не смогли! Когда людей находили, не хватало средств. Отыскивали деньги — чего-то другого недоставало. А тут у нас есть все, Калонбек, Индия — океан сил и средств!
— Но как бы этот океан… не поглотил… меня, человека маленького, человека с чужбины. Не останется здесь от меня ни следа, ни имени!
Ходжа Калонбек говорил о себе, но Бабур понимал, что имел он в виду всех, кто пришел в Индию с Бабуром, да и самого падишаха. И другие беки нередко шептались: «В этой бескрайней стране нас не хватит даже на растопку. Каплей в океане пропадем среди бесчисленных индусов — лучше уйдем к себе, взяв с собой столько богатств, сколько можем унести».
— У вас — цель жизни «оставить след и имя»? — спросил Бабур. — Вот мы вместе видели сегодня новый сад Зерафшан. Будем живы, наглядимся еще, как в местах сих сады зашумят, поднимутся дворцы, прекрасней, чем в Самарканде и Герате. Там упадок, там тьма, бек мой. Но сделанное в Самарканде и Герате можно и должно продолжить здесь, срастить с великим стволом дерева Индии! Разве это, бек, не останется в памяти грядущих поколений, не прославит наш след и наше имя?
— Амир Тимур поступал иначе. И Махмуд Газневи — тоже. Покорил Индию, увез отсюда в свою страну нужные средства, всех нужных людей пригнал.
— И где теперь его государство? С Махмуда ли брать мне пример?
— О повелитель, вы и впрямь совсем другой человек. Вас больше увлекает пример Бируни и Хосрова Дехлеви. Но… хазрат мой, разве мы не завоевываем Индию мечом?
Бабур помолчал. Сосредоточенно глядел на реку, откуда дул ветерок. Медленно заговорил снова:
— Бек мой, мы не грабители. Да и не хватит конвоев вывезти отсюда все богатства этой страны, всех ее мастеров!.. Напротив, я приглашаю сюда талантливых зодчих и ученых из Хорасана, Мавераннахра, даже из Ирана. Вы сегодня видели мавляну Фазлиддина, андижанца. Вскоре из Тебриза, дай того всевышний, прибудет знаменитый Мухандис Сулейман Руми, умеющий строить фонтаны. Из Герата я пригласил историка Хондамира… Нет, бек, мы теперь здесь не чужие. Перестанем быть чужими. Весь ум, все способности надо отдать этой стране. Тогда только сможем перекинуть мост через пропасть…
Калонбек не вполне понял, о какой пропасти сказал шах, но возражать не стал. Он знал, что Бабур силой своей логики и красноречием всегда брал верх в подобных спорах. Ходжа Калонбек прикинулся побежденным в словесном поединке, перешел на обычную лесть, для владык всегда, как считал он, приятную.
