Ульмас Умарбеков - Зеленая звезда (Человеком быть, это трудно)
Они спешились и присели на глиняном возвышении возле пруда — хауза.
Вокруг было тихо. Гюльчехра схватила камешек и бросила его в воду. Она долго следила за расходившимися, поблескивающими на солнце кругами.
— О чем это ты задумалась? — спросил Абдулла.
— Да просто так… — сказала она. — Я думаю о том, кем мы будем, когда вырастем.
— А кем мы будем?
— Ты будешь ученым.
— Ученым? — удивился Абдулла.
— Да, ученым. Будешь носить большой портфель, станешь похож на того очкастого профессора. Помнишь кино «Депутат Балтики»?
— Да брось болтать! — отмахнулся Абдулла. Однако в душе он был рад этому сравнению.
— Нет, правда, я таким тебя вижу.
— А сама ты? Кем сама станешь?
— Я? — Гюльчехра призадумалась. — Я… буду архитектором.
— Вон куда махнула! — прищурился Абдулла. — Слишком много на себя берешь!
— Почему много? Если ты будешь ученым, почему я не смогу стать архитектором? Буду учиться… Может быть, я стану архитектором в Мингбулаке…
— Скажешь тоже! Архитектор… В нашем кишлаке! Ой, не могу! — Абдулла захохотал.
— Что смеешься? Если сейчас нет архитектора, будет после. Обязательно будет. И тогда я построю высокие-превысокие красивые дома. А потом… — Гюльчехра запнулась, так и не смогла сказать, что будет потом.
— А я еще не знаю, кем буду, — Абдулла тоже бросил камешек в хауз. — Мой отец говорит, чтобы я, кроме школы, пока ни о чем не заботился.
— Конечно, может, и рано об этом думать. Вот недавно я хотела стать врачом, а потом — инженером. А теперь мне хочется стать архитектором… Как ты считаешь, что лучше?
— Наверно, все эти профессии хороши, — сказал Абдулла неуверенно. — А если бы не были хороши, то все люди были бы только врачами или только инженерами. И не шли бы на другую работу.
Эта мысль, кажется, ему самому понравилась.
Гюльчехра тогда ничего не ответила, промолчала, да и люди скоро появились, отвлекли…
«А кем же она сейчас собирается стать?» — глядя себе под ноги, раздумывал Абдулла. Он медленно приближался к дому. Вдруг кто-то хлопнул его по плечу.
— Привет! — услышал он рядом чей-то голос.
Абдулла поднял голову. Перед ним стояли двое знакомых ему парней. Одного звали Касымджаном, а другого то ли Саидом, то ли Самадом. Память подвела Абдуллу, никак не мог вспомнить.
— О чем это ты замечтался? — спросил Касымджан.
— Мы с дядей были на охоте, — отвечал Абдулла, пожимая их крепкие руки, — Ну как жизнь? Все хорошо?
— Спасибо, — сказал Касымджан и щелкнул пальцем по танбуру[5], который держал в левой руке. — Мы последние экзамены сдали. Хватит, отмучились. А вечером у нас праздник, самодеятельность, сам понимаешь. Вот сейчас идем на репетицию.
— Кажется, и ты закончил школу? — спросил парень, которого звали не то Саидом, не то Самадом.
— Да…
— Хорошо закончил?
— Неплохо, — ответил Абдулла. — А вы как?
— И мы то же самое, — сказал Касымджан. — Когда ты приехал?
— Вчера.
— Долго здесь пробудешь?
— Еще не знаю…
— Ну ладно. Приходи вечером в школу. Повеселимся. Договорились?
— Хорошо, приду! — сказал Абдулла. Ведь сегодня его уже приглашали!
— Вечер будет что надо. Сам раис организовал.
— Ого! — улыбнулся Абдулла.
— Еще бы! Колхозу нужны кадры. А мы эти кадры и есть. Вот почему к нам такое внимание…
Все трое рассмеялись.
Абдулла проводил взглядом Касымджана с товарищем и зашел в дом. Бабушку он застал на кухне, она ощипывала перепелок.
— Что тебя задержало, сынок? — спросила Ходжар-буви.
— Товарищей встретил.
— Наверно, проголодался, милый ты мой, да будет легка твоя поступь… Сейчас, сейчас, — заторопилась бабушка. — Дядя-то твой в больницу побежал, только к обеду вернется.
Абдулла машинально ел что-то, а перед глазами у него стояла Гюльчехра. Она улыбалась, поправляла на голове косынку.
«Нет, я так не могу уехать, — думал Абдулла. — Останусь в кишлаке дней на пять-шесть». Придя к этому решению, он откинулся на мягкую пуховую подушку. Со двора послышался детский голосок:
— Бабушка! Бабушка!
— Заходи! — отозвалась Ходжар-буви. — Что говоришь? А, к Абдулле пришел? Ступай на террасу, он там сидит.
«Кто же это?» — Абдулла приподнялся, выглянул во двор. По ступенькам террасы поднимался мальчуган лет пяти-шести, смуглый до черноты: в руках он нес какой-то предмет, завернутый в полотенце. Мальчик переложил узелок из руки в руку, подул на пальцы и спросил:
— Абдулла-ака?
— Да, я, а что?
— Вот моя сестла велела вам плинести.
— А что это?
— Кукуюза. Она гоячая.
С этими словами мальчик развернул полотенце, и на кошму вывалились три больших красных початка.
Не успел Абдулла сказать «спасибо», как мальчишку словно ветром сдуло с террасы. И след простыл.
Абдулла, обжигаясь, вынул из початка несколько горячих зерен, попробовал. Как вкусно! Интересно, почему же ему раньше не нравилась вареная кукуруза?
6
Когда вечером Абдулла пришел в школу, торжественная часть уже кончилась. Касымджан стоял посреди школьного двора и о чем-то разглагольствовал, размахивая руками, однако никто его не слушал. Ребята сидели за длинным столом и смотрели на девушку, которая пела куплеты под аккомпанемент дутара… Абдулла остановился, прислушался. Слов он не мог разобрать. После каждого куплета раздавался смех, и наконец все захлопали в ладоши. Касымджан, должно быть, подумал, что это ему аплодируют, поклонился, потом гордо выпрямился и сложил руки на груди. Тут-то он и заметил Абдуллу.
— Эй, медалист, где пропадал? — крикнул он.
Абдулла не ответил, он искал глазами Гюльчехру. «Где же она? Не пришла, что ли? Не может быть…»
— Товарищи! Минуту внимания! — закричал Касымджан. — Нам оказали большую честь! На наш вечер соизволил приехать из Парижа, простите, из Ташкента, товарищ Абдулла Шарипов.
Кто-то захлопал в ладоши, кто-то рассмеялся. Касымджан продолжал свою речь:
— Товарищ Шарипов не простой человек, не такой, как мы с вами. Он закончил школу с золотой медалью. Ура, товарищи!
Эта глупая выходка покоробила Абдуллу, он хотел было уйти, но Касымджан подбежал к нему, крепко взял за руку и потянул к накрытому столу. Абдулла не оказывал сопротивления. Гюльчехры по-прежнему нигде не было видно. «Ну что ж, я посижу немного и уйду», — решил Абдулла.
— Ты не обижайся на Касымджана, — сказал вдруг его сосед по столу. Только тут Абдулла вспомнил, что зовут его именно Самадом, а не Саидом.
— Ничего особенного, Самад, — натянуто улыбаясь, произнес Абдулла.
— Понимаешь, нам раздали аттестаты, а потом все взрослые разошлись, чтобы не мешать нам. — Самад улыбался. — Ну вот Касымджан и…
Касымджан неожиданно заплакал:
— Абдулла, друг! Понимаешь, сбили меня с толку. Я не желаю оставаться здесь, не желаю! Понимаешь это, Абдулла?! Я хочу ехать в город, мне хочется учиться в городе. А что хорошего здесь, в кишлаке! Хлопок, хлопок и еще раз хлопок!..
— Не болтай чепуху, Касым! — сказал Самад.
— Это не чепуха. Разве мои слова не правда?
— Неправда!
— Зачем притворяешься? Я-то знаю, что и ты не любишь кишлак. Точно так же, как и я, ненавидишь кишлак. Но боишься об этом сказать, а я не боюсь! Я правду говорю! Кишлак у меня вот здесь, вот здесь, вот здесь!..
Касымджан взялся двумя пальцами за кадык, замотал головой.
— Отвели бы вы его спать, — раздался девичий голосок.
Двое парней подхватили Касымджана под руки, один из них что-то шепнул ему на ухо, тот хихикнул и, не сопротивляясь, ушел, покачиваясь, вместе с ними.
— Ничего не понимаю… — сказал Абдулла как бы про себя.
— А что тут понимать, — рассмеялся Самад. — Просто дурь свою показывает. А вообще-то дело в том, что два дня назад мы все решили остаться в кишлаке.
— Остаться в кишлаке? — удивился Абдулла.
— Да, и Касымджан тоже. Мы большую пользу можем принести. Рабочих рук не хватает. Все в кишлаке обрадовались, что мы остаемся. Глядишь, вместе с нами наш колхоз и в передовые выйдет!
— А вы разве не будете учиться дальше?
— Это почему же не будем учиться? — Самад даже как будто обиделся. — Будем учиться. Мы все будем учиться. Только заочно. Я, например, хочу поступить в сельхозинститут. Касымджан — в пединститут, на филологический факультет.
— Что же теперь будет с Касымджаном?
— А что может быть… — Самад нахмурился. — Будет так, как он захочет. Пожелает уехать — никто не станет его удерживать. Ведь мы остаемся не по принуждению. По доброй воле.
— Ты тоже по доброй воле?
— Да…
— Почему же тогда Касымджан говорил, будто ты не любишь кишлак? — спросил Абдулла с улыбкой.
