Ульмас Умарбеков - Зеленая звезда (Человеком быть, это трудно)
Пес вынырнул из клевера, подбежал к хозяину.
И все началось сначала. Светило солнце, гремели выстрелы. Но только теперь Абдулла уже не отставал от дяди и вдруг даже «ура!» крикнул, когда Абиду-ака удалось подстрелить сразу двух перепелок.
Внезапно послышался протяжный крик арбакеша, и на дороге показался фургон, нагруженный арбузами. Абид-ака опустил ружье.
— Теперь стрелять уже опасно, — буркнул он.
Арбакеш, оказавшийся молодым парнем, подъехал поближе, поздоровался, спросил:
— Ну, как охота?
Абид-ака ответил скромно:
— Да вот, всего-то штук двадцать настреляли.
Парень окинул взглядом груду перепелок, улыбнулся недоверчиво:
— Да тут у вас больше! А вы пить не захотели, охотнички?
Он подозвал Абдуллу и протянул ему большой арбуз:
— Вот бери, бери, самый вкусный… Да, кстати, Абид-ака! Поздравляю с сыном!
— Спасибо.
— Теперь вам уж придется закатить плов из отборного, девзиринского риса. Да с перепелками.
— Отведаешь моего плова, Хамид. Это уж точно.
Арбакеш поехал дальше по дороге, Абдулла же с арбузом в руках пошел за дядей к арыку.
— Жажда замучила, давай-ка съедим арбуз прямо здесь, чего там еще нести его куда-то. — И Абид-ака на ходу достал из кармана складной нож.
Присели. Только Абид-ака вонзил острие в зеленую корку, как арбуз треснул. Красная сочная мякоть арбуза была на вкус сладка и прохладна.
— Вот и родниковой воды не надо, — заметил Абид-ака.
Один большой ломоть он дал Тешабаю. Пес завилял хвостом и стал есть арбуз. Да еще и семечки выплевывал!
Абдулла удивился:
— Никогда не видел, чтобы собака арбузы ела. Вот это да! Он у вас молодец.
— А ты думал!.. — Абид-ака хотел было еще что-то сказать, похвалить собаку, но в это время со стороны кукурузного поля послышалась высокая трель перепелки. Абид-ака так и замер с ломтем арбуза в руке. Абдулле показалось, что перепелка выводила теперь по-новому, как-то особенно отчетливо: «Так-тарак, так-тарак, так-тарак…» Абид-ака поднялся с места.
— Куда? — спросил Абдулла. Азарт охоты прошел, и ему не хотелось, чтобы и эта певунья была убита.
Тешабай по движениям хозяина догадался, что он намерен делать, и стремглав бросился в кукурузу.
— Дядя, не надо в эту стрелять! — сдавленно крикнул Абдулла. Горло у него перехватило.
Абид-ака не расслышал. Все произошло очень быстро. Тешабай сразу нашел перепелку и заставил ее подняться в воздух. Грянул выстрел. Перепелка тут же нырнула вниз, в заросли кукурузы. Собака побежала отыскивать дичь.
— Дядя, отзовите собаку! — закричал Абдулла.
Абид-ака хлопнул по колену, окликнул Тешабая. Тот нехотя остановился. Тут и подоспел Абдулла:
— Дядя, ну зачем вы в нее стреляли?
— Ты бы сказал пораньше… — смущенно промолвил Абид-ака. — Похоже, дробинка только задела крыло…
Абдулла углубился в заросли кукурузы. Из одного ряда он перебрался на другой, на третий, на четвертый, но перепелки нигде не было видно. Он двинулся дальше, внимательно осматривал междурядья. Раздвинув в очередной раз стебли, Абдулла вдруг увидел шагах в десяти от себя девушку в белом платье и белой косынке. Она стояла, склонив голову, и держала в ладонях подранка. Абдулла подошел поближе.
— Живая перепелка? — спросил он.
— А если бы не живая, вы бы очень расстроились? Мало вы их настреляли, и эту надо было подбить? — сердито сказала девушка, не глядя на парня.
— Я тоже не хотел, чтобы ее убили, — виновато произнес Абдулла.
Девушка подняла голову, и Абдулла обомлел.
— Гюльчехра?
— Ой, так это ты… Это вы!.. — чуть не вскрикнула девушка и машинально свободной рукой потянула вниз подол платья.
«Как она изменилась! — пронеслось в голове у Абдуллы. — Была девчонка, угловатая, худая, кожа да кости, а теперь… вы только посмотрите на нее! Красавица… Чистое тонкое лицо, большие удлиненные черные глаза, светящиеся мягким светом. Густые сросшиеся брови, нос с едва заметной горбинкой…» Полные губы девушки слегка дрожали, она была смущена неожиданной встречей.
Наверно, прошла целая вечность, прежде чем Абдулла заговорил. Он перевел взгляд на перепелку, кашлянул.
— Ее можно вылечить?
Внезапно на лице девушки выступил румянец.
— Наверно, можно, у нее крыло задето. Посмотрите сами. У бедняжки сердце так быстро бьется. Испугалась.
С этими словами Гюльчехра протянула к нему руку. На ладони лежала перепелка, мигая маленькими бусинками глаз…
— Она так хорошо пела, — сказал Абдулла.
— Да, очень хорошо, — оживленно поддержала его девушка, — я даже остановилась, заслушалась…
Она поправила косынку, наклонилась и подняла с земли небольшую корзину, наполненную кукурузными початками.
— Это для отца, — пояснила девушка. — А вы их любите?
Гюльчехра опять почему-то покраснела.
— Мой отец любит, — ответил Абдулла.
— Абдулла! Эй, Абдулла! — послышался голос дяди.
Абдулла не отвечал, он, улыбаясь, смотрел на девушку, раздумывал, что бы ей еще такое сказать. Ему совсем не хотелось уходить.
— Вас зовет дядя, — сказала Гюльчехра и протянула Абдулле перепелку. — Можете ее взять.
— Теперь она ваша.
— Почему же это?
— Вы отыскали ее, вот она и ваша.
— В таком случае я возвращу ее вам, когда она поправится.
Абдулла рассмеялся.
— Ну, теперь пойдем? — спросила Гюльчехра.
— Пойдем.
Абдулла поднял корзину и пошел вслед за девушкой.
Осторожно раздвигая стебли, они выбрались из кукурузы и подошли к Абиду-ака, сидевшему на берегу арыка. Абид-ака сказал весело:
— Ну молодец, племянник! Вот так птицу поймал…
— Ну что вы, дядя… — смутился Абдулла.
— Как эта перпелка-то, жива? — спросил Абид-ака.
— У нее крыло задето, — ответила девушка.
— Гюльчехра собирается ее подлечить, — пояснил Абдулла, оправившись от смущения.
Они двинулись в обратный путь. Впереди шел Абид-ака, то и дело поправляя ружье за спиной. Молодые люди немного отстали. Долго шагали молча. Гюльчехра заговорила, когда они подошли к самому кишлаку.
— Кстати, я поздравляю вас.
— С чем поздравляете? — удивился Абдулла.
— С медалью.
Абдулла переложил корзину из руки в руку.
— Спасибо. Откуда вы узнали?
— Об этом весь кишлак знает, — Гюльчехра улыбнулась. Очень красивая у нее была улыбка. Абдулла невольно залюбовался девушкой.
— Дальше мне налево, через мостик… — Гюльчехра опустила глаза.
Абдулла протянул ей корзину.
— А мне когда вас поздравить?
— Можете хоть сейчас. Я ведь тоже закончила школу.
— Неужели? — Абдулла покраснел. — Простите, я забыл. Сколько времени не виделись…
— Два года, — подсказала Гюльчехра. — Естественно, вы могли забыть.
— Простите.
— Ничего особенного. Вечером у нас в школе праздник. Приходите.
— Спасибо…
Гюльчехра, легко ступая, направилась к мостику. На сгибе руки, касаясь тоненькой талии, висела корзина, в другой руке у нее была перепелка. Абдулла долго смотрел вслед девушке.
5
«Как это она сказала? Да так и сказала: „Прошло два года, вы, естественно, могли забыть меня“. Значит, она не забыла его, Абдуллу. А не то разве стала бы считать, сколько они не виделись? Кто бы мог подумать, что она станет такой красавицей! В детстве-то они вроде дружили, бегали вместе, озорничали… А давно ли это было? Отец Гюльчехры — хороший друг Абида-ака, они в войну два года прослужили в одной части. Рассказывали, Ганишер-ака в молодости был парень буйный, за словом в карман не лез, драться любил. А как вернулся с войны в полной кишлак да женился, так другим стал. То ли фронт его сделал таким, то ли жена, во всяком случае, в кишлаке долго удивлялись, отчего это он такой тихий да смирный. Ганишер-ака стал бригадиром хлопкоробов. Работал он хорошо и лет пять назад стал Героем Социалистического Труда.»
Гюльчехра в детстве напоминала отца, была отчаянной девчонкой. Ни в чем не уступала она кишлачным мальчишкам. Чуть не каждый день приходила с улицы разлохмаченная, в ссадинах и царапинах. Мать бранила ее, а Ганишер-ака гордился дочерью. И Гюльчехра чувствовала себя свободно, понимая, что отец не даст ее в обиду.
До сих пор еще Абдулла помнит… В первые годы после войны жил в кишлаке один человек по имени Дадабай-амаки. Работал он в геологической партии. Уходил на утренней заре и возвращался домой поздно вечером. Одевался Дадабай-амаки всегда одинаково: носил короткие брюки с заплатами на коленях и даже в жаркие летние дни не снимал с головы остроконечной буденовки. Он, можно сказать, не участвовал в жизни кишлака, но почему-то имя его всегда произносилось с большим уважением. Почему так было — дети не знали. Дадабай-амаки был немногословен, иной раз вообще не здоровался, вот дети и недолюбливали его, и даже побаивались.
