Анатолий Афанасьев - Последний воин. Книга надежды
— Ты о чём, Паша? Что-то такое вроде припоминаю.
— Поехали домой, Варенька.
Пашута расплатился с официантом, потащил Варю к выходу. Бормотал невразумительно:
— Пойдём, пойдём, пора… Я вспомнил. Меня там люди ждут. Извини, проводить не смогу.
— Можно я тебя сама провожу?
— Да ты что! — он так энергично запротестовал, будто она предложила ограбить прохожего. — Прошу тебя, Варя! Говорю же — вспомнил. Вон такси едет. Эй, стой, стой!..
Суетился, бегал, точно черти за него взялись. Варенька не слишком огорчилась. О да, её избранник похож теперь на всех мужчин, которым вечно невтерпёж, а почему — спроси у них, не ответят. Они всё делают — любят ли, ненавидят ли — так торопливо, словно воруют. Но Павел Данилович скоро станет таким, как прежде. Она его приголубит, утешит, он крылышки и расправит. Она выкрасит ему волосы в чёрный цвет. Ты ещё не ведаешь, Пашенька, сколько волшебства в женских руках. Научился складно о любви болтать, потому что по ней истосковался, голубчик милый.
Варенька уселась в такси, поманила Павла Даниловича. Шепнула ему в ухо:
— Я тебе позвоню скоро, через неделю. Я сначала всё улажу, а потом позвоню. Ты жди, ладно? Ты мне телефончик правильный дал?
Он губы её поцеловал и чуть не нырнул за ней в такси, но перемогся.
— Езжай, Варя. Будь счастлива. А я уж дождусь звоночка, куда деваться.
Поглядел, как машина вильнула за угол. Закурил. На серое, беззвёздное небо полюбовался. Спешить ему было некуда…
Три дня маялся, шастал по вечерам из угла в угол. Не то чтобы ждал чего-то, но спокойствие духа не возвращалось. Пробовал Ванечке сказку читать из книжки, которую Катя из библиотеки принесла, строчки перед глазами двоились, веки набухали, а ведь давно собирался справить очки. Наладился полочку в кладовке навесить, руку до крови расшиб, а уж этого с ним, кажется, с рождения не бывало. В телевизоре лампы полетели, он туда и не сунулся, скрепя сердце вызвал мастера. Катя ночью к нему прижалась, искала то ли ласки, то ли сочувствия, он было начал её обнимать, но вдруг судорога ногу свела пониже колена, с кровати сполз и на полу корежился добрых пять минут.
— Старею, Катя, — пожаловался, — слишком быстро чего-то старею.
Она попыталась его вышучивать, но что-то и у неё сердчишко жалобно щемило. Павел Данилович последние дни глаза прятал, будто виноватился тайной виной. Подступала к нему с расспросами — куда там. Замкнулся. Она и не надеялась на откровенность, давно поняла: Пашина душа загорожена от мира стальной бронёй. Как он себя чувствует, можно угадать лишь по косвенным признакам. И ещё знала, что зажила по-настоящему, как женщине предназначено, с той минуты, когда переступила порог его квартиры. Она шестой год была счастлива.
К вечеру последнего дня Павел Данилович вдруг спохватился, что сигареты кончаются. Уже подмораживало крепко по ночам, а он выскочил из дома налегке, в стареньком пиджачишке, в босоножках, так заторопился, будто окликнули его издалека. Ушёл и не вернулся. Катерина Демидовна, ночь проведя как в бреду, поутру обратилась в милицию. Там ей обещали помочь.
Но не помогли. Она ждала мужа день, и два, и месяц, погружаясь в отчаяние, как в ледяную купель.
Через месяц ей сообщили, что объявлен всесоюзный розыск.
Тем временем в квартире становилось всё многолюднее. Приходили с работы товарищи Пашуты, и ещё какие-то люди. Некоторые, судя по всему, обосновывались надолго. Шпунтов с Вильяминой заняли отдельную комнату, во второй жила Катерина Демидовна с Ванечкой, а в третьей поставили раскладушки для тех, кто приходил навести справки и задерживался на денёк или на недельку.
Семён Спирин, прибывший с Урсулой в бессрочную командировку, добровольно принял на себя обязанности старосты в этом коммунальном хозяйстве. Общей казной распоряжался Раймун Мальтус, человек первобытной честности. Он с порога заявил Катерине Демидовне, что желает стребовать с Кирши должок чести, а раз тот опять в бегах, то намерен ждать, сколько потребуется, хотя бы и всю оставшуюся жизнь. Вскоре он выписал из Прибалтики племянницу Лилиан, которая впоследствии всем надоела рассказом, как у неё тоже в своё время без вести пропал муж. Она убеждала Катерину Демидовну шибко не горевать, потому что «не стоят они того, чтобы из-за них убиваться!». Катерине Демидовне и некогда было горевать, такой кавардак стоял день и ночь в квартире. Попробуй всех обиходить и накормить, хотя добровольных помощников у неё хватало.
С первыми морозами объявились две старухи в нагольных полушубках и сразу взялись за приготовление украинского борща в ведёрной кастрюле, а потом варили этот борщ с утра до вечера, давая возможность Катерине Демидовне заниматься с пришлыми детьми азбукой и счётом.
Однажды её вызвали в милицию и повезли куда-то на опознание. В угрюмом подвале ей показали мёртвого мужчину, покрытого синей клеёнкой. Но это был не Павел Данилович. И пиджак другой, и ростом человек оказался поменьше. Катерина Демидовна разглядывать его пристально не захотела, а попросила впредь не беспокоить её со всякими глупостями.
Она особенно подружилась с Варенькой Дамшиловой, бывшей невестой Кирши. Та частенько к ней заглядывала повспоминать прошлое. У них оно было разное, но связанное с одним человеком. Обе женщины, молодая и пожилая, понимали друг друга без слов. Им было хорошо вдвоём. Варенька приходила попозже, когда шумная, многоликая квартира укладывалась на покой. Они забирались на кушетку возле Ванечкиной кроватки, куда еле доставал свет ночника, смотрели на спящего мальчика и улыбались. Время сливалось для них в счастливый миг. Потом Катерина Демидовна всегда с облегчением произносила одни и те же слова:
— Если Паше будет плохо, он обязательно вернётся. Ты как считаешь, Варенька?
— Он напрасно нас дразнит, безумный гордец, — соглашалась Варенька. — Как бы ему не пожалеть о долгой отлучке.
Ну конечно, они обе были правы. Пашута не из тех, кто уходит навеки. И он не из тех, кто бросает в беде.
1984–1985
От автора
Предложение рассказать в этой книге о себе, честно говоря, застало меня врасплох. Кому не лестно покуковать о себе, и, пожалуй, ещё пяток лет назад я рад бы был такому случаю, теперь, увы, обстоятельства сильно изменились.
Написав шесть романов, я очень душевно истощился и какое-то время не хотел больше ни жить, ни работать. Все попытки хотя бы на бумаге обустроить мир по совести и здравомыслию казались тщетными в нашем, уже ныне близком к правовому, государстве.
Вот тогда стал мне мерещиться герой (или два героя?), чьё присутствие на белом свете и мудрая, натуральная нравственная жизнестойкость давали мне самому надежду, что не всё ещё пропало пропадом и возможно пришествие иной судьбы. Романом «Последний воин» я мечтал немного приободрить неведомого, затерянного в просторах отечества, во всём разуверившегося друга и вместе с ним напиться в потёмках из тайного источника любви и покоя. Буду счастлив, коли хоть одно сердце отзовётся на этот оклик.
