Василий Ардамацкий - Последний год
Разозленный судья читал приговор таким громким голосом, что от резонанса отдельные слова тонули в сплошном гуле. Воячек даже не понял, к чему его приговорили, и вынужден был переспросить.
— Семь лет каторги! — прокричал судья.
Полковника Игумнова на суде не было, он прислал сюда своего сотрудника, который сидел в пристроенной к манежу раздевалке и ход суда слушал через приоткрытую дверь. Сразу после вынесения приговора он умчался в Петроград докладывать.
Игумнов принял его без задержки и, узнав приговор, спросил:
— Как вел себя Воячек?
— Как и у нас, — ответил сотрудник, — все отрицал, требовал открытого суда, а вслед за ним ничего не признали и те двое.
— Ничего, поработает с киркой на сибирском морозце — остынет и поумнеет…
— Все-таки приговор мягкий, — заметил сотрудник.
— Вы сказали об этом судье? — раздраженно спросил Игумнов и, не ожидая ответа, сказал — Вы свободны…
Вечером Игумнов о приговоре докладывал начальнику охранного отделения генералу Глобачеву. Тот разозлился:
— Последнее время все судьи точно состязаются, кто из них больший либерал, ведь тех двух пойманных с листовками можно было спокойно расстрелять…
Игумнов потом старался о Воячеке не вспоминать, но, помимо его воли, почти на каждом допросе он вдруг вспоминал его и злился. Не забыл Воячека и генерал Спиридович — как-то говоря с Игумновым по телефону, он поинтересовался: «А как тот ваш студент?» Игумнов ответил: «Семь лет каторги». Спиридович помолчал и сказал: «Все-таки добренький приговор, не дотянули вы студента до полной кондиции…»
В холодном зарешеченном вагоне, издавна прозванном «столыпинским», Воячека с этапом везли на каторгу.
Счастливый характер был у этого Воячека — ничто не повергало его н уныние. Наверно, это ОТ того, что все происходящее с ним он считал своей борьбой большевика, ведь нигде не сказано, что бороться надо только там и там-то, — везде надо бороться, важно только, чтобы рядом был хотя бы один человек. А здесь, в столыпинском вагоне, распихано по купе не меньше ста осужденных людей со сломанной судьбой, и каждый его, Воячека, интересует. В его купе вместе с ним пятнадцать человек. Его сразу же заинтересовал паренек с рассеченной губой, что придавало его лицу постоянное зверское выражение. Веселый, злой, физически крепкий, он сразу же стал верховодить всеми, если что случалось, жаловались не конвойным, а ему, и Воячек заметил, что, как правило, конфликты разрешались им по справедливости. Они познакомились.
— Зовут меня Толик, а полностью — Толик Порченая Губа, — представился паренек и тут же сообщил, что получил он пять лет каторги за ограбление в Петрограде генеральской квартиры. Узнав, что Воячек за «политику» получил семь лет, зацокал языком:
— Гляди-ка, политика у них идет подороже генеральского добра, — и, вглядевшись в Воячека, сказал — А ты на политика непохожий, те больше квелые да больные. В прошлую отсидку, пока не бежал, был я вместе с одним политическим, сгорал человек от туберкулеза, а характера у него было на троих. В день смерти подозвал меня и дал записочку для жены. «Если убежишь, говорит, и до столицы доберешься, свези в Колпино…» И я свез. А как же — закон…
— Ух, генеральская квартирка была фартовая, — рассказывал Толик о своем деле. — Узел набрался — не поднять, и все — вещь к вещи. А завалился я на генеральских орденах. Открыл одну шкатулку, а в ней целая куча орденов блестит, и черт дернул — взял две штуки. А потом, когда узел снес скупщику, выпил на радостях, нацепил на грудь ордена и пошел гулять. Так по этим орденам легавые меня и унюхали.
— А получше, чем воровство, дела себе не нашел? — спросил Воячек.
— Зачем искать-то?
— Мог бы людям пользу приносить.
— Людям? Пользу? — страшно удивился Толик. — А за что? Что мне те люди хорошего сделали? Батька голову положил еще в японскую. Матка спилась, на панель пошла и сгинула. Старший брат взят уже на эту войну и как в воду канул. Вот что, Сашок, я от людей имею, да гори они ярким пламенем. А еще, Сашок, я волю обожаю.
— Хорошую ж ты волю получил — каторгу.
— Я-то? Каторгу? Да ты что, Сашок? Только они меня и видели… — Он приблизил свое лицо вплотную к Воячеку. — Давай вместе тягу дадим.
— Рано об этом, — ответил Воячек. — И ты не спеши, нарвешься — надбавку тебе дадут.
— Мне-то? Надбавку? — Толик свистнул и витиевато выматерился.
Владимирская от века пересыльная тюрьма. Когда колонну заключенных со станции пригнали туда и она остановилась перед крепостными воротами, Воячек вдруг подумал: сколько наших прошло через эти ворота, и невольно разволновался.
Во дворе их построили в две шеренги. Началась перекличка по фамилиям. Потом было приказано выйти вперед политическим. Вышло двое, Воячек шагнул третий. Здесь своя перекличка и тоже по фамилиям. И вдруг Воячеку приказывают вернуться в строй уголовников.
— Я политический, — возразил он.
— Вернись! — гаркнул тюремщик.
Воячек выполнил приказ. А когда уголовных загнали в камеру, к Воячеку протиснулся Толик.
— Ты что же про политику гнул мне липу? — Глаза у паренька злобно блестели.
— Я правду говорил, ошибка какая-то.
Толик недоверчиво посмотрел на Воячека и сказал угрожающе:
— Толику гнуть липу опасно, ты это наперед знай.
На другой день из камеры пофамильно вызвали десять осужденных. Воячека в том числе. Их погнали на товарную станцию, и там они разгружали вагоны, таскали в пакгауз тяжеленные ящики. Воячек от напряжения взмок, у него каменели руки. Когда их привели обратно в тюрьму и построили в шеренгу, Воячека так качало, что он ухватился за соседа. И вдруг к нему подходит тюремщик и орет на весь двор:
— Бери метлу и мети вон до той стены, и чтоб пылинки не осталось.
— Я только со станции и без обеда, — взмолился Воячек.
— В карцер захотел? Мети, мать перемать!
Воячек из последних сил водил метлой по бугристой мостовой и, как всегда, когда ему бывало трудно, повторял любимую поговорку своего друга и партийного крестного Сени Страда: «Взявшись за гуж, не говори, что недюж…»
Остальных заключенных увели в здание. Когда он уже приближался к стене, на тюремном дворе появился пожилой солдат тюремного конвоя, который днем сопровождал их на разгрузку вагонов. Он медленно шел по двору, будто проверял, как чисто вымел его Воячек. Неподалеку от Воячека остановился, не спеша скрутил цигарку, закурил, потом приблизился к нему вплотную и спросил тихо:
— Ты Воячек?
— Я.
— Слушай меня внимательно… В понедельник опять будешь на станции доски разгружать. Старшим у вас будет уголовник по кличке Сивуха. Он тебе кое-что скажет, как он скажет, так и делай. Понял?
Воячек кивнул и пошел дальше махать метлой, которая вдруг стала легкой как перышко. Вот же для чего его оставили с уголовниками — только их выводят из тюрьмы на разные работы! Сердце Воячека обдало теплом — великое боевое братство большевиков действовало и здесь!
Еле дождался понедельника. Еще на рассвете человек двадцать заключенных погнали на станцию, там они выгружали с платформ доски и таскали их к воротам, где стояли тюремные дроги. Короткий зимний день уже кончался, а Сивуха точно не видел Воячека. Это был сухопарый дядька лет пятидесяти, лицо по самые глаза заросло жесткой бородой. Хоть он и был старшим, а работал наравне со всеми и только покрикивал на нерадивых: «Шевелись…»
Когда стало совсем темно, он, стоя у дрог, позвал Воячека:
— Давай-ка подровняем груз… — и когда они перекладывали доски, заговорил тихим хриплым голосом — Видишь товарняк на втором пути? Сейчас я отвлеку конвойного, а ты — быстро к товарняку, найдешь вагон, на котором мелом на двери крест нарисован, двери в нем будут приоткрыты. Залезай, двери плотно прикрой. Там найдешь одежду, свою по пути выброси. В Москве на Ярославском вокзале найди ночлежку для пассажирских проводников, спросишь там Егора Полетаева, он скажет тебе, что делать дальше. Все запомнил? Лучше переспроси…
— Запомнил. Спасибо…
— Успеха…
Этот путь до Москвы в товарном вагоне, в тридцатиградусный мороз, Воячек, наверно, не забудет никогда. Всю ночь он бегал по вагону, размахивая руками, подпрыгивал, но стоило ему остановиться, как мороз хватал его в ледяные клещи и все его тело становилось деревянным. Он снова принимался бегать. Сколько он так пробежал в грохотавшем по рельсам вагоне?
В Москву поезд прибыл еще ночью. Выскочив из вагона, Во-ячек, поплутав в лабиринте товарных составов, выбрался на безлюдную площадь и, чтобы не вызвать к себе любопытства, степенно направился к Ярославскому вокзалу и там нашел ночлежку для пассажирских проводников. В протопленной до банного накала комнате вповалку спали проводники. Храп на все голоса и дух такой, что можно задохнуться. Но Воячек чувствовал только спасительное райское тепло. Он стоял у двери, его окоченевшее тело оживало.
