Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ
Вырыпаев молчал. Он был подавлен. Каппель подошел к окну вагона, глянул в него. К кособокому сортиру, оглядываясь, приблизился солдат, посмотрел в одну сторону, потом в другую и стремительно присел на корточки. Его с головой скрыл сугроб.
— Сегодня я подпишу приказ, в котором в реальных красках обрисую обстановку, создавшуюся из-за измены генерала Зеневича, — сказал Каппель.— Этим приказом, кроме того, я разрешу всем колеблющимся и слабым оставить ряды армии и уйти в Красноярск, когда мы к нему приблизимся... Бог с ними, с этими людьми... — Каппель махнул рукой, — и Бог им судья. А мы... — Он не договорил, глядя в окно. Солдат, справив нужду, стремительно, как зверь, поднялся, обеспокоенно повертел головой — не заметил ли кто его, и неторопливо, с чувством собственного достоинства застегнул штаны. Каппель улыбнулся. — А мы... Мы прорвемся.
— Прорвемся, — торопливо повторил за ним поручик Бржезовский, лихо взмахнул кулаком. Каппель посмотрел на него удивленно и одновременно понимающе — рядом с Бржезовским он словно почувствовал себя молодым, но в следующий миг подавил в себе это ощущение и произнес, улыбнувшись печально:
— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Но о Красноярск они нас не расплющат, это я знаю точно... Что бы там они ни предпринимали.
За кромкой леса, на западе, громыхнул гром. Но грома посреди такого мороза не бывает. Это били орудия красных. Вырыпаев вытянул голову, лицо у него страдальчески дернулось — собственной артиллерии у каппелевцев уже не осталось,
— Да, мы прорвемся, — твердым голосом повторил Каппель, — чего бы нам это ни стоило.
Гром раздался снова, потряс землю, с макушек деревьев посыпался снег, испуганные птицы сбились в одну жидкую стаю, общую — вороны, воробьи, снегири, синицы, — и унеслись в тайгу, подальше от страха Божьего.
На станции Минино, уже под самым Красноярском, в штабном вагоне неожиданно заверещал телефон прямого провода. Каппель, словно что-то почувствовав, усмехнулся:
— Однако! — Повернулся к Вырыпаеву: — Узнай, в чем дело?
Тот взял трубку. В трубке будто бы шмель загудел. Вырыпаев не сразу разобрал, кто говорит, а когда разобрал, то лицо у него сделалось плоским, подбородок утяжелился, как у боксера перед боем, а в глазах заплясали, заискрились мелкие светлые точки.
— Это генерал Зеневич, — сказал он, прикрыв трубку ладонью.
— Бывший генерал Зеневич, — спокойно и одновременно яростно поправил Каппель.
— Когда же вы наберетесь мужества и решитесь бросить эту никчемную войну, — бился тем временем басовитый шмель в телефонной трубке, — давно пора выслать делегацию к революционному советскому командованию для переговоров о мире...
Вырыпаев слово в слово передал Каппелю то, что услышал от Зеневича.
— В гробу я видел это революционное командование, в похоронной обуви, — произнес Каппель резко, хлопнул кулаком по столу. Вверх взлетела тяжелая чернильница-непроливашка.
— Может, поговорите с Зеневичем? — Вырыпаев протянул Каппелю трубку.
Тот схватился за кобуру пистолета.
— С изменниками Родины не разговариваю!
Вырыпаев передал трубку телефонисту:
— Дайте отбой. С предателем Зеневичем разговора не будет.
Телефонист поспешно закрутил рукоять телефона, ставя ее в положение «нуль» — аппарат в вагоне стоял старый, видавший виды, обращаться с ним надо было на «вы».
— Выстраивай войска, — приказал Каппель Вырыпаеву, — людям надо объяснить ситуацию.
Через час те, кто не захотел оставаться с Каппелем, ушли по железной дороге в Красноярск — ушли нестройной толпой, оскользаясь на обледенелых шпалах, прижимая к лицам кулаки, согревая их дыханием. Над головами уходящих людей долго висело, покачивалось из стороны в сторону, белесое облачко пара.
Штабистов Каппель поставил в строй. Винтовки для них искать не пришлось — винтовки были у всех, в том числе и у самого главнокомандующего.
Одна часть людей, по плану Каппеля, должна была обойти с юга, другая — с севера и километрах в десяти за Красноярском соединиться. В бой они должны были стараться не вступать, чтобы сохранить силы для дальнейших драк. Будущее было темно и беспокойно — ничего хорошего в нем не виделось...
Когда едва ли не все колонны ушли в тайгу — оставался только арьергард, отплевывающийся огнем от невидимого противника, на станцию Минино вылетело несколько платформ, которые сзади толкал плюгавый маневровый паровозишко. Он едва вращал колесами, но тем не менее у этого чадящего механизма хватило дыма и пара, чтобы притолкать сюда платформы с людьми.
Платформы были полны красногвардейцев, а на передней поплевывало желтым тусклым огнем орудие с длинным тонким стволом, рядом с ним стояли два ящика со снарядами.
Один снаряд всадился с снег недалеко от штабного вагона, поднял мерзлую землю вместе с комками льда; несколько крупных комков, выбив стекло, дружно ввалились в окно вагона.
— Красные! — закричал кто-то заполошно, крик тут же оборвался, кричавший ткнулся лицом в снег, его сняли выстрелом с платформы.
Каппелевцы дали ответный залп, и красногвардейцев мигом смело с открытых платформ, они горохом попадали в сугробы. У орудия остались лежать два длинноруких красноармейца в островерхих шапках — повалились на станину с обеих сторон и свесили вниз руки.
Станция Минино заполыхала, из окон полетели стекла, в одном доме взрывом сорвало крышу, в другом снесло печную трубу. Поручик Бржезовский, заскочивший в штабной вагон, чтобы забрать баул генерала с документами и личными вещами, там же и был схвачен — следом за ним в вагон влетели пятеро красноармейцев с винтовками и наставили на побледневшего поручика штыки.
— Руки к горлу, парень! — скомандовали ему. — Давай-давай, не стесняйся, подымай лапы!
Все документы Каппеля попали к красным. Конечно, тогда ни «трудовых книжек», ни толстых личных дел не было, имелись только послужные списки, и вполне возможно, извлеченный из того баула послужной список, если, конечно, он не уничтожен, валяется ныне где-нибудь в дырявой архивной папке и вряд ли будет в ближайшие годы извлечен на свет Божий, хотя взглянуть на него было бы чрезвычайно интересно.
Сослуживцы Каппеля, осевшие после Гражданской войны в Китае, в Австралии, в Штатах, пытались восстановить этот список, но из благой попытки их ничего не получилось — смогли восстановить только хронологию последних двух лет его жизни, и все. А голая хронология — штука сухая, скучная, читать ее неинтересно.
Штабс-капитан Павлов вместе с Дремовым, который командовал в его батальоне взводом, попытался отбить Бржезовского, но к красноармейцам подоспела помощь, загрохотали выстрелы, и солдат, прикрывавших отход каппелевцев, оттеснили в тайгу.
Утопая в снегу по грудь, Павлов добрался до кряжистой, с расколотым комлем сосны, встал за ее стволом и выдернул из патронника винтовки опустевшую обойму, сунул ее в карман шинели — потом набьет патронами, если, конечно, жив останется, — вогнал в примерзающий к пальцам патронник новую обойму.
По снегу к нему, размахивая одной рукой, свободной, — в другой этот человек держал винтовку, стараясь поднять ее как можно выше, чтобы в ствол не наползло твердое льдистое крошево, — плыл человек.
Штабс-капитан передернул затвор, вложил в канал свежий патрон, шестой — помимо пяти, имевшихся в обойме, и загнал его в ствол.
— Давай, давай, ближе, ближе, — подбодрил он барахтающегося в снеговой лаве красноармейца.
Следом за первым красноармейцем плыл второй. Дальше виднелась голова и третьего — в островерхом богатырском шлеме, застегнутом под подбородком на пуговицу.
— Ого, сколько вас! — удивился штабс-капитан, подул на озябшие красные пальцы — от мороза пальцы не слушались, сделались деревянными, — Что ж, если вы не против, то я всех вас внесу в скорбный список. Либо вы меня...
Он ждал. Снова подул на пальцы. Прозрачное тепловатое дыхание поднялось над его головой облачком, зазвенело.
Станция хоть и находилась рядом — было слышно, как на путях попыхивает, стучит железными внутренностями маневровый паровозишко, — а сюда, в тайгу мало кто из прибывших красноармейцев решился сунуться, только эти трое.
— Ну-ну, — вновь подбодрил их Павлов, — давайте еще ближе, чтобы игра была беспроигрышной. Либо в одну сторону, либо в другую... Ближе, ближе!
Красноармеец, шедший первым, бородатый, с мелкими сосульками, пристрявшими к усам, с черным запаренным ртом, засек штабс-капитана и, присев на ходу, ловко выдвинул перед собой винтовку и, нажав на спусковой крючок, саданул по Павлову. Выстрелил он метко, Павлов едва успел прикрыться, уйти за комель, пуля всадилась в сосновый ствол рядом с его головой, вызвала звон в ушах.
Чтобы перезарядить винтовку, бородатому требовалось несколько секунд, а в такой ситуации, в бою, не только несколько секунд, даже одно мгновение, десятая доля секунды может оказаться едва ли не вечностью, и в вечность эту с прощальным криком ныряет человек. Пока бородач передергивал затвор, Павлов выстрелил в него. Снег окрасился неземной голубизной, внутри огромного, с закаменевшей макушкой сугроба что- то ярко вспыхнуло н тут же погасло.
