Григорий Терещенко - Горячее лето
— Где же он сейчас?
— На Зеленогорском автомобильном заводе, инженером.
— На Зеленогорском?!.
— Да, третий год… У тебя, конечно, семья? Да что я спрашиваю…
Иван Иванович кивнул головой пропустив глаза, смотрел под ноги.
— Может, чем помочь?
— Раньше помощь нужна была, Ваня. Раньше. А сейчас я другим помогаю.
Задумалась.
— Я хочу, Ваня, только одного: чтобы сын никогда не узнал, что у него есть отец. Жив-здоров. На гребне волны, а не на дне… Он никогда не простит этого.
— А ты как?
— Да как видишь…
— Поздравляю тебя с присвоением звания…
Стрижов стоял сгорбившись, и было видно, что он совершенно потерян.
— А я тебя ждала, Ваня. Оплакивала и ждала. Долго ждала. Хорошо, что сейчас не сбежал. Выходит, я сама виновата, что лейтенанта в село затянула. Думала своей любовью удержать.
«Уйти, уйти! — думала Анастасия. — Если сейчас же не уйду — расплачусь. Надо же такое: самый счастливый день в моей жизни — и тот испортил».
Стрижов, потный, со страдальчески отчаявшимся лицом, уплывал куда-то в сторону; тотчас в ушах Анастасии зазвучали другие голоса, другие интонации. На какой-то миг ей показалось, что это мираж. Он снится ей. И сейчас Иван исчезнет, растворится. Но он не исчезал. Её Иван Стрижов существовал реально. И она едва вымолвила:
— Ну что ж, бывай…
Повернулась и пошла, натыкаясь на людей.
Дала волю слезам уже в гостинице.
8Жанна не раз поджидала Алексея на проходных завода. Через главную он не ходил. Наведывалась она и на самую дальнюю, где в основном пропускают строительную технику. Но и там его не встретила. Заглянула и в заводские столовые. Тоже напрасно. Даже подумывала пойти к нему домой, мол, не больной ли, но такую мысль отбросила. Ещё подумает — набиваюсь, навязываюсь. Ну устроил на квартиру. А больше что ей надо? Если бы понравилась, давно сам нашёл бы. А может, неправильно повела себя с ним? Была официальная, строгая… Она старалась меньше думать о нём. После посещения Полины видела его только один раз. Увидела, раскраснелась, а сердце заныло, защемило. А он взял её за руку и только промолвил: «Как работается, живётся? Устроилась в общежитии? Хорошо. Хорошо». И ушёл, куда-то спешил.
Жанна в конце концов отважилась позвонить в экспериментальный цех, где Алексей значился на должности инженера-испытателя.
— Кто это? — спросила она, услышав голос в трубке.
— Посторонний.
«Это ни хорошо, что посторонний», — подумала Жанна.
— Мне Коваленко, пожалуйста, попросите!
— Какого Коваленко? У нас их три.
— Инженера Коваленко. Ну, того, что с бородой, Алексея Ивановича.
— А-а, но он уже не с бородой. Сбрил. Сбрил он её, девушка.
— Пригласите, пожалуйста, обритого к телефону.
— Это невозможно.
— Почему?
— Он на «Сибиряке» куда-то на Север укатил.
— Что?!
— Ну, испытывает новую машину, «Сибиряком» называется.
Жанна даже забыла поблагодарить «постороннего» и положила трубку.
«Уехал и даже не позвонил, — сокрушалась Жанна. — На сколько же он уехал? Куда-то на Север. Далеко. Может, до Нового года там пробудет. Когда он мог уехать? Не он ли это звонил? Секретарь комсомольской организации Олег Кубата передавал, что кто-то ей звонил. Когда же это было? Дня три-четыре назад. Как бы узнать поточнее, когда он уехал? Три дня назад сменный мастер Стрижова отпрашивалась у начальника цеха в город. Может, провожала Алексея? То-то она принарядилась тогда, настоящая куколка! Неспроста принарядилась. Так только на свидания ходят. Ну, а если Татьяна провожала Алексея, то что же — совсем отказаться от него? О, нет! Я ещё поборюсь! Только хватит ли у меня смелости? Не такая я… А может, он и бороду сбрил ради Татьяны? Да, насильно мил не будешь».
Эти мысли болью отозвались. Алексей не уходил из её сердца.
9Тишина. Отец постоял, облокотившись на перила балкона, поглядел на корпуса завода и вернулся в комнату. Татьяна уже слышит его посапывание. Что-то творится с отцом после поездки в Киев, какой-то он рассеянный, неразговорчивый, замкнулся в себе. И награда его не радует.
Татьяна подходит к окну, раздвигает шторы, открывает форточку и долго смотрит на занимающийся бледный рассвет, который делал предметы тусклыми. Ещё темно. Летом солнце уже висит в это время над деревьями сквера.
Пока закипает электрический чайник, она делает зарядку. В открытую форточку льётся прохлада.
Затем тихо крадётся к спальне.
— Папа, уже шесть тридцать.
— Заведи будильник на семь, — сонно отвечает отец.
Он, конечно, не спит. Обычно в это время делает виброгимнастику или напевает в кухне. Песни без слов… Затем моется фыркая, и во все стороны рассыпаются мыльные пузыри. Он гол до пояса. Розовые подтяжки висят по бокам. На белой спине у него шрам, словно оттиск горячего металла. Татьяна знает: это — ранение. И на руке такой же шрам, только чуть поменьше.
Телефон молчит. Когда отец был начальником цеха, в это время ему обычно звонили: докладывали о ночной смене. Главному инженеру домой по утрам не докладывают. Больше по вечерам звонят, иногда бывает — и ночью.
Татьяна, намазывая хлеб маслом, кладёт кусочки колбасы. Смородиновое варенье из холодильника, будто лёд. Чай быстрей остывает.
Неожиданно открывается дверь. Мать в одной сорочке. Ночная сорочка длинная, голубая, с вышитыми красными розами.
— Ты, Таня, сегодня пораньше приди. Пойдём к шляпнице шапочку заказывать.
— Какую?
— Зимнюю, естественно. Из песца. Песец белый сейчас в моде. — И уходит лёгкими, бесшумными шагами.
Татьяна подошла к зеркалу: стройная, ноги длинные, грудь полная. На радость и на зависть.
У дверей остановилась, заглянула в сумочку. Ключи на месте. До завода пятнадцать минут ходьбы. Сегодня она идёт одна, Отец задерживается. Такое с ним бывает редко.
Глава вторая
В этот день у сменного мастера Татьяны Стрижовой посыпались одна за другой неприятности. Первая: станок Леонида Мурашко по вине Полины Кубышкиной, не обеспечившей его вовремя заготовками, простоял более двух часов; вторая: для измерения обработанных втулок в цехе не оказалось необходимых развёрток; и третья: не вышел в смену токарь Тарас Олейник. Случись это раньше, возможно, никто бы особенно не встревожился, но сейчас в конце месяца — это настоящее ЧП.
Полина извинилась перед сменным мастером и вскоре доставила заготовки в цех. Труднее было разговаривать с молодым технологом Жанной Найдёновой. Выслушав сменного мастера, она ответила:
— Я давно заказала развёртки, вот копия заказа.
— Зачем мне бумажки? — не сдавалась Татьяна. — Мне развёртки нужны.
— Не могу же я их сама изготовлять, — повела плечами Жанна.
— Но поймите же, что рабочему после измерения придётся вторично ставить деталь на станок и доводить до нормы.
— Развёртки, развёртки! — сказала с раздражением технолог. — В моей голове не только развёртки! Разве это моё дело?!
— Но почему вас не беспокоит выполнение плана? Выполнение месячного плана на волоске.
— Как не беспокоит? Всё, что могу, я делаю. — Обида и негодующий протест уже созрели в душе Жанны, и они прорвались наружу. — Вы всё время недовольны мной! Дело, наверное, не в развёртках!
— А в чём же? — Татьяна с удивлением взглянула на Жанну. — Тогда можете жаловаться!
Теперь они замолчали обе. Словно устали. Первой решительно повернулась Жанна и ушла.
«А может, я действительно несправедлива к Жанне? — вдруг подумала Татьяна. — Ревность взяла верх. Полюбили одного парня. Собственно, она отбила у меня Алексея. Она! А не я. Сразу, одним махом. И он хорош: с первой встречной… Она тоже: с бухты-барахты к нему ночевать пошла. Бесстыдница! Не иначе, как огонь и воду прошла!»
Сегодня утром Татьяна услышала в цехе разговор, который, как заноза, вонзился в её сердце и саднит. Лучше бы она не слышала его. Токарь Светлана Гладышева рассудительно говорила, когда подошла Татьяна:
— А я девушку обвиняю. Пойти ночевать к мужчине!.. Где девичья гордость? Нет места в гостинице — переночуй в комнате отдыха на вокзале. Там всегда свободные койки имеются.
— А может, он прицепился, как репей к кожуху, уговорил? А теперь — от ворот поворот.
— «Бородатый» не промах! — сказала её подруга Венера. Чёрные раскосые глаза так и блестели. — Воспользовался случаем. А она уши развесила.
Татьяна остановилась, поражённая, и слушала. Сердце её замерло, сжалось. Как оно застучало потом — медленно, гулко. Ещё бы, речь об Алексее ведётся!
— Эх, дуры мы, дуры!
— О других-то говорить можно, — вмешалась ещё одна. — Чужую беду, мол, на бобах разведу, а к своей ума не приложу.
— Откуда у вас такие сведения? — только и спросила Татьяна.
