Генри Хаггард - Она и Аллан
Любопытно бы узнать, многие ли понимают, как я, насколько меняются наши настроения, которые ведут нас по жизни, в тот или иной ее момент. Иногда мы полны духовности, иногда мы грубы и действуем силой, иногда мы уверены, что наши жизни — это сон и тень и настоящее существование где-то в другом месте, иногда мы думаем, что жизнь — это бизнес, из которого мы должны извлечь выгоду. Мы уверены, что наша любовь бессмертна даже более, чем звезды. Подчас мы думаем, что это просто тени, отбрасываемые солнцем желания над рекой, которую мы называем жизнью и которая течет ниоткуда в никуда. Наши сердца полны веры, а иногда наши надежды и мечты закрыты стеной небытия и бесконечности, точно принадлежат людям глупым или притворщикам, которые только делают вид, что всегда постоянны и совершенно не меняются...
Я решил не только не идти на север, туда, где не найти ни одного живого человека, чтобы показать мою независимость от Зикали, но и не ходить к его вождю Умслопогаасу. А когда продам все товары и выручу приличные деньги, вернусь в Наталь, чтобы отдохнуть в моем маленьком домике в Дурбане, о чем и сказал Хансу.
— Очень хорошо, баас, — ответил он, — я тоже отправлюсь, в Дурбан, тем более что здесь мы все равно не достанем все, что нам нужно... — И он скосил глаза на пустую бутылку из-под джина, которая была наполнена водой, потому что джин был давно выпит. — Да, баас, мы не увидим Береа[13] очень долго.
— Почему ты так говоришь? — спросил я резко.
— О, баас, разве ты не ходил к Открывателю Дорог и разве он не сказал тебе отправиться на север и повесил на шею Великий талисман?
Говоря это, Ханс набивал трубку золой из костра, все это время глядя на мою грудь, где висел талисман.
— Правильно, Ханс, но мне хочется показать Зикали, что я не его посланник на севере, на юге, на западе или востоке. Значит, завтра утром мы пересечем реку и отправимся в Наталь.
— Да, баас, но почему не сейчас? Еще светло.
— Мы пойдем завтра утром, — сказал я с той твердостью, которая всегда отличает человека с характером, — и я не изменю своему слову.
— Но, баас, иногда поступки живут отдельно от слов. Может быть, у бааса есть нога быка на ужин или другая еда в банке с вмятиной, которую мы купили два года назад? Мухи доели ногу быка, но я выбросил их личинок и доел мясо сам.
Ханс был прав, все меняется, особенно погода. Этой ночью неожиданно небо посуровело, начался ужасный дождь, который продолжался три полных дня. Стоит ли говорить о том, что река, которую обычно можно было легко пересечь, к утру превратилась в стремительный поток? Река должна была войти в свое русло через несколько недель.
В отчаянии я отправился на юг, где был брод у реки, который оказался непроходимым.
Я попробовал в другом месте, дальше, но там пройти было сложно из-за болотистой местности. Наконец нашли удачное место у переправы, и мы благополучно перебрались на другой берег, когда внезапно одно колесо застряло в яме. Мы безнадежно завязли. Я решил, что фургон нужно оставить по соседству с бродом. Мне пришлось взять быков, принадлежащих кафрам-христианам, и с их помощью вытащить фургон на тот берег, где мы начали свое путешествие.
Мы все сделали вовремя, потому что сразу же начались новая буря и новое страшное наводнение.
В Англии, где я сейчас нахожусь, везде есть мосты, и никто не ценит этого. Если бы об этом задумались, то перестали бы считать, сколько тратится на их содержание. О, как мне хотелось бы, чтобы они на собственных шкурах почувствовали, что означает отсутствие моста в дикой стране во время проливного дождя! То же самое касается и дорог. «Вы должны больше молиться, друзья мои, — сказала одна старая женщина своей дочери, у которой родилась двойня. — Это могли быть тройняшки!»
В свете всего этого я признал себя побежденным и отступил, чтобы позволить Провидению прекратить дождь. Перебравшись на другой берег реки, которая раздражала меня своим постоянным бульканьем, я нашел относительно сухое место на степной полянке. Сквозь облака проглянуло солнце, и я увидел на расстоянии одной-двух миль огромную гору, на нижних склонах которой рос густой лес. Верхняя часть горы, голая скала, представляла собой огромную фигуру сидящего человека, подбородок которого как бы упал на грудь. Имелись голова, руки, колени. Вся фигура очень сильно напомнила мне изображение Зикали, которое висело на моей шее, или даже самого Зикали.
— Как это называется? — спросил я у Ханса, указывая на этот странный холм, сияющий в отражении злого закатного солнца, которое садилось между штормовых облаков и делало этот образ еще более зловещим.
— Это Ведьмина гора, баас, где вождь Умслопогаас и его кровный брат охотились на волков. Там обитают привидения, а в пещере на вершине горы лежат кости Нады-Лилии, самой прекрасной женщины, чье имя звучит, как песня. Ее любил Умслопогаас[14].
— Ерунда, — сказал я, хотя слышал кое-что об этой истории и помнил, что Зикали, упоминая Наду, сравнивал ее красоту с красотой женщины, которую я знал когда-то.
— Где живет вождь Умслопогаас? — спросил я.
— Они говорят, что его город вон там, на равнине, баас. Он называется Место Топора, его окружает река, а его племя — это люди Топора. Это сильные люди, и вся страна вокруг не населена никем, потому что Умслопогаас очистил эти земли отплемен, которые раньше жили на ней, сначала при помощи волков, потом — посредством войны. Он такой сильный воин и настолько свиреп в бою, что даже сам Чака боялся его. Говорят, что он убил Дингаана из-за Нады. Кетчвайо, нынешний король, тоже оставил его в покое, и тот не платит ему дани.
Пока я собирался спросить Ханса, откуда у него такая информация, внезапно раздались какие-то звуки. Подняв голову, я увидел трех высоких мужчин в одежде гонцов. Они быстро приближались к нам.
— Это люди из племени Топора, — сказал Ханс и стремительно метнулся к фургону.
Я не мог это сделать, поскольку поспешное бегство грозило потерей достоинства. Хотя я и предпочел бы, чтобы мое ружье было со мной, я остался сидеть на скамейке и пытался зажечь свою трубку, не обращая ни малейшего внимания на трех грозно выглядевших парней.
Эти люди, у которых вместо ассегаев были в руках топоры, подбежали прямо ко мне с их оружием, поднятым над головой таким образом, что любой, человек, не знакомый с привычками зулусов старой школы, мог бы подумать, что они намереваются совершить убийство.
Однако, как я и ожидал, они внезапно остановились в шести футах от меня и встали, как статуи. Я продолжал разжигать трубку, как будто вовсе не видел их, и, выдержав положенную паузу, поднял голову и уставился на них, притворившись равнодушным.
Затем достал из кармана небольшую книгу — это был экземпляр моих любимых легенд Инголдзби — и принялся читать.
Тот абзац в книге, где «топор» был заменен на «нож», был вполне подходящим. Это была «История няньки»: «О, что же это — видеть и знать, что простой нож в руке врага, без надежды на сопротивление или отражение удара!»
Трое с топорами стояли, пораженные, лишившись дара речи. Наконец тот, что был посередине, спросил:
— Эй, белый человек, ты слепой?
— Нет, чернокожий приятель, — ответил я, — но я близорук. Не будешь ли ты так добр повернуться лицом к свету?
Эта фраза настолько изумила их, что все трое отошли на несколько шагов назад.
Тогда я стал читать дальше: «Понятно, что жизнь никогда не вернется в убитое тело, если нож прошел по его венам».
В моем положении это уже был намек, поэтому я закрыл книгу и встал.
— Если вы бродяги и ищете еду, что заметно по вашей худобе, мне очень жаль, что у нас мало мяса, хотя мои слуги дадут вам все, что можно.
— О, — произнес один из них, — он назвал нас бродягами! Это или очень великий человек, или безумец!
— Вы правы, я великий человек, — ответил я, зевая, — а если вы будете и дальше беспокоить меня, то увидите, что я могу быть и безумным. Что вам надо?
— Мы посланцы великого вождя Умслопогааса, вождя людей Топора. И мы пришли за данью, — ответил человек изменившимся тоном.
