Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая
У двери — стул, на который усадили Венделовского. Охранник вышел. Деревянко замолчал, принялся за разборку бумаг и почты на столе. Открыл и осмотрел машинку. Проверил, работает ли лампочка на гибкой ножке под стеклянным абажуром. Достал из планшетки еще какие-то документы, веером разложил в центре стола. Удовлетворенно опять сел в кресло, глубоко погрузился в него — из-за столешницы виднелась лишь голова,, покатый, блестящий череп. Сиял телефонную трубку, отдал несколько распоряжений. И сразу вошли двое в синих комбинезонах и черных беретах, надвинутых на глаза, стали слева и справа от Альберта, за ними вошел молодой человек, чернявый и красивый, с тонкой, но густой ниточкой усов над верхней губой. Принес сафьяновую кожаную папку, раскрыл ее автоматически, стал быстро перебирать пальцами бумаги, не спуская услужливых глаз с начальника.
— Давайте его поближе, — устало приказал Деревянко.
Двое в комбинезонах подняли и пересадили Альберта к столу, под яркий свет лампы. Заросший щетиной, с воспаленными красными глазами, голодный, он изо всех сил старался держаться бодро. Но это плохо получалось. Он ничего не понимал. Деревянко опять принял дружеский тон:
— Салуд, компаньеро Лопес, — приветствовал он арестованного поднятием кулака правой руки. — Буэнос диас[7].
Венделовский не ответил, только затравленно посмотрел на сидящего в кресле.
— Муй бьен[8], — сказал тот. — Дон Лопес не хочет говорить с нами. Это его дело. Мы тоже совсем не заинтересованы в затяжке этой позорной ситуации. Приступим к допросу. Поднимите подследственного и займите свое место, товарищ Саакадзе.
Чернявый красавчик сел за машинку и снова выжидающе-преданно стал следить за каждым знаком шефа.
— Я не буду говорить до тех пор, пока не узнаю, в чем меня обвиняют, — сказал Альберт.
— Взгляните на него, товарищи, — патетически начал Деревянко. — Не узнаете, разве? Наш знаменитый Альберт Венделовский, известный еще под кличкой «Приятель», «0135», — человек сильный, волевой, подготовленный ко всему, даже к пыткам. Он много лет работал в органах нашей разведки за рубежом. И оставался неуловимым для врагов, которых он отлично умел обманывать. Но сегодня у нас иная ситуация. Он под следствием у нас, у чекистов, которых партия обязала бороться с врагами нашей страны, где бы они не находились и какую бы личину на себя не пытались натянуть. — Произнеся эту тираду, Иван Матвеевич откинулся на спинку кресла весьма удовлетворенный и снова обратился к Альберту. — Посему рекомендую не запираться и откровенно рассказать о вашей преступной деятельности в Испании. Не увиливайте: вам не уйти от ответственности.
— В чем я обвиняюсь? — повторил Альберт.
— Здесь обвинения не предъявляют, о своих преступлениях должны рассказать нам подследственные.
— Ну, от меня вы этого не дождетесь.
— Я так и полагал. Мы переведем вас на спецрежим. Посидите, подумайте, у нас есть время, пока война не кончилась. Уберите его, — приказал он.
Дюжие охранники в беретах и комбинезонах отвели Альберта в камеру, очень напоминающую прежний подвал.
Через два дня вся процедура повторилась в точности. Только в поведении Деревянко что-то изменилось. Он дважды или трижды возвращался к тексту одной телеграммы, а потом, поскучнев и поскребя подбородок, сказал:
— Предлагаю вам все-таки отвечать. Иначе придется отправить вас в Москву... и...
— Извольте!..
— Следствие будет вестись там, а это... Это гораздо хуже, уверяю вас.
— В чем вы меня обвиняете? Я отвечу и только правду, сущую правду. Слово... — Альберт задумался и остановился.
— Хорошо. Вы меня уговорили, синьор Доминго Лопес. Начинаем допрос. Ответы должны быть ясными и короткими — «да», «нет». Пригласите свидетеля...
Открылась дверь и вошел... бывший полковник Монкевиц, который сейчас мог иметь совсем другое имя.
— О! — сказал он с деланным удивлением. — Старый знакомый? Какими судьбами?
— Сейчас он ответит мне, а потом уж тебе. Ну, поехали, ребята. Скажите нам, синьор Лопес, с кем вы были связаны в ПОУМе?[9] На кого работали? Явки, пароли, цифры.
— Связи с ПОУМом не входили в мои обязанности.
— Ладно врать! — оборвал шеф. — Ты нам все расскажешь.
«Так вот на чем решили мена провалить, на ПОУ Me, — пронеслось в голове у Венделовского. — Но я ведь ничего не знаю об этом, никакой свази с поумовцами не было».
О ПОУМе знала вся Испания. Он был весьма популярен среди республиканцев. Во главе его стоял Андреу Нин, каталонский писатель. Он считал, что вмешательство Советского Союза только вредит республиканской Испания. Обвинял испанское правительство в слабом противодействии давлению Сталина. Полиция разгромила головку ПОУМа в Барселоне, провела аресты. Все руководство ПОУМа было взято благодаря одной фотографии, которую сделал фотограф Нарвич, бравший интервью у Нина. Он же сфотографировал всех активистов ПОУМа. Нин был обвинен в государственной измене и вскоре исчез. Обо всем этом Венделовский знал из газет, личных контактов ни с кем нз поумовцев не имел.
— Так ты не знаешь, что Нин сбежал к Троцкому, туда же, куда кинулся твой друг Цветков, тоже известный троцкист?
— Цветков в Москве, — слабо возразил Альберт. — Он не троцкист, он честный коммунист-
— Такой же, как ты, предатель, — сквозь зубы процедил Деревянко. — Говори, что можешь сообщить о троцкистском мятеже в Каталонии, который должен был взорвать республиканское единство?
— Нет.
— Странно. Я тебе не верю. Ты был одним из приближенных Нина.
— Это не так.
— Так и запишите: арестованный все отрицает, стараясь запутать следствие.
— Мне нечего сказать.
— Расскажите тогда подробнее о связях с белоэмиграцией. О полковнике Хименесе.
— Вы имеете в виду полковника Гнилоедского? Это был истинный патриот и друг Советского Союза. Член компартии, хороший офицер. Он погиб за наше дело.
— Так, следует только узнать, какие у тебя были дела с белоэмигрантами. Расскажи-ка, как тебе удалось организовать побег другого русского — другого генерала. Не знаю, возможно у тебя с ним тоже были общие дела. Его фамилия Шинкаренко. Говори!
— Шинкаренко — наш враг. И в его бегстве есть моя вина: я не проверил охрану.
— О! — заулыбался Деревянко. — Наконец-то! Вы признаете, вы согласны. А вы понимаете, достаточно одного последнего происшествия, чтобы отправить вас под трибунал?
— Я понимаю. И готов принять любое наказание.
— Подробнее о связи с генералом Шинкаренко. И через него с другими белоэмигрантами Парижа, настроенными антисоветски. Вы ведь работали в Париже, Венделовский?
— Да.
— Тогда об этом подробнее. Вот, например, это сообщение в еженедельнике «Кандид» о ЗОЦе — заграничном оперативном центре и его исполнительном центре в Барселоне, где имеется спецлаборатория, радио, специальные мастерские и тюрьма. Это сообщение не твоих рук дело?
— Нет.
— И о трех самолетах, двух моторных лодках и людях, разделенных на одиннадцать летучих отрядов не ты телеграфировал из Парижа? У нас есть доказательства.
— Нет. Я в этом не участвовал.
— Помогите ему вспомнить, — приказал Деревянко, и мощный точный удар одного из охранников в челюсть сбросил Альберта со стула.
Альберт заставил себя встать и вновь сел на стул. В голове гудело...
— У меня не было связи с белоэмиграцией. Я работал против белоэмиграции, — сказал он.
— Придется все вспомнить, — ухмыльнулся Деревянко. — И не вздумай утаивать и что-нибудь врать. Почему ты не сообщил о встрече с Шабролем по дороге сюда? О чем вы сговаривались? Какие инструкции ты получил от него?
— Это была случайная встреча. Он екал сюда же.
— Я знаю, куда он ехал. С ним будем разбираться отдельно. Тебя переведут в другую камеру, дадут бумагу. И сутки сроку. Придется написать все, мой дон Лопес. И подробнее о твоих московских связях: кто посылал, с кем в паре, какие давали задания. Договорились?
— Я напишу, — внезапно согласился Венделовский.
— Вот и чудненько, — обрадовался Деревянко. — Значит, до завтра. Уберите подследственного.
Они остались вдвоем с Монкевицем, который с нескрываемым удовольствием наблюдал за сценой допроса. Деревянко спросил строго:
— Ты готов? Понял, что от тебя требуется?
— Вам остается только дать указание. Я напишу все, что понадобится для следствия.
— Ну, молодец! С тобой приятно работать. Я скажу, когда тебе приступить к делу.
«Это конец, — думал в своей камере Венделовский. — Монкевиц с его гнусной рожей, оказавшийся на допросе, — это самый плохой знак, это конец. Он даст любые показания, какие будут угодны Деревянко. Но почему? Зачем я понадобился вдруг как враг, поумовец, троцкист?»
Он не мог понять. Жаль, что он так и не увиделся с Шабролем — ведь он тоже мог быть где-то поблизости и мог бы дать умный совет. Впрочем, нет, новая встреча с Шабролем погубила бы их обоих. Ведь и на его шею накинута петля. А может быть, это просто провокация, очередная ложь и Шаброль спокойно работает, останется жив. А ему пришел конец, это ясно.
