Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья
Обзор книги Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья
Семь смертных грехов. Роман-хроника. СОЛЬ ЧУЖБИНЫ. КНИГА ТРЕТЬЯ.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой...
Анна Ахматова
Глава первая. ВЕЛИКО-ТЫРНОВО. ГЕНЕРАЛ КУТЕПОВ НА РЕКОГНОСЦИРОВКЕ
1
Александр Павлович Кутепов, уроженец северной губернии России, не любил южные города — их расслабляющий зной летом, наводящие скуку дожди осенью и зимой, непролазную грязь дорог и даже благоухающие дурманно-сладкими запахами (все запахи казались ему здесь отравными) цветники, кустарники и деревья.
Таким был черный дымный Севастополь, всякие там Ялты и Алупки, дерьмовый Константинополь, бурлящий, как адов котел, прокаленный солнцем и выжженный до черноты Галлиполи. Или жалкая деревенская столица — это София! Дыра! Поистине дыра. Что может заставить жить тут русского человека? Только судьба...
Пожалуй, некоторое исключение составлял лишь городишко Велико-Тырново, где он разместил штаб своего корпуса. Александр Павлович — с упрямой энергичностью — мог заставить себя жить полностью сегодняшним днем, отдаваться ему целиком. Он не думал о вековых ветрах, пронесшихся над мощными стенами некогда неприступных крепостей и прекрасными дворцами столицы Второго Болгарского царства, — а теперь над замшелыми камнями, остатками обрушившихся стен, — не думал и о короткой человеческой жизни, что и царапины не оставила на всех этих памятниках древности. Чем же занимался командир 1-го армейского корпуса, единственной боеспособной силы бывших вооруженных сил Юга России?
Врангель был далеко. Его громовые признаки не доходили сюда, в сердце Болгарии, даже слабыми раскатами. Наконец-то Кутепов остался один, сам по себе. Он стал командующим реальной силой, и он решал, как скорее пустить ее в дело. Действовавший всегда прямолинейно и резко, он упорно исповедовал свои взгляды, которые до последних времен так и не поднялись над взглядами любого строевого офицера — командира полка, а то и роты, — исповедовавшего лишь культ кулака, силы, атаки в лоб. Теперь Кутепову захотелось, наконец, кинуть в игру и свою козырную карту. Попытаться сорвать банчок, как пишут господа литераторы. Иногда, впрочем, приходила мысль о тщетности всяких попыток, рожденных бездельем, но генерал отгонял подобные мысли легко, считая свои доводы весьма весомыми. Он окончательно разошелся с Врангелем, в котором политик убил генерала и погубил Русское Дело. Кутепову всегда претили его лозунги о «правой политике левыми руками». Ему было противно и левое правительство лидера болгарской крестьянской босоты Стамболийского, которое, если бы не союзнички, царь и военные, давно попыталось изгнать из страны русские воинские контингенты. У них, в Софии, любой «шпак» мог продемонстрировать неуважение к русскому мундиру, толкнуть генерала, публично выступить хоть на площади, хоть в коровнике, именуемом палатой. Думой, парламентом — одно дерьмо! — с требованием выслать из Болгарии белых русских. К счастью, именно в Тырново собирались и противники Стамболийского. Полковник Самохвалов через своих агентов доносил: к открытой борьбе со Стамболийским призывали некие Атанас Буров и Тодор Тодоров, в недавнем прошлом крупные государственные чиновники. Тем лучше! Будет на кого опереться («впрочем, при крайней необходимости: все они дрянцо, все одним миром мазаны!»). И все же на первом этапе жизни в Тырново у Кутепова только вызревала мысль и о борьбе в одиночку, и о походе на Софию. Следовало сначала провести как бы рекогносцировку, да не одну. Необходимо было превратить Тырново в русскую крепость.. В неприступную крепость, где он мог бы и отсидеться, откуда мог и начать широкое наступление с целью захвата всей страны...
Генерал-лейтенант Кутепов поселился на старинной улице, символично, как ему показалось, носившей имя генерала Гурко, одного из русских героев борьбы с турками. Кутепову с полным почетом предоставили помещения в так называемом Русском доме, где, по преданию, находилась вначале ставка прославленного генерала, а ранее — Сарафкин дом, «меняльная валютная контора Димо Сарафина». Однако Александру Павловичу место не понравилось: рядом железнодорожный мост и тоннель — гремят поезда, шумит река. Неподалеку — на площади Батемберга — вечно толчется народ. И возле Народного банка, и банка братьев Сарынеделковых, и возле церкви Святого Константина и Елены. Шумно, суетно! Мышиная возня!
Генерал перебрался по улице Гурко выше, на северо-запад. Для этого были и особые причины: ближе и к Стамболову мосту через Янтру — ближе к пустующим болгарским казармам, на широком поле между улицей Балканской и отвесным скалистым берегом речной петли, где размещались части его корпуса... Улочка была замощена плоскими, одна к одной, серыми плитами. Двухэтажный дом под красной черепицей — верх деревянный, низ из серого камня, прочно врезанный в скалистый холм, косо подпертый для прочности мощными балками, — казался фортом. Кроме окон, заставленных цветочными горшками, и окон эркера, забранного решеткой, была еще длинная лоджия, где сушился красный перец, а в дождливые дни — белье. Улицу по склонам обрамлял довольно высокий цементный бордюр с чугунной оградой поверху. Перед домом, затеняя от солнца окна генеральского кабинета, непостижимым образом зацепившись могучими корнями за скальный обрыв, рос старый тополь, поднявший пышную крону немного выше покатой крыши. Кутепов, которым все чаще овладевали честолюбивые планы, порой сравнивал себя с этим могучим деревом. И он ведь не просто существует в этой богом забытой дыре, он готов к новой борьбе, он еще покажет всем этим генералам-политикам, на что способен. Судьба не случайно поселила его на улице Гурко. И дом указала не случайно. И огромный тополь перед окном ежедневно демонстрировал перед ним свою жизнестойкость. Это был символ, перст указующий, напоминающий о его особой миссии, о необходимости действовать. С лоджии кутеповского дома можно было шагнуть на крышу соседнего дома, прилепленного к скале чуть ниже. По веткам тополя легко подняться на другую улочку.
Оттуда рукой подать и до вершины холма. Мысли о трудности внезапного нападения весьма успокаивали Александра Павловича: не так легко добраться до него, схватить, уничтожить. Злоумышленником мог оказаться и агент Москвы, и местный болгарский большевичок («Их и тут развелось немало, растут, как грибы после дождя!»), а то и свой брат, офицер — марковец или дроздовец, который не мог простить своему командующему какого-нибудь ареста или взыскания за дисциплинарный проступок. Да, в нынешние времена верить не следовало никому. Опасность могла прийти отовсюду, с любой стороны. Впрочем, Кутепов не боялся: считал, за годы испытаний и в России, и в Галлиполи сумел выработать в себе чувство особой интуиции, предупреждающей его загодя о любой опасности, — словно какая-то сигнализация срабатывала в душе. Подозрительного человека Александр Павлович и за версту видел.
Раздобыв подробнейшие, крупномасштабные карты Болгарии и города Велико-Тырново, генерал с утра каждодневно погружался в их изучение, запретив беспокоить его даже дежурному офицеру. Только денщик Бенько мог заходить в кабинет. Федор — прошедший с Кутеповым все российское лихолетье, бои, эвакуацию Новороссийска и Севастополя, галлиполийское житье — был предан безоглядно и самоотверженно, как отцу родному, вере Христовой и самому господу Богу. Бенько появлялся неслышно: пристрастился ходить без сапог, в болгарских цветных чулках-чорапах. Осторожно ступая, приносил круто заваренный чай (Кутепов, не куривший и не выносивший спиртного, не пристрастился и к кофе), масло, сыр, горячие хлебцы; ловко и быстро затачивал кинжалом цветные карандаши, убирал кровать, приносил цивильную одежду, необходимую для ежедневных двухчасовых прогулок хозяина.
Велико-Тырново отражалось в желтых водах реки Янтра. Вырвавшись из пробитого ею в скалах ущелья Устиего (узкое место), Янтра делала несколько причудливых петель, омывая холмы, на которых плотно громоздился город. Холмы соединяли с окружающими долину горами узкие и высокие перешейки. Горы, охраняющие Велико-Тырново, переплетались в гигантские круги и восьмерки. Без сомнения, сама природа построила тут неприступную естественную крепость! Кутепов был доволен. День за днем он продолжал планомерное знакомство с городом. Начал он, конечно, с дальних подступов. На севере — с холмов Трапезица и Царевец, и еще дальше — с холма Гарваиец и ущелья Дервента, где скрывалась Янтра, текущая в сторону города Русе. На юге Кутепов не раз взбирался на Свету гору, где бродил среди развалин монастырей XIII — XIV веков, подолгу стоял перед памятником русским воинам, погибшим в освободительную русско-турецкую войну (отсюда, на западе, был виден и тырновский вокзал, привлекавший его внимание). Посещал он и русское кладбище воинов, умерших в ту войну в тырновском военном госпитале, в местности Пишмана на юго-западной окраине города, по дороге на Софию. Однако центр Тырнова интересовал его больше всего: путь от Русского дома до Стамболова моста, площади Царя Иваци Асена, площади Побед и Поборников, кратчайшее расстояние до казарм и до скоромной и тайной дачи Кутепова, окруженной виноградниками, неподалеку от дороги, ведущей на запад от Тырново к Софии. Кутепова мало интересовала история здешних мест: восстание против византийского владычества и разгром латинского рыцарства, объединившегося в Четвертом крестовом походе. Тем более — коронование вождя восставших пастуха Ивайло, недавняя борьба с османскими турками, когда Тырново пал последним, был разрушен и сожжен. Сюда в 1877 году вошла победоносная русская армия генерала Гурко — вот что представлялось ныне единственно важным!.. Пояснения давал «первый в армии энциклопедист» полковник Шацкий. Квартирьер корпуса заметно обрюзг, потерял и золоченые свои очки, и большую часть показной своей интеллигентности, но по-прежнему был велеречив, набит самыми разнообразными знаниями, которые буквально распирали его. Кроме Шацкого в «прогулках» участвовали Бенько — обязательно! — и кто-либо из адъютантов. Кутепов менял их чуть не каждую неделю, все никак не мог подобрать достойного. Последним назначил капитана Мащенко. Он еще не имел случая проявить себя, но привлек внимание командующего выправкой и поставленным голосом.
