Аркадий Крупняков - Вольные города
А это означало: грабь, разоряй, жги.
Глава девятая
МОСКВА — ВОЛЬНЫЙ ГОРОД
Москва всем городам мать. Кто а Москве не бывал—красоты не видал.
В. Даль. Пословицы русского народа
ГУЛЯЙ-ГОРОД
очью грянул мороз. Словно выпущенный после долгого и томительного ожидания, он зарезвился на улицах и начал бедокурить: пьяному сторожу у Покровских ворот прихватил мокрую бороденку к воротнику чапана, и тот, отдирая ее, вырвал препорядочный клок волос, заморозил воду в пожарных кадях, разорвал обручи, впаял в лед все лодки, плоты и переправы на Яузе, на Неглинной и на Москве-реке.
У Тверских, Никитских и Арбатских ворот с утра собрались толпы москвичей. Людишки встревожены и насторожены. Этого дня ждали давно. Все знают: с первым ледоставом бросит хан через Угру войско, не сомнет ли он русскую рать и не налетит ли черной тучей на Москву? От Угры до Москвы чуть более ста верст, если класть по прямой. В городах попутных посады все равно выжжены, орда там не задержится и через сутки будет здесь, у городских стен.
В утепленной башенке над Арбатскими воротами осадный воевода князь Михайло Верейский, инокиня Марфа, архиепископ Вассиан. Осадную рать уже благословили на битву кро-
вавую. Стоят, безотрывно смотрят на обледенелую дорогу. Ждут тревожного вестника, либо, хуже того,—орду.
День прошел беспокойно и тревожно. Еще тревожнее была ночь. Мороз чуть отпустил, повалил снег. Мало кто в Москве спал — по расчетам, орда должна появиться ночью. На улицах жгли костры, колотили лапоть о лапоть, хлопали рукавицами, согреваясь. Около рассвета, когда было время петь петухам, на белой снежной дороге к Никитским воротам появился возок. Тройка коней, раскидывая по сторонам снежные комья из-под копыт, несла возок легко и быстро. Настенные сторожа от Никитских ворот во все стороны подняли переклич: «Едут, едут!»
Осадные ратники повскакали с нагретых мест, расхватали поставленные у стен копья, бердыши, рогатины, шестоперы. Горожане крестились и разбегались по дворам. Сторожа, расхлебянив ворота, возок пропустили. Тройка, не остановившись, помчалась по Земляному городу, на Арбат. Здесь, уже спустившись на землю, ее ждали воевода, Марфа, Вассиан.
Из возка выскочил дьяк Васька Мамырев, с хрустом расправил плечи, похлопал по затекшим от долгого сидения коленям, перекрестился на церковь Благовещенья, стоявшую почти у самых ворот. Все думали — побежит он навстречу воеводе, крикнет: «Орда близко!» — и упадет на колени. Но дьяк, перекрестившись, снял тулуп и стал укладывать его в повозку. Верейский не утерпел, зашагал торопливо к возку. Инокиня Марфа — за ним. Только Вассиан, сжав тонкие губы, не тронулся с места.
— Где? — задыхаясь, спросил воевода, подходя к Ваське.
— Что где?
— Орда где? Близко?
— Орда ушла,— тряхнув бородкой, ответил дьяк.
— Куда ушла?
— Как куда? Восвояси.
— Быть того не может! — стукнув посохом, крикнула Марфа.— Ты, поди, лжешь.
— Что ее уйти заставило? — спросил Верейский.
— Великий князь Иван Васильевич заставил.
— Чем?
— Разумом и деяниями своими.
— В догоню орде мой сын пошел ли? — Марфа распрямилась, приосанилась.
— А зачем?
— Как это — зачем? Иродов бегущих изничтожить чтобы.
— Нет нужды, великая княгиня-матушка. Теперь Ахмата литовские князья и прочие попутные люди всю дорогу клевать будут. Заклюют и без нас...
...Еще не окончены расспросы, а радостная весть молнией осветила весь город. Во все стороны из уст в уста передавалось: «Ушла орда, нет ворога на рубежах наших, слава богу!» И забурлила Москва! Как будто из кандалов вырвалась. Люди, радостные, сияющие, вышли на улицы, поздравляли друг друга с победой, целовались. К полудню веселье затопило все улицы: из кабаков выплескивались хмельные ватажки, на площадях появились скоморохи.
По Котельнической набережной к Зарядью несется песня:
Как из дальних, диких стран ехал к нам Багьиа-хан На пятнистом жеребце, с зверской думой на лице.
Это припевка старая. А за ней новая, может быть, сложенная
тут же.
У родных, святых ворот собрался честной народ:
Убежал Батыга-хан, испугался христиан.
А на Красной площади скоморошья ватага собрала огромную толпу. Молодой скоморох, сунув колпак за пояс и повязавшись платком, жеманясь, пел:
Сватался за Марьюшку татарский лютый хан,
Сказывал-рассказывал богачество свое:
Двадцать городов и все без домов,
Двадцать сундуков полны рубленых голов,
Думала-подумаЛа, пойти ли за него?
Остальные скоморохи, подпрыгивая, подпевали:
Тюх-тюх-тюрюрюшеньки, ай да на улице Марья-душенька, Думала-подумала и хана прогнала!
Пой, веселись, вольный город Москва!
Все лето и осень Андрейка прожил в Бахчисарае у хана Менгли- Гирея. Когда посылал его туда великий князь, наказывал жить до того, как хан его сам не отпустит. Но однажды подняли его в холодную слякотную ночь, повели во дворец.
Когда Андрейка был у хана в первый раз, то разглядеть его не успел. На этот раз провели по дворцу тихо, открыли дверь и поставили перед ханом. Менгли-Гирей оглядел парня, через толмача спросил:
— Сколько лет?
— Восемнадцать,— соврал Андрейка.
— В Москву пора ехать. Готов?
— Хоть сейчас, великий хан.
— Брату моему Ивану-поклон передашь. Грамоту я ему не пошлю: поедешь ты на Москву другой дорогой... опасная эта дорога. Все, что скажу, в голову свою положь, память у тебя свежая. Чтобы никто, кроме меня, тебя и князя не знал.
— Исполню.
— Скажи Ивану так: хан Ахмат в Сарай-Берке не возвратился. Он меня сильно теперь боится. И пошел хан Ахмат к устью реки Донца—там кочевать думает. И еще скажи: по ту сторону Волги есть Шибанская орда, князь Иван знает где. Ханом этой орды Ивак есть. Он Ахмата ненавидит, но о беде его не знает. Пусть князь повелит Иваку Ахмата убить. Запомнил?
— От слова до слова.
— А теперь про себя слушай: дам я тебе коня, провожатых дам, пойдешь Донской степью тайно, ночами. Мои люди укажут тебе место, где ваши русские живут. А главным там у них Сокол да рыжий Ивашка. Дальше они тебя проводят. И передай им мой совет: пусть с этой земли уходят, пусть идут на Москву. В степи они мне мешать будут. Степь Донскую твой князь мне отдал.
Андрюшка слушает ханскую речь, будто песйю колыбельную.
— А как про это султан скажет? Они вроде ему служить обещались.
— Ты откуда про султана знаешь? — хан насторожился.
— Какой из меня был бы посол, ежели бы я ничего не знал.
— Тогда знай еще,— хан ухмыльнулся, глядя на безусого посла,— султану сейчас не до них. Султан три котла каши заварил: одну с королем Карлом, другую кашу с венграми и третью со святым папой. И во всех котлах каша подгорает. Если брат мой Иван об этом не знает—ему тоже об этом скажи. Еще раз кланяйся князю. И не медли. Кони у ворот. Пусть тебе ветер в спину будет. Иди
Андрейка важно, как справный посол, поклонился и вышел.
Две недели спустя от Дона на Волгу двинулось разношерстное войско: и верхом, и на повозках, и на санях. Вооружены чем попало: и кистенями, и мушкетами, и саблями, и пиками. Впереди войска Василько, Ивашка, Микеня. Сзади Андрейка с попом Ешкой.За ними — обоз. В обозе все более Микенин скарб-добыча.
Девять ден гуляла Москва, а вместе с нею Коломна, и Серпухов, и Таруса, и Оболенск, и Калуга. Ратники гуляли и веселились в Медыни, в Боровске, в Верее, в Можайске. Благовестили колокола, служились молебны по церквям от Звенигорода до Ростис- лавля. Спёрва люди думали: откупился Иван от ордынцев, такое бывало не единожды на Руси, хоть сколь-нибудь отдохнет от набегов русская земля. Но что ни день, то новая весть. Узнали, что хан ушел не по откупу, а по нужде, что орда к зиме оказалась разутая и раздетая, и что моровая язва появилась у татар, и тает войско Ахматово, теряя по дороге раненых и мертвых. И стали по-
нимать люди: не подняться больше Орде, а если и поднимется, а пределы русские сунуться не посмеет. И что сбросила Русь иго татарское на веки веков.
На десятый день Москва ждала воевод и великого князя. Встречу рати своей готовила небывалую. Улицы разукрасила хвоею, люд принарядился, как на первопрестольный праздник. Звонари на всех колокольнях, а их в Москве без малого три сотни, приготовились к благовесту. К Тверским, Никитским и Арбатским воротам вывезли кади с пивом, брагой и вином. Священники вынесли хоругви, иконы, сами вышли вместе с Геронтием и Вас- сианом к воротам во всем благолепии.
