Михаил Слонимский - Лавровы
Жилкин перебил:
— Почему вы не скажете сразу?.. Вы же из-за этого и пришли… — Он взглянул в лицо Клешнева так, словно только сейчас увидел его. — Вы, конечно, знаете… И мне всё сообщили… Но как же? Как же это?.. Конечно, тут ничего нельзя… Конечно, конечно, я понимаю…
Жилкин крутил пальцами единственную пуговицу на пиджаке.
— Дмитрий Федорович, — твердо проговорил Клешнев, — вам нужно найти в себе силы…
— Прощайте, прощайте, — не слушая его, говорил Жилкин, — что вам говорить со стариком! Я буду читать лекции, не надо меня утешать, я все понимаю… Не утешайте, не надо, он сам себя… сам себя… Прощайте…
Клешнев уходил с тяжелым чувством. Ему казалось, что он видится со стариком в последний раз.
В дверях он столкнулся с Кларой Андреевной, которая несла на подносе два стакана чаю. Два куска сахару и два ломтика черного хлеба лежали на тарелочке.
— Этого! — возмущенно воскликнула Клара Андреевна, чуть не выронив из рук подноса.
Клешнев дал ей дорогу.
Клара Андреевна поставила поднос на письменный стол и закричала:
— Куда вы? А чай? Я сейчас ситный принесу. — Но Клешнев уже ушел. — Что это он? — не поняла Клара Андреевна. — Этот Клешнев!
Жилкин заплакал. Теперь это часто с ним случалось. Клара Андреевна, опустившись в кресло, тоже охотно заплакала. Потом она придвинула этнографу стакан, другой стакан поставила перед собой, и они стали пить чай.
— Со стариком плохо, — сказал Клешнев Лизе, добравшись поздно вечером к себе на Суворовский. — Жена умерла, Нади нет, старик совсем один… — Он взглянул на Бориса и продолжал: — Должен сообщить тебе, что приехали твоя мать и брат. Они живут у Жилкина. — Он пошагал по комнате и проговорил, хмурясь: — Да, со стариком плохо. Очень сильно ударило его… Все-таки сын… — И, остановившись, он вымолвил: — Какая трагедия — такой отец и такой сын!.. Убил! Прямо убил старика!
XLIV
К вечеру, поднявшись по лестнице, Борис увидел на площадке мать. Он не сразу узнал эту маленькую старушку.
Клара Андреевна жалко улыбалась, открывая редкие зубы:
— Боренька, я уже три часа жду тебя…
— Я был на службе.
Борис открыл дверь.
— Ты мне совсем не рад, — говорила мать. — Как ты можешь так не любить родных! Юрочка отказался идти к тебе. Он оскорблен твоим отношением и совершенно прав.
— Я очень рад тебе, — отвечал Борис и, нагнувшись, поцеловал мать (он был теперь на голову выше ее).
Клара Андреевна сняла пальто, кинула его на спинку стула и пошла в комнаты. Борис привел ее к себе. Клара Андреевна опустилась на кровать.
— Как мы живем, — говорила она. — Мы ужасно живем. Голодаем. А Юрий — тот прямо совсем истощен. Он служит и кончает университет. Профессора в восторге, но если бы ему больше здоровья! И как я уговаривала его не возвращаться, оставаться в Харькове, — нет, поехал, и я, старуха, за ним потащилась. — Она, по обыкновению путала все на свете. — Ты должен любить своих родных, — продолжала она. — Мне Клешнев все о тебе рассказал: как ты хорошо устроился и сыт. Ты теперь важная персона.
Борис молчал. Она улыбнулась, гордясь своим сыном; порылась в карманах кофты и вынула смятую бумажку.
— Я записала все, что ты должен сделать, и как можно скорее, — продолжала Клара Андреевна. — Может быть, мы сейчас с тобой и отправимся. Где же?.. Господи, я забыла дома пенсне!
На этот раз она действительно забыла пенсне.
— Я сам прочту, — сказал Борис и взял бумажку.
Записка была такая:
«Устроить что-нибудь Юрочке, а то он с ног валится, вернуть с Конюшенной наши вещи (следовал длинный и подробный список всех вещей).
Грише разрешить вернуться к отцу, он достаточно поработал на пролетариат и имеет право,
устроить мне службу, специальность — педагогика или медицина,».
Знаки препинания были расставлены как попало. Записка оканчивалась запятой. Очевидно, Клара Андреевна предполагала еще о чем-то просить, но потом забыла. Все это было очень похоже на ту чепуху, которую так часто приходилось выслушивать Борису на приеме.
Выпрямившись, готовая к немедленным возражениям, Клара Андреевна глядела на сына. Борис заговорил возможно мягче:
— О вещах. Вещи были проданы…
— Это говоришь ты! — возмутилась, перебивая его, Клара Андреевна. — И после этого ты большевик! Мы продали вещи спекулянту, зубному врачу. Я там была, и уж я знаю. Смешно говорить о продаже, когда революция! Все эти сделки отменены, а вещи принадлежат нам. Ты просто не хочешь — так и скажи. Ты всегда не любил свою мать. Ничего! Родной сын не поможет — чужие помогут!
Борис стал подробно и терпеливо объяснять существо дела. Клара Андреевна слушала с нарочитым спокойствием, изредка кивая головой. Когда Борис кончил, она повторила:
— Ты просто не хочешь. Теперь я вижу, как ты любишь свою мать. Хорошо, — продолжала она, — мне ничего от тебя не нужно. Но Жилкиным ты достаточно обязан. Для них ты должен все сделать. Гришу надо спасти.
— Ты не понимаешь, — угрюмо сказал Борис.
Клара Андреевна принялась искать пенсне. Но, вспомнив, что пенсне осталось дома, прекратила напрасные поиски. Она не находила слов: она была потрясена жестокосердием сына.
— Боренька, — заговорила она наконец. — Господи, во что ты без меня превратился!
Она заплакала.
Борис молчал. Он понимал, что говорить бесполезно.
— Родной сын не хочет — чужие люди помогут, — трагически сказала Клара Андреевна, оборвав слезы. — Я сама поговорю с Клешневым. Безобразие! Люди использовали Жилкиных, жили на их счет и теперь мучают!
Воспоминание о деньгах, которые он остался должен Наде, резнуло Бориса.
— Я сама поговорю с Клешневым, — повторила Клара Андреевна, удобнее усаживаясь на кровати.
Глядя на нее, Борис думал о том, что мать, которая не видела его столько лет, не задала ему ни одного вопроса о нем самом. Зачем ей знать, что у него погиб самый близкий человек — Мариша? Зачем ей знать, что он и сам чуть не умер? Ей гораздо спокойнее считать, что он «хорошо устроился и сыт».
Заслышав шаги Клешнева, Клара Андреевна засуетилась, поднялась с кровати, оправила юбку и кофту и пошла из комнаты. Борис двинулся вслед за ней.
— Здравствуйте! — сказала Клара Андреевна.
Клешнев вежливо взглянул на нее и поздоровался.
— Боренька посоветовал мне обратиться к вам, — начала она. Этого Борис никак не ожидал. Он хотел возразить, но Клара Андреевна уничтожающе взглянула на него и продолжала: — Я хочу вас поблагодарить за Борю, за все, что вы для него сделали. Я думаю, что вам-то по крайней мере он отплачивает любовью за вашу доброту и заботы. — Борис отвернулся и глядел в окно, терпеливо поджидая, когда кончится эта нестерпимая сцена. — А вот для родных, которые всем для него жертвуют, он палец о палец не ударит, — продолжала Клара Андреевна. — Он отказался помочь, и я сама к вам обращаюсь.
— В чем дело? — спокойно, но резко спросил Клешнев.
— У меня все записано на бумажке.
Клара Андреевна снова стала искать забытое дома пенсне.
— Дайте, я прочту.
— Нет, сначала я вам все скажу, я сначала скажу. — И Клара Андреевна заговорила внушительно: — Вы, молодежь, больше думаете о себе, чем мы, старые люди. Мой муж за таких, как вы, был на каторге, потерял здоровье, силы, умер…
— Ваш муж был политкаторжанин? — спросил Клешнев.
Это несколько обескуражило Клару Андреевну. Она предпочитала избегать таких чересчур официальных и точных слов.
— Он страдал за вас, за народ, — продолжала она, — он еще в институте…
Но Клешнев перебил спокойно:
— Вы начали о каком-то деле…
Клара Андреевна строго взглянула на него:
— Заслуги моего мужа всем известны. А теперь все его имущество, приобретенное страданиями целой жизни, взято каким-то спекулянтом, зубным врачом. Я требую, чтобы мне вернули эти вещи. Кажется, я имею на это право.
— Вы получили деньги за эти вещи? — осведомился Клешнев. — Вы, наверное, продали их перед отъездом?
— Деньги в революцию! — возмутилась Клара Андреевна. — Нет, мы, старые люди, так не рассуждаем. Я уже объяснила Боре.
— Понятно, — усмехнувшись, проговорил Клешнев. — Вы хотите и деньги и вещи. Но это, пожалуй, слишком, если учесть даже заслуги вашего мужа! Подумайте.
Он так произнес слово «заслуги», что Клара Андреевна невольно насторожилась, почуяв недоброе. Она растерянно комкала свою записку, не решаясь передать ее Клешневу. Что-то в тоне Клешнева испугало ее. Вдруг она повернулась и пошла прочь, даже не попрощавшись.
Клешнев жестом предложил Борису проводить ее, но Борис и сам уже взял мать под руку. Добравшись до комнаты Бориса, Клара Андреевна опустилась на кровать и заплакала. Плач понемногу переходил в истерику.
— Мама, не надо, — строго сказал Борис, прошел в прихожую и принес пальто. — В другой раз ты должна мне верить.
