Михаил Слонимский - Лавровы
Сын пожал плечами.
— Ты не должен спорить с матерью, — продолжала старушка и заволновалась: а вдруг их действительно нет? Это было бы так на них похоже!
Она уже хотела обвинить сына в том, что они вернулись в голодный Петроград, когда возчик, остановив тележку, осведомился:
— Вам к какому дому?
— Вот к тому, к серому, — заторопилась старушка. — Подъезжай туда. — Она произнесла последние слова, слегка выпрямившись, так, словно подъезжала в экипаже. Но тут же опять ссутулилась. — Вот этот дом, товарищ. Пожалуйста!
У подъезда мать и сын поссорились. Сын сел на корзину и отказался идти наверх — стучать в квартиру Жилкиных. Он посылал наверх мать.
— Я не могу вламываться ни с того ни с сего к чужим людям. Зачем я буду это делать? Ступай сама. Ты это затеяла, ты и расхлебывай.
— Юрочка! — говорила мать, указывая глазами на возчика. — Ты не должен так разговаривать с матерью.
В руке она все еще держала поднос.
Возчик, сложив все вещи к подъезду, неожиданно вступился за Клару Андреевну:
— Нехорошо, гражданин! Это вам мамаша. Мамашу жалеть надо.
Клара Андреевна заулыбалась, но немедленно же стала защищать Юрия:
— Он очень болен. Он страшно устал и с ног валится. Я сама пойду, Юрочка, сама.
— Да уж я пойду! — воскликнул Юрий и встал с корзины.
— Нет, уж я теперь пойду! — заспорила мать.
— Ты хочешь злодея из меня сделать? — шипел Юрий. — Я не злодей. Я пойду!
Они спорили бы еще долго, если бы Клара Андреевна вдруг не испугалась, что пропадут вещи. Пока она пересчитывала узелки, Юрий вошел в подъезд и поднялся по лестнице в третий этаж. Он стучал в дверь, обитую драной клеенкой, до тех пор, пока наконец не услышал голос:
— Кто там?
Через несколько минут возчик втаскивал вещи в квартиру Жилкина. Клара Андреевна суетилась, стараясь одновременно и поздороваться с Жилкиным, и уследить за возчиком, и сообразить, сколько хлеба надо отрезать за доставку вещей с вокзала.
Жилкин неподвижно стоял в прихожей. На нем был пиджак, надетый на рубашку без воротника. Штаны висели на ногах, как шаровары. Волосы и борода были у него совсем седые.
Клара Андреевна принялась развязывать один из узелков, заслоняя его всем своим ссохшимся телом. Она не хотела, чтобы возчик и Жилкин видели содержимое узелка. Придав лицу невинное выражение, она отломила кусочек хлеба и протянула его возчику.
— Это за такой-то конец! — рассвирепел возчик.
Юрий выдернул из узелка буханку фунта в три весом и, прежде чем мать успела ахнуть, сунул ее возчику. Тот поблагодарил и ушел. Клара Андреевна хотела закричать на сына, но сдержалась. Она научилась сдерживаться.
— Где поднос? — забеспокоилась она. — Юрий!
Поднос лежал на корзине: она сама положила его туда.
Клара Андреевна сообразила, что пришло время вступить в какие-нибудь отношения с хозяином квартиры.
Старик Жилкин сказал, растерянно мигая глазами:
— Ну вот, вы тут уже сами распоряжайтесь — Наташи нету.
— Мы так благодарны вам за приют! — ответила Клара Андреевна. — Я буду помогать Наташе по хозяйству. Наташа скоро вернется?
— Нет, она не вернется, — перебил Жилкин.
Он в письме не сообщил и теперь не сказал, что Наталья Александровна, его жена, умерла уже больше года тому назад от истощения. Он знал, что если заговорит об этом, то заплачет, а плакать он не хотел.
— А Григорий тут? — спросил Юрий.
Жилкин в ответ только махнул рукой.
— А Надя?
Жилкин молча отмахнулся и от этого вопроса.
— Вы тут один? — воскликнула Клара Андреевна. — Как же вы управляетесь? Бедный!
В квартире было явно неблагополучно, и это успокоило Клару Андреевну. Она привыкла считать Жилкиных людьми преуспевающими и за это ненавидела их и винила во всех несчастьях, которые с ней случались.
А тут, оказывается, и Жилкина подшибло. Впрочем, Клара Андреевна по обыкновению не задумалась над тем, почему ненависть мгновенно сменилась в ней любовью.
— Я сейчас вас накормлю! — заявила она. — Посмотри, Юрий, ведь он же с ног валится! — Она указала сыну на Жилкина. — Он еле стоит. — И она начала распаковывать вещи, чтобы наскоро приготовить еду.
Жилкин с особенной энергией уничтожал белый хлеб. Когда он насытился, Клара Андреевна осторожно задала ему давно заготовленный вопрос:
— Вы не знаете, где теперь Борис? Я от него с самого отъезда не имею известий.
— Наташа умерла, — отвечал этнограф и заплакал.
Клара Андреевна тоже заплакала, вспомнив о муже.
Минуты три они плакали так — каждый о своем. Потом Клара Андреевна повторила вопрос:
— А Борис где?
В дверь с черного хода кто-то застучал.
Клара Андреевна, вскочив, сама бросилась отворять. Она двигалась так энергично, словно ей было двадцать лет и она не совершила только что утомительнейшего переезда.
А Юрий уже спал в кабинете на кожаном диване.
С черного хода стучалась женщина, которая вела хозяйство Жилкина. Она явилась готовить обед. Клара Андреевна прогнала ее и вернулась к этнографу. Она видела, что в этой квартире никто не помешает ей взять власть в свои руки.
— Где же Борис? — спросила она.
Жилкин отвечал:
— Борис — большевик. Он секретарь Клешнева.
Клара Андреевна затихла, не зная еще, как отнестись к этому сообщению.
— Этот Клешнев! — воскликнула она наконец. — Я всегда говорила, что он негодяй.
Клешнев, о котором она только что впервые услышала, мгновенно стал для нее таким же виновником ее несчастий, каким был до того Жилкин.
Жилкин, совсем как прежде, развел руками:
— Он убежденный человек. Трудно сказать, он хороший или плохой… Теперь ведь все нормы утеряны…
— Господи! — воскликнула Клара Андреевна. — Я понимаю — Борис. Он давно высказывал такие взгляды, он давно большевик и даже пошел добровольцем на войну и был ранен. Он давно ненавидел немцев. Но Клешнев! Почему Борис — секретарь этого негодяя? При его-то талантах! Это ужасно.
Жилкин не уловил путаницы в ее словах: ему было не до того. Он хотел рассказать теперь о сыне и дочери, но не смог: снова заплакал.
Потом он поднялся, вынул из кармана воротничок и стал прицеплять к рубашке.
— Мне надо в Балтфлот, — объяснил он, — на лекцию… Оттуда — в университет… Это… а…
Когда он ушел, оказалось, что Клара Андреевна страшно устала. Энергия оставила ее, и она вновь превратилась в маленькую, ссохшуюся старушку. Она с места не могла сдвинуться. Все у нее болело: руки, ноги, живот, грудь.
— Юрочка! — звала она сначала тихо, потом все громче: — Юрочка! Юрик!
Но Юрий не откликался: он спал.
Собрав остаток сил, Клара Андреевна поднялась со стула, доплелась до кровати Жилкина и свалилась на нее.
XLI
Клара Андреевна каждое утро просила Юрия узнать, где Борис и что с ним. Но Юрию было не до брата.
Юрий поступил на службу в архив. Он работал в здании на Чернышевой площади до позднего вечера: нумеровал дела, заверял их, а отработав то, что полагалось по службе, оставался еще для того, чтобы писать порученные ему примечания к сборнику архивных материалов. Он делал все это с удовольствием: ему это гораздо приятнее было, чем шатание по России. Обедал он на службе в столовке.
Служба, забота о хлебе — все это изматывало Юрия. У него ни на что больше не оставалось сил. И он со дня на день откладывал поиски брата. Он знал, что найти Бориса, в общем, легко, но для этого надо затратить все-таки три-четыре часа.
Наконец он уступил настойчивым требованиям матери, но засиделся в архиве и вспомнил о своем решении отыскать брата, только когда на часах пробило восемь. Он надел пальто, шапку, взял портфель и вышел на темную площадь. Он хотел зайти по дороге в дом на углу Фонтанки и Невского. Он не знал точно, что помещается в этом доме, но по красным вывескам и плакатам предполагал, что, может быть, там знают что-нибудь о Борисе. И, во всяком случае, матери можно будет сказать, что он заходил и узнавал.
Он направился по набережной Фонтанки к Невскому. Он думал уже не о Борисе. Он шел, опустив голову, сутулясь, с портфелем под мышкой, и думал о ненависти Достоевского к Тургеневу. Этот вопрос занимал его. Он готовил даже статейку на эту тему. Но ему хотелось открыть что-нибудь новое в этом вопросе — ну хоть пустяк какой-нибудь. Сегодня, например, один из архивистов высказал ему чрезвычайно интересные мысли о «Селе Степанчикове». Сверяя речи Фомы Опискина с гоголевской «Перепиской с друзьями», он уверял, что Фома Опискин — это пародия на Гоголя. Вот бы Юрию выдумать что-нибудь такое! Но у него еще не было того нового, никем не придуманного, что можно было бы положить в основу статейки. Ведь, например, то, что Кармазинов из «Бесов» — пародия на Тургенева, всем уже известно. А на компилятивную работу без своего какого-нибудь открытия Юрий не мог согласиться: он был самолюбив. Может быть, удастся открыть в каких-нибудь черновиках какой-нибудь новый текст знаменитого классического произведения вроде «Тараса Бульбы», или еще чего-нибудь? Вот бы хорошо! Все знают, например, что «Записки сумасшедшего» кончаются фразой: «У алжирского бея под самым носом шишка!» А под редакцией Юрия эта гоголевская повесть будет кончаться как-нибудь иначе — так, что все будут потрясены, а Юрий станет знаменитостью.
