Финнуала Кирни - Ты, я и другие
А сейчас… сейчас я в Лос-Анджелесе и намерена сделать то, чего раньше никогда не делала. Просто расслабься, говорю я себе. Просто расслабься.
Пинк требует счет, и прежде чем я успеваю что-либо сообразить, мы уже едем в отель. Он держит меня за руку, поглаживает мой большой палец своим, и, черт меня подери, я не могу сдержаться. Сейчас на него выльется весь запас моего воздержания.
Никогда раньше… никогда раньше я не испытывала ничего подобного… Этот мужчина — просто автомат по производству оргазмов. Ему патент надо брать. Его пальцы и язык исследуют все мое тело. Он смотрит на то, что раньше было скрыто платьем, и задыхается от удовольствия. Как хорошо, что я не поленилась и рано встала.
Действительно — все тело. Я плавлюсь и уже готова сама снять оставшееся. Но он не торопится.
Я странным образом благодарна за это, и вот он уже языком тянет с меня двухсотдолларовые трусики.
Возбуждение зашкаливает. Наконец он снимает их и начинает двигаться. Медленно…
Для такого крупного мужчины Пинк ведет себя удивительно бережно: входя в меня, он, кажется, даже задерживает дыхание.
Я кончаю, и он следом за мной. Позволяет мне отдохнуть, но, по всему видно, ему мало.
Пинк затихает, а я вижу, как мигает в заряднике мой телефон, и тянусь посмотреть. Тут его рука обхватывает меня.
Он шепчет:
— Брось.
Хихикаю и перегибаюсь через кровать туда, где на полу валяются его трусы. Из внутреннего кармашка высыпались презервативы. Он что, не сомневался, чем все закончится? Я в ужасе — и испытываю еще более сильное желание.
Теперь я сверху. Он во мне. Как жалко, что раньше мне не доводилось заниматься таким сексом — безудержным, ничем не ограниченным, развратным. Содрогаясь в волнах очередного оргазма, понимаю, что это такое. Секс. Яркий, невозможный, без комплексов.
Впервые в моей жизни.
Когда солнечные лучи пробиваются сквозь шторы с Брайтон-стрит, я встаю и иду в душ. Потом заказываю завтрак на двоих — фрукты, мюсли, чай и кофе.
Пинк, должно быть, голоден: в ресторане мы почти не ели.
Я права. Он сметает с тарелки все и выпивает две кружки черного кофе. Долго плещется в душе и пристраивается рядом со мной на краешке постели — я как раз собираюсь сушить волосы. Для мужчины, который говорит так мало, Пинк очень убедителен.
Гладит мое лицо тыльной стороной ладони. И все.
Этого достаточно.
День расписан по минутам, но какое это имеет значение? Главное удовольствие Голливуда находится рядом со мной. Если бы Пинк был включен в программу моего вояжа, его оценили бы в пять звезд. Поэтому сейчас я делаю то, что сделала бы на моем месте любая женщина, — возвращаюсь с ним в постель.
Спасибо Бойду: программа поездок ждет меня у стойки администратора. Поскольку с музыкантами мы все обсудили вчера, день у меня свободный, и Бойду явно поручили показать мне местные достопримечательности.
Я усаживаюсь на заднее сиденье автомобиля, смотрю на список и включаю телефон.
Он словно сходит с ума.
Несколько пропущенных звонков и куча сообщений от Джоша. Последнее весьма категорично:
НЕМЕДЛЕННО ПОЗВОНИ, А ТО ПРИЕДУ И ОТЛОВЛЮ!
Я прослушиваю кое-какие записи на автоответчике, а потом раздается голос, который мне незнаком:
«С вами говорят из Университетской больницы Ньюхэм в Лондоне. К нам поступил мистер Адам Холл, и ваш номер указан у него в качестве экстренной связи. Пожалуйста, свяжитесь с нами как можно быстрее. Меня зовут Лайза, номер телефона…»
Прижимаю руку к сердцу. Смотрю на время сообщения: сегодня, полдесятого утра по времени Лос-Анджелеса. Черт, черт, черт!!! Прошу у Бойда ручку, снова прослушиваю сообщение и на обороте листка записываю номер.
Набираю его. Неоновые часы на приборном щитке подсказывают мне, что в Лондоне сейчас половина шестого вечера.
Все-таки я дозваниваюсь, нахожу того, кто в курсе, и мне объясняют, что произошло. Меня охватывает чувство огромного облегчения: ничего особенно страшного, он в общем-то почти здоров.
В голову приходит мысль, что Адам мог умереть — просто от того, что я уехала и его забыла.
Следующее сообщение — от Мег. Едва я слышу ее встревоженный голос, меня захлестывает чувство вины за прекрасную ночь: «Мама, ты где? Я весь день не могу дозвониться! Мне очень нужно с тобой поговорить.
Позвони — сразу, как только получишь сообщение.
Мама, это важно».
Выстукиваю на мобильном ее номер. Сконфуженно киваю Бойду, поймав его взгляд в зеркале заднего вида, и наклоняюсь вперед, чтобы спину обдувал воздух: краска заливает щеки. Облегчение сильнее, чем вина, оно слегка смягчает цвет самобичевания на моем лице. Тянутся секунды ожидания; я задерживаю дыхание и надеюсь, что дома не все развалилось просто потому, что я забыла о близких на несколько часов.
— Прости, прости, — бормочу я. — Телефон разрядился, и… У тебя все нормально? Ты разговаривала с отцом?
— Нет. Ты где? Я столько раз звонила…
В ее голосе облегчение, не гнев.
— Ты уже знаешь — ну, насчет папы?
Я рассказываю ей о своем звонке в больницу, успокаиваю: с ним почти все в порядке — ложная тревога.— Я тоже им звонила, — говорит Мег. — Мне сказали то же самое. Вполне в папочкином духе, да?
Мы обе жутко злы на него — и ровно в этот момент с ним приключается сердечный приступ.
Я повторяю:
— Ложная тревога. Все будет хорошо.
Она молчит. Я продолжаю:
— Тебе бы здесь понравилось. Поправка: тебе здесь понравится, когда мы вместе сюда приедем.
Какой здесь шопинг! А сколько всего можно посмотреть, сделать…
Я кошусь на записи, пытаясь сообразить, все ли успеваю. Так или иначе, сегодня ближе к ночи улетать, и забери меня дьявол, если я поменяю билет на более ранний рейс просто потому, что Адаму очередной раз вздумалось стать центром всеобщего внимания!
— А еще здесь тепло даже зимой, — добавляю я.
Мег отвечает в том духе, что ждет не дождется.
Затем мы перебрасываемся парой фраз на деликатную тему: о донорстве стволовых клеток для ее сводного брата. К тому моменту, как мы прощаемся, Мег уже может говорить спокойно. И я снова испытываю благоговейный трепет: какая все-таки у меня замечательная дочь.
— Бойд… — Я смотрю на него в зеркальце заднего вида. — Наша программа… мы действительно все успеем сегодня?
— Да, мэм.
— Тогда вперед!
Мы успеваем увидеть почти все. Он везет меня к знаменитому амфитеатру, а потом к холмам, где я фотографирую огромные белые буквы. Кажется, они прорезаны в горной породе и заметны издалека, хотя теперь я вижу, что они крепятся на специальном каркасе.
Едем на пирс Санта-Моники, и я делаю снимки океана, а потом мы направляемся к голливудской «Аллее славы». Я одолеваю три из пятнадцати кварталов бульвара, Бойд снова сажает меня в машину и везет к Обсерватории Гриффита.
Все это время в моей голове творится черт знает что. Адам на больничной койке, обмотанная проводами и трубками Мег, и Пинк.. да, и Пинк с его опытными руками…
В отель я возвращаюсь уставшая, полная впечатлений и думаю о том, когда снова сумею сюда приехать.
Уложенный чемодан стоит у моих ног, скоро приедет Бойд и повезет меня в аэропорт. Коротая время ожидания, прихлебываю джин-тоник — фирменный, от Лапика.
Набираю номер Адама. Он отвечает после первого же гудка:
— Привет. Который час у тебя в Лос-Анджелесе?
При звуках его голоса напряжение отпускает.
Я улыбаюсь:
— Да не важно. Ты-то как?
— Я сомневался, что ты позвонишь.
— Я тоже. — Подношу к губам бокал. — Но должна же я убедиться, что ты жив.
— … и еще брыкаюсь, — добавляет он.
Можно потихоньку приходить в себя. Он здоров, и внезапно я испытываю грусть — ведь предстоит покинуть место, которое я так неожиданно полюбила.
Мы быстро сворачиваем разговор.
Адам жив и здоров, а мой отрыв от реальной жизни, кажется, подходит к концу.
Глава 32
Пять дней в палате — и меня наконец выпускают.
Сначала рекомендации. Мне говорят, что еще немножко — и сосуды пришлось бы расширять специальным приспособлением, а это процедура болезненная.
Мне велят принимать антикоагулянты — препараты для снижения уровня холестерина, а также исключить физические нагрузки по крайней мере на три недели.
Значит, никаких пробежек?
— Никаких пробежек! — будто прочитав мои мысли, заявляет врач. — И никакого секса. Вы почувствуете, когда будет можно, но дайте организму отдохнуть.
Я стараюсь не захохотать в голос. Почему меня не напугали приступом год назад?
Тогда все сложилось бы иначе. Бет привезла бы заболевшего мужа в Вейбридж, в наш общий дом. Ухаживала бы за мной, кормила с ложечки, окружала лаской, заботой и вниманием. А я бы, не переутомляясь, возился в саду и потихонечку восстанавливался. А что теперь? Бет, вероятно, уже дома, вернулась из Лос-Анджелеса и отсыпается. Я не знаю точно, где она сейчас. Не со мной — уж в этом я уверен на все сто.
