Аркадий Крупняков - Вольные города
— Когда я тебя нашел, ты без памяти был, слова всякие говорил про Кафу, про Никиту Чурилова. Откуда ты Никиту знаешь?
Андрейка видит: человек его от смерти спас, довериться ему вроде бы можно, но ведь татарин он. Ответил осторожно:
— Никита далеко. В Крыму.
Совсем удивился Туга ответу. Что верно, то верно, Никита жил в Крыму, и было время, когда ходил он с ним к царице Нур- салтан, но когда это было? Теперь Никита в Москве живет. Если парень в бреду Чурилова поминал, то почему он не знает, что тот в Москве? Может, ищет его, может, родня?
— Человеку, с которым хлеб разломил, врать не надо.
— Я не вру,— тихо ответил Андрейка.
— Как это не врешь? Чурилов живет в Москве. Я его знаю.
— Неужто?! — совсем неожиданно вырвалось у Андрейки.
— Он кто тебе — батька?
— Я в Крыму его видел, в Кафе. Давно, когда мальцом был. Там тогда сеча была великая. Мне она в бреду все время снилась... Вот я и... — И Андрюшка рассказал Туге о деде Славко, о том, как вел он его на родину умирать, как оба простудились...
В Москве Туга еще раз накормил Андрейку, вывел за посады
на дорогу, махнул рукой в сторону леса, сказал:
— Иди по этой дороге до села Малый Сурож. Там Чуриловых
дом. Когда в гусли будешь играть — меня вспомни.
Ольга, после встречи с гусляром, будто заново народилась. Придумывала Соколу занятие, а в то, что он жив и вернется, она свято верила и ждала от него весточки более верной, чем песня гусляра. В свою последнюю поездку к княгине Софье Фоминичне она снова встретила Якова, сына Верейского, и снова великая княгиня уговаривала выйти за него замуж. Ольга смиренно попросила больше такие разговоры не заводить, потому как венчана она с другим и ждет его.
— А жив ли он, знаешь? — спросила княгиня.
— Жив.
— Откуда знаешь?
— Да, уж знаю.
На том разговор и закончился. Погостив у Софьи, Ольга уехала домой, а Никита остался в Москве — ждали ордынское посольство.
Сегодня, под вечер, отец приехал домой. Долго и подробно рассказывал о том, как Иван Васильевич растоптал басму, выгнал посла и перебил его подручных. Кирилловна и Ольга ахали да охали, под конец все решили: быть в нынешнее лето войне. Говорили, что нашествие это будет страшнее, чем Мамаево, а битве быть пожесточе, чем Куликовская. И бог знает, чем это кончится.
Перед сном Никита, оставшись с дочерью вдвоем, сказал:
— Не знаю, говорить ли тебе, доченька... может, зря только истому на твое сердце положу...
— Про Васю? — Ольга сразу изменилась в лице.
— Про него. Когда вошли мы в Брусяную избу и сели в ожидании ордынцев, вошли туда два богатых татарина, с которыми князь приветливо поздоровался. Сели они в другом конце палаты, и сдалось мне, что один из них — твой Василько.
— А ты не ошибся, тятя? —в голосе Ольги тревога.
— Я-то мог, это не мудрено, а вот он зачем глазами меня чуть не съел? Пока избиение ордынцев не началось — неотрывно глядел на меня. А когда кончилось, растаял, как дым. Я уже нарочно остался в Москве, около подворья татарского околачивался, на Ордынку заглядывал — нет нигде.
— К великому князю бы зашел, спросил бы...
— Я у дьяка Васьки пытал — говорит, что это слуги турского султана, а не татаре. Может, гусляр твой врет все, может, забыл тебя твой разбойник. Узнав меня, скрылся — стыдно в глаза-то смотреть. Во о чем я думаю.
— Не нарочно ли с турком спарился, чтобы ко мне добраться?
— Пора бы в таком разе объявиться...
— Не убили ли его замест татарина?
— Нет. Дьяк Мымарев по секрету мне высказал: ушли они обратно в Крым.
Ольга встала, приникла к дверному косяку, и плечи ее затряс- тпсь в рыданиях. Никита хотел ее успокоить, подошел к ней, но | у г в оконце застучали.
— Кого бог послал? — спросил Никита.
— Пустите переночевать, христа ради.
— Сейчас отопру,— Никита вышел, в дверях сказал Ольге:—•
< кажи, чтобы открыли мяльную избу, чтоб накормили. Я туда гушу эту проведу.
Откинув засов ворот, Никита увидел парня в рваной одежде, Гин-ого. Длинный мешок за спиной выдавал в нем просящего[13]. Такие чуть не каждую ночь просились на ночлег, и не было дома,
I дс бы не привечали их. Часто впускал таких и Никита. Изба, где 41 ш лен, редкую ночь пустовала. Туда сразу и повел он парня. П<> гог остановился, спросил:
Никита Чурилов не ты ли будешь?
Я,— ответил Никита.— А ты кто таков?
- С вольного Дона я. Андрейка.— У Ольги, подошедшей в это и|н'мя к мяльной избе, подкосились ноги. Она узнала парня по юлосу.
— Андрюшенька, родной! — побежала, обняла за плечи, прижалась к телу, грязному, оборванному, пахнущему потом.
— Ну, будя, будя,— сказал Никита,— веди гостя в горницу.
Подумать только — с вольного Дона... в такую даль. Веди.
Никите Андрюшку в Крыму видеть как-то не привелось, а Ольга, живши в ватаге, его хорошо знала и любила.
В горнице зажгли свечи, посадили Андрейку за стол, подали холодных щей с говядиной, молока. Андрейка сидел и ел, а Никита и Ольга молча глядели на него, не решаясь спросить о главном и, может быть, самом страшном.
Наконец Никита решился:
— Ну, как там, на Дону?
— На Дону все слава богу. Ватажники живы, нашего брата, голытьбы, еще более поприбавилось,— говорил Андрейка, хлебая щи,— Теперь ищо дела веселее пойдут: атаман из плена вырвался.
— Жив! Васенька мой жив?
— Жив и здоров. А вот дед Славко умер. Андрейка, будучи в ватаге, по малолетству во взрослые дела вникал мало и о любви атамана и Ольги не знал вовсе, поэтому радости ее он не заметил и сразу перешел на рассказ о близких ему событиях: о смерти деда, о своей болезни и о том, как его направил сюда проезжий татарин из Казани.
— Так разве тебя сюда не атаман послал? — тревожно спросила Ольга.
— Он не знает, что вы здесь живете. Он в Кафу заезжал, на подворье ваше заходил, там ему сказали, что вас турки поубивали.
— Да как же это, господи боже мой! — воскликнула Ольга.—
Тятенька, он, может, потому и не искал нас, в Москву приехавши?
— Кто... в Москву приехавши?
— Ты знаешь, парень, недавно я человека в Москве видел. Уж больно на атамана похож...
— Не-е.— Андрюшка аккуратно облизал ложку, положил на стол.— Атамана в Москве быть не должно. Он меня и деда Славку в Москву послал, а дед на Оке умер. А я тоже занедужил...
— Зачем же... в Москву? — спросила Ольга.
— По большому делу.
— По какому?
— Ты прости меня, дядя Никита, но велено дело это открыть только великому князю Ивану Васильевичу и никому боле. Прости меня...
— Ну что ж,— Никита развел руками,— раз нельзя, так нельзя. А завтра поведу я тебя к великому князю. А ты, Оленька, уложи его спать — истомился, поди, парень в дороге.
Ольга согрела воды, заставила Андрюшку помыться, дала ему исподники и чистую рубаху, уложила на перину и до полуночи донимала расспросами. Андрюшка же, видевший перину и подушки в первый раз в своей жизни, такое испытывал блаженство, что в конце рассказа уснул на полуслове и спал как убитый до утра.
А Ольга сидела около него, тихо плакала радостными слезами. И молила бога о скором возвращении своего суженого.
На другой день около полудня Никита и Андрюшка были уже в Москве. В кремле Никите сказали, что великий князь уехал в Переяславль смотреть рати, потом заедет за тем же в Дмитров. Иван Васильевич в эти дни дома почти не сидел, готовил свое воинство к встрече с ордой. На будущий день вечером обещал быть дома. Никита водил пока Андрейку по Москве, погостили они и у Григория в доме. Нарядили парня в одежды невиданные: в сафьяновые зеленые сапоги, в синие, стеганые порты, малиновый армянок, перепоясали красным кушаком, а шапку дали с беличьей оторочкой.
Великий князь возвратился из поездки поздно, усталый, но довольный. Ополчение собиралось успешно, со всех краев московской земли стекался в Князевы полки люд, и не из-под палки, как в прошлые времена, а по воле. Люди понимали, что идут на последний бой. Стояла середина лета, мужики почти везде убрали рожь, и для схода в полки у них руки были развязаны. Орду ждали вот-вот, люди русские знали, что ордынцу в поход собраться все одно, что голому подпоясаться. Каждый надеялся столкнуться с врагом около петрова дня, каждый верил, что враг будет одолен и, может быть, еще можно будет успеть убрать яровые.
