Аркадий Крупняков - Вольные города
А в дальнем темном углу палаты Авилляр приник к уху Василька и прошептал:
— Ах, как хорошо. Быть войне...
Василько не слушал его. Для него не существовало сейчас ничего на свете, только один седой человек, сидевший у противоположной стены виделся ему — в человеке этом он узнал Никиту Чурилова...
...На подворье Василько сел за грубый дощатый стол, склонил голову на вытянутые руки и, может быть, впервые за свою мучительно-тяжкую жизнь заплакал. По каморке ходил паша и сурово, по-хозяйски отчитывал его:
— Дурак ты и еще раз скажу — дурак. Скажи спасибо, что я тебя на месте удержал. Одет ты в татарскую одежду, схватили бы тебя вместе с послами, а где они теперь? Они уже в лоне аллаха. И ты бы был там вместе с ними.
— Пойми, изверг ты мой, я отца жены моей увидел...
— Ну и слава аллаху. Значит, жена твоя в Москве, значит,, увидишь скоро.
— Зачем ты князю про меня такое сказал? Я и так был бы тебе верен. Теперь кто мне в Москве поверит? Жена, узнавши, проклянет.
— Ты так плохо о жене не думай. Если любит, каждому твоему слову поверит. Ты о себе думай. Твой тесть у князя в чести — я знаю. Он на Москве большой человек. А кто ты? Если бы я князю про тебя ничего не сказал, ты все равно веры в Москве не имел бы. Ты все равно у нас три года жил. С чем ты придешь к своей жене? Что ты ей принесешь?
— Я сердце верное ей принесу.
— Мало, ой как мало. Пойми: у тебя теперь дорога к семье одна— через ватагу. Не позднее, чем в середине лета, Ахмат на Москву всей ордой пойдет. Ты со своей ватагой — на Сарай-Берке. Ты — атаман, лучшая часть добычи —тебе. Богатым будешь, славным будешь. А за то, что Ивану Ахмата победить поможешь — какая тебе честь будет, знаешь? И еще одно тебе скажу: Ахмата воюя, князь силы свои поистратит. А ты приведешь под Москву войско, и не ты князя бояться будешь, а он тебя. Вот тогда к жене своей и придешь. С золотом, с силой!
— Снова ждать, снова терпеть!
— Четыре года ждал, полгода подождешь. Время незаметно пробежит. Завтра я узнаю все про твою жену. Если можно будет, весть тебе пошлю. А сейчас давай поедим да и спать.
Ночью Василько долго не мог заснуть, все обдумывал слова паши. Убежать от турка сейчас можно запросто, Чуриловых найти еще проще будет, но не испортит ли он все в ватаге задуманное? Ведь где-то бредут но русской земле дед Славко и Андрейка, ведь они придут в Москву и расскажут всю правду о нем и о ватаге. И потом другая дума в голову: убежит он, веру у турка подорвет, тот Ивашку уберет, ватагу отдаст в чужие руки, а то и разгонит совсем, погубит. И решил Василько ждать лучших времен.
На другой день паша снова ходил к великому князю. Пришед- ши от него, принес радостную весть — жена его под Москвой живет и растет у него сын.
Чуть не задохнулся от радости Василько.
— Хоть бы весточку ей передать...
— Княгиня сказала, что жена весть о тебе получила. И ждет.
Уж не Андрейка ли?» —подумал Василько с надеждой.
В ПУТИ истомном
Над широкой гладью реки туча появилась неожиданно. Она могуче выплыла из-за поворота, дохнула по воде свежим ветерком, разорвала гладь крупной волной. Потом, раскалывая небо, широко блеснула молния, трахнул, прокатился над водами устрашающий гром. Ветер заметался меж берегами еще сильнее, легко, одним порывом сорвал с лодки парус, унес впереди надвигающейся пелены дождя. У деда Славко сорвало с головы шапчонку, Андрей
ка еле справлялся с лодкой, которая, как бешеная, крутилась на
волнах.
Ливень догнал их скоро и легко, вымочил до нитки, потом ушел вперед, подгоняемый резким и холодным ветром. Пока с трудом вели потерявшую парус лодку к берегу, сильно оба продрогли. Долго не могли распалить костер, мокрый хворост не горел, а только дымил, затухая.
К ночи ветер еще более усилился, а у деда Славко начался жар. Он лежал в шалашике, наскоро устроенном из хвороста и сухого камыша, и тихо, в беспамятстве стонал. Около полуночи он опамятовался, позвал Андрейку:
— Не выжить мне, Андрюша. Конец свой чую...
— Что ты, деда. Настанет утро, солнышко взойдет, обогреемся, и все будет хорошо...
— Слушай и запоминай. Дойдешь до великого князя, скажешь ему так...
На рассвете дед умер. Перед смертью был спокоен. Успокаивал и Андрейку. Рассказывал, как ему добраться от Оки до Москвы.
— Ты, Андрюшенька, не сокрушайся,— говорил дед.— Будучи в ватаге, я и сам не верил, что смогу до Москвы дойти. Думал, до родных мест доберусь — и то слава богу. А теперь я спокоен: умру на родной земле. А до Москвы недалеко. Дойдешь ты... дойдешь...
Андрейка ножом вырыл неглубокую могилу, засыпал тело деда землей, на невысоком холмике поставил крест. Беда пришла так скоро и неожиданно, что Андрейка не мог поверить в то, что деда с ним нет и уже не будет никогда. Он даже не плакал: слез не было.
Не зря в народе говорят: пришла беда—отворяй ворота. В одиночку беда не ходит никогда. Расстроенный тяжелой утратой, парнишка забыл как следует привязать лодку и уснул. Проснулся, а лодки как и не бывало. А в ней уплыли и деньги и кой-какая еда, одежда. Остались у Андрейки только дедовы гусли в чехле. Побрел он, голодный и одинокий, по берегу реки, дотащился кое-как до Московской дороги и слег. Молодое тело сопротивлялось простуде чуть дольше, чем старое: прилег Андрейка на обочину дороги, заметался в жару...
Как Тугейка пережил эту тяжелую зиму, трудно сказать. В родовом его илеме людей осталось мало. Мать умерла еще летом, отец болен. Братья, все как один, погибли в схватке с боярскими детьми[12], и теперь в Нуженале остались одни старики, женщины и дети. Если бы не Иван Рун, совсем бы худо было Тугейке. Иван разыскал в соседнем илеме Пампалче с сыном, привез ее в Нуже- нал и стал подбадривать отчаявшихся людей. Как только выпал второй снег и зима вошла в свои права, застучали в Нуженале топоры. Старики валили лес, женщины возили бревна по санному первопутку, Рун с Тугой рубили срубы, и к рождеству появилась в Нуженале первая изба. Большая, просторная, на несколько семей. Для начала перетащили в нее из нор и землянок женщин с малыми детьми, потом понастроили шалашей с очагами, гуда переместили стариков. На охоту ходили вместе, кормились сообща. К весне построили еще две избы. Хоть тесно и кучно жили, но не бедствовали.
Перед масленицей появился в Нуженале хан Касим, а за ним целый обоз с посудой, утварью и одеждой. Хан передал воеводе Руну помилование князя и кошель с деньгами. Все это, и деньги, и вещи, князь велел собрать с бояр, посылавших людей своих на грабеж. После половодья князь обещал прислать по реке еще один обоз и велел Руну от его княжеского имени перед черемисами виниться и устраивать дружбу.
Весной, в конце марта, умер Изим. Перед смертью передал гамгу1 лужавуя Туге, велел встать во главе рода.
— Ты жизнь повидал,— сказал Изим.— Таких, как Ярандай, иг слушай, своим разумом живи. Как худая собака туда-сюда хво- стом не виляй. Начал служить Москве — служи, если попросят, іло на русских не держи. Бояр и князей мало, а таких, как Рун- ка, много, по ним о народе суди. Я пока болел, много думал: народ наш живет меж Москвой и Казанью — нам от них и других допоется немало, уж такая, видно, наша судьба. Но Казань гнетет пас постоянно, а Москва, она бывает на наших землях изредка. 11 люди русские добрее. Ближе к ним держись. С татарами тоже /киви дружно. Ханы да беи далеко, а простые татары рядом. С ними нам делить нечего, разве только нужду. И женись скорее, на пічку Токмолая погляди, может, приглянется. Прощай, если где плохо я сделал.
Похоронил Туга отца, давай о женитьбе думать. До этого он ил девок не смотрел. Да и когда смотреть? До девок ли, когда жить народу негде, еды не хватает, одеться не во что. А тут как рлч весна пришла, листочки на деревьях распустились, девки те листочки вдвое складывают, меж губ зажимают и такие мелодии т.ювистывают — кровь как от огня закипает. Всем известно: если ника засвистела в листочек — значит, замуж захотела. Поглядел І уі а на дочку Токмолая и удивился. Давно ли бегала босоногая, и.юнастая и мокроносая. А сейчас откуда что взялось? Лицо бе-
* Тамга (мар.) — родовой знак.
лое, румяное, брови, как крылья галки, вразлет. Груди тугие, стан гибкий, а черные глаза косят на Тугейку завлекательно. И зовут девку Уляна.
Пошел Туга к Руну, посоветовался и, недолго думая, послали Палашку сватать. Свадьбу сыграли скромно — не до больших пиров было, и стал Туга заводить семью.
Лето проскочило незаметно оттого, что забот было полно: и семян надо достать, и посеять, и убрать. Да и не беспокоил никто: ни татары, ни русские на Юнгу не приходили. Казань знает, что с горной стороны нынче взять нечего. Москва прошлую вину чует. Даже с соседями никаких ссор. Ярандай в стычке с боярскими людьми убит, во главе рода теперь сын его Мырзанайка. Тоже молод, тоже женился, и не до соседей. В общем, лето прошло в трудностях, но спокойно.
