Пауль Куусберг - Происшествие с Андресом Лапетеусом
Лапетеус криво усмехнулся.
— Длительное лечение в специальном санатории… — насмешливо повторил он. — Я не ребенок.
Хирург заставил себя успокаивающе улыбнуться.
— Разрешите уж определение лечебного режима сохранить все же за нами, врачами.
Лапетеус разволновался:
— Я убил человека! Вы ведь… знаете это?
Каким-то странным взглядом, одновременно изучающим и придирчивым, следил он за тем, какое впечатление произведут его слова.
Врачу показалось, что рассудок пострадавшего не совсем в порядке.
— Вы никого не убили, — несколько неуверенно произнес он. — Несчастье не убийство.
Лапетеус дышал прерывисто, словно хватал воздух.
— Перед законом… я… виноват… в смерти… человека, — сказал он, с трудом произнося слова. Теперь он казался врачу просто измученным и несчастным больным человеком.
— Закон делает различие между преднамеренным убийством и аварией, — осторожно возразил врач. — Вас будут рассматривать как виновника аварии, а не как преступника.
Взгляд Лапетеуса метался. Он заговорил взволнованно, причем голос упал до хриплого шепота:
— Я не… убийца… Я был… пьян. Я ничего… не помню… Почему я взял машину… и выехал. Я пригласил… к себе в гости… друзей военных лет… Виктор Хаавик, который… погиб, был… мой друг. И моя жена едва… не погибла. И как… все так получилось? Я этого… не хотел. Я не… убивал. Вы правы — это был несчастный случай… Закон различает… должен различать…
Он умолк. Глаза словно погасли. Дышал быстро, коротко.
Тут же снова оживился и потянулся к врачу:
— Я… буду жить?
— Будете. Проживете еще много лет, — заверил хирург.
Лапетеус закрыл глаза. В этот момент он казался трупом. Так лежал он долгие часы. Лишь натужное, то хрипло-свистящее, то прерывистое, дыхание подтверждало, что он не умер.
— Товарищ доктор, я не… преступник, — волнуясь, снова начал он. — Я не знаю… как это… случилось. Несчастье, страшное несчастье… Я больше не… мальчик… Раньше я… никогда не садился… за руль… в нетрезвом..: состоянии. Я не могу… вспомнить… что заставило меня так поступить. Я… работал на… ответственных постах… Хорошо знаю, что можно… чего нельзя… Я не… убийца. Нет, товарищ доктор! Свое… наказание… я… уже… получил… Жестокое наказание…
Отдохнул и продолжал:
— Вся моя… жизнь… сплошная работа. На войне… был дважды… ранен… Мне… легко не было… Всегда… работал… во всю силу… Теперь такой… конец. То, что я делал… раньше… не в счет… Я всегда… делал то… что… от меня… требовали… Моя жизнь… прошла впустую… Товарищ доктор… Виктор был… мой друг… Я не… убийца… Никто не… смеет… мне… Я никого… не предавал… Я думал не только… о себе… Я делал то… что считалось правильным… что… от меня ожидали. Теперь… я больше… никому не нужен.
Он говорил долго. И то, что он не убийца, что не знает, как произошло несчастье, что был пьян и уже сурово наказан.
Наконец его удалось успокоить.
2
Через два дня сестра сообщила ему, что товарищ из совнархоза настойчиво добивается с ним встречи. Недавно Лапетеус опять попросил не пускать к нему никого, кроме официальных лиц. Стремление говорить, неожиданно прорвавшееся в присутствии хирурга, остыло. Он снова предпочитал молчать, а на задаваемые вопросы отвечал по возможности кратко. Были ли тому причиной подскочившая температура и усилившиеся приступы удушья или что другое, этого никто не мог точно объяснить. Сейчас ему было немного лучше, температура упала на два деления ниже тридцати восьми, и врачи решили, что представителя совнархоза можно, пожалуй, пустить к больному. Хотя врачи считали разговор работника совнархоза с Лапетеусом желательным и пришедший был явно лицом официальным, сестра все же попросила его обождать в коридоре, а сама отправилась подготавливать почву. Не то Лапетеус может натворить такого, что это бросит тень на всю больницу. Даже своей жене, которая так великодушно и заботливо относится к нему, Лапетеус за целый час не сказал ни одного слова. Только стонал с уродливой гримасой на лице. Сосед по палате говорил, что жена плакала и умоляла, но директор Лапетеус лежал с закрытыми глазами и молчал. А потом пожаловался главному врачу, что ему не дают спокойно умереть.
— Могу я пустить к вам посетителя? — спросила сестра.
— Кто он?
— Из совнархоза. Сказал, что по важному делу.
— Пусть войдет.
Хотя градусник подтверждал, что температура спадает, Лапетеус все же чувствовал себя плохо. Все время требовал кислорода, боялся удушья. Особенно по ночам, когда его охватывали приступы страха. Он почти ежечасно звонил и требовал дежурного врача. Днем полуспал, полубодрствовал и не терпел, когда его беспокоили. И сейчас в его голосе прозвучало недовольство.
Сестра ушла. Через несколько минут дверь палаты открылась, вошел человек в белом халате.
Антс Паювийдик.
Лапетеус враждебно и мрачно смотрел на него. С каких пор Паювийдик работает в совнархозе? В качестве кого? В управлении строительства? Не может быть. Паювийдик рабочий, каменщик, а в управлении сидят инженеры, техники, экономисты и тому подобное. Что все это означает?
Паювийдик подошел к его постели, переставил стоявший в ногах стул к кровати, сел на него и протянул руку. Лапетеус почувствовал в своей руке шершавую и мозолистую ладонь гостя.
— Здорово, капитан! У тебя директорские замашки так въелись в кровь, что и в больнице требуешь предварительного доклада. Честно говоря, я боялся, что ты выглядишь паршивее. Н-да, крепкий ты мужик, это точно.
За веселыми словами Паювийдик прятал тяжелое впечатление, которое произвел на него Лапетеус. С тощего, с ввалившимися щеками и остро торчащими скулами лица на него глядели недоверчивые глаза. Паювийдик был подготовлен к тому, что от его бывшего командира роты остались только кости да кожа. Человек, который потерял много крови и держится только на уколах и лекарствах, не пышет полнотой и здоровьем. Паювийдика не удивила бледно-желтая кожа Лапетеуса и то, что он бессильно лежал на подушках. В полевых лазаретах приходилось видеть людей, которые за несколько часов становились похожими на покойника. Он по своему опыту знал, что значит неделями находиться между жизнью и смертью. Не внешность Лапетеуса подействовала на Паювийдика. Поразило поведение. Почему Лапетеус прячется от людей? Почему он сейчас так сердито уставился на него? Именно то, как держался и как смотрел Лапетеус, угнетало больше всего. Паювийдик ощущал во взгляде Лапетеуса недоверие, подозрение, вызов, злобное упрямство и еще что-то, вызывавшее жуть. Лапетеус неотрывно следил за выражением лица Паювийдика. Тот почувствовал это и был настороже, чтобы не выдать себя.
— Почему ты… пришел? — Лапетеус все еще враждебно косился на него.
Паювийдик заставил себя ухмыльнуться.
— Должен признаться, что легче было вклиниться в оборону немцев, чем сейчас попасть к тебе. Чтобы пробиться сквозь заградительные отряды, потребовалась гвардейская сообразительность. Медсестре, которая наседала, как херувим, пришлось наговорить бочку арестантов, прежде чем она поумнела. Чудно, что в глазах некоторых мамзелей человек становится человеком, когда перед его фамилией грохочет гром какого-нибудь высокого учреждения. Совнархоз — это слово для нее имело вес. В конце концов, я не так уж и пересолил: ведь и я работник системы совнархоза.
Лапетеус пристально Смотрел на Паювийдика из-под полуопущенных век.
— Почему ты пришел? — повторил он, делая между словами долгие паузы.
Паювийдик посерьезнел.
— Если бы я лежал вместо тебя на этих простынях, разве бы ты не навестил меня? — спокойно спросил он.
Лапетеус опустил веки. Ему было тяжело смотреть в глаза фронтовому товарищу: ведь он-то не пришел бы проведать Паювийдика. Понял, что не другие к нему, а он стал к другим равнодушен. Но признаться в этом Лапетеус не хотел. Все его существо восставало против такого вывода. Он хотел чувствовать себя жертвой, страдающей жертвой, и до сих пор это удавалось ему. Какое право имел Паювийдик прийти и разрушить то, что он час за часом, день за днем воздвигал? Подсознание говорило ему, что если он перестанет чувствовать себя жертвой — тогда конец. И придется признать, что он жил пустой и вздорной жизнью крохотного жучка, жизнью приспособленца, у которого не было ни одной большой мысли или поступка, который всегда ставил свое «я» на первый план и мудро держался в стороне от всего, что могло потревожить его покой. Банкротство — естественный финиш такой жизни. Нет, нет, нет! Он всегда помогал своим друзьям, никогда не думал о своей шкуре. Никто, и Паювийдик тоже, не имеет права ни в чем упрекнуть его. Лапетеус ощутил панический страх перед навязчивыми мыслями: если ему окажется не под силу отогнать их, тогда у него не будет больше выхода.
