Пауль Куусберг - Происшествие с Андресом Лапетеусом
На общем собрании Хельви снова увидела Андреса. Он поднялся на трибуну и начал свой доклад. Сперва Хельви не слушала, о чем говорил Лапетеус, но вскоре текст, который он зачитывал, показался ей знакомым — им отделы пропаганды снабжали докладчиков. Лекторы и другие представители по-разному пользовались этими текстами, которые почему-то назывались тезисами: одни как вспомогательным материалом, другие просто отбарабанивали его слово в слово. Хельви испытывала неловкость оттого, что Андрес действовал по примеру вторых. Тревожило и другое. Он держался с какой-то надменной самоуверенностью, которую Хельви часто замечала у людей, работавших в центральных учреждениях. Такие деятели никогда не говорят с работниками подчиненных учреждений как равный с равным, а как-то иначе. Они всегда ощущают потребность поучать — даже в том случае, если они ничего не понимают в вещах, о которых говорят. Ожидают, что к ним будут относиться внимательно, как всегда к авторитетам, и не любят, когда с ними спорят. От конкретных вопросов они увиливают, заменяя их общими рассуждениями. И общими истинами они обрушиваются на каждого, кто не хочет признавать их безошибочность. Всем своим поведением они словно воплощают определенную точку зрения: я представитель вышестоящего органа, — следовательно, я прав.
Лапетеус был высокого роста, а трибуна, на которой он стоял, низкая. Подчеркивая какую-нибудь мысль, он наклонялся вперед, опирался руками о трибуну и задирал подбородок. В эти моменты он напоминал Юрвена.
Хельви отвела от него взгляд. Ей было неприятно видеть Андреса таким. Человек, который подчеркнуто прямо стоял на трибуне и бросал то громким, то тихим голосом в зал написанные ему на бумажке слова, был для нее чужим человеком.
Совсем чужим.
Ощущать это было досадно.
За спиной Хельви бранились женщины-торговки. На рынке они сдирали с людей по три шкуры за молоко и масло. Они стали честить мастера, который с каждой зарплаты клянчил себе на пол-литра.
Хельви подумала, что Лапетеусу пора бы кончать.
И размышляла о том, что, наверно, никогда не научится быстро улавливать сущность людей. Андреса она сперва сочла за труса и шкурника, потом решила, что он смелый, по крайней мере прямолинейный человек, а выходит, Андрес был совсем другой.
Хельви снова взглянула на выступавшего, который все еще бравурно бросал слова в зал. Показалось, что Андрес заметил ее. Хельви это не взволновало. Как странно — люди входят друг другу в жизнь и снова уходят из нее. И ведь она любила его. В ней пробудилось что-то теплое. Теплое и нежное. Следовало бы подойти и что-нибудь сказать Андресу. Ну, хотя бы, чтобы он не принимал казенную позу руководящего деятеля. Или по крайней мере не выдавал бы чужих слов за свои. Но Хельви. очень хорошо знала, что она не пойдет и не будет говорить с Андресом. Потому что ему больше не нужны ее слова. И, вероятно, никогда не были нужны.
Через четверть часа Лапетеус кончил.
Женщины за спиной продолжали перешептываться. Теперь они говорили о том, что из деревни люди перебираются в город, что квартир нет, и это, наверно, останется вечной бедой.
Объявили перерыв, И что после перерыва артисты филармонии дадут концерт.
В коридор вела узкая дверь. Да и сам коридор не был просторным. Поэтому зал пустел медленно. Хельви подумала, что можно бы обойтись и без концерта. Все равно половина людей уйдет.
Ее окликнули.
Хельви узнала голос директора.
— Товарищ Лапетеус просит вас к себе.
Хельви видела удивленное лицо директора, но, человек деликатный, он ничего не спросил у нее. «Что бы он сделал, — подумала Хельви, — если бы я сказала ему, что была любовницей Лапетеуса?» Сейчас она была противна самой себе.
Расставив ноги, Лапетеус стоял перед столом президиума и говорил громким голосом человека, убежденного в уместности своих слов, о том, что штурмовщина в конце квартала говорит о серьезных недостатках в организации работы на предприятии и что нужно сделать все, чтобы обеспечить ритмичную, строго по графику работу цехов и предприятий.
— Здравствуй, — протянул он Хельви свою сильную руку.
— Добрый день.
Лапетеус отвел ее чуть-чуть в сторону от других и сказал:
— Давно не видались. Время прямо летит. У вас хорошая фабрика. По выполнению плана одна из самых передовых в области. Штурмовщина еще бывает, но… Я знал, что ты здесь работаешь.
— Фабрика хорошая.
— Я порой завидую людям, которые непосредственно принимают участие в производстве, делают что-то своими руками. Так сказать, мужчинам и женщинам от станка. Они конкретно видят, могут пощупать рукой плоды своего труда. Нигде я не чувствовал себя так естественно, как в лесу, с пилой в руках.
Хельви еще острее, чем во время его выступления, почувствовала, что Андрес сильно изменился. Раньше он не был таким самоуверенным и разговорчивым. Почему он так говорит? Делает вид, что он свой человек, или действительно хочет им быть?
Они обменивались пустыми словами. Видимо, и Лапетеус понял, что им нечего больше сказать друг другу, и перевел разговор на общих знакомых.
— Майор Роогас ушел из Вильянди. Почему, этого я в толк не возьму. Он мог быть уверен в моей помощи. А Паювийдик недавно приходил ко мне в исполком. Жаловался. В ближайшее время посмотрю, что у него там стряслось. Хаавик делает карьеру — его перевели в редакцию центрального органа. Ну, перо у него бойкое. Не повезло Пыдрусу.
— Пыдрус нуждается в поддержке, — сказала Хельви.
— Он сам во многом виноват, — произнес Лапетеус.
— Ему не позволяют работать даже учителем. Что же ему делать?.Пригласи его к себе, поговори с ним. Вдруг сможешь помочь?
— Из школы ему все же придется уйти, — заметил Лапетеус.
— Он учитель. Учитель математики.
— Школа не единственное место работы для такого человека, как он.
— Конечно, он справился бы и… с пилой. Но у нас не так уж много педагогов.
— Пыдруса выгнали из партии, — холодно сказал Лапетеус. — Защита его была бы приятельской политикой и ничем иным.
Хельви покачала головой.
— Пыдрус остался коммунистом. Он всегда был им.
— Я в этом больше не убежден.
— Ты это серьезно? — Она испуганно посмотрела на Лапетеуса.
— Да, — спокойно подтвердил он.
Хельви беспомощно молчала.
Лапетеус огляделся вокруг.
— Вашей фабрике нужен новый производственный корпус.
Хельви не захотела менять тему разговора.
— Не можешь ты так думать! — взволнованно сказала она. — Не можешь! Я не верю тебе.
— Раньше я о нем не все знал. — Голос Лапетеуса звучал недовольно. — Он сочувствовал всяким буржуазным деятелям. Смотрел сквозь пальцы, когда деятели пятсовских времен [16] заправляли в школах. Игнорировал произведения классиков марксизма-ленинизма. Пионерская и комсомольская работа его не интересовали. В конце концов, почему фашисты не расстреляли его отца?
Перерыв окончился.
Председатель месткома стоял в дверях и приглашал всех на концерт.
К Хельви и Лапетеусу подошли директор и председатель комитета профсоюза.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В один из обходов Лапетеус удивил хирурга просьбой — пусть скажет, что с ним будет. До сих пор он ничего не спрашивал о своем здоровье ни у хирургов, ни у терапевтов. Если к нему обращались, он отвечал одним-двумя словами. Врачам не нравилось упрямое молчание Лапетеуса.
Они пытались разговорить его, пробудить в нем интерес к своему здоровью, но это не давало результатов. Поэтому врач был поражен, однако виду не подал.
— Недели через три-четыре отправитесь домой, — сказал он как можно убедительнее.
Лапетеус пристально посмотрел на него.
— Ваше состояние было довольно-таки критическим, — продолжал доктор, которому показалось, что больной снова застывает в прежнем безразличии. — Человек послабее не устоял бы. У вас редкостное здоровье. Просто на удивление крепкое сердце. Сердце-то вас и спасло. Теперь самое тяжелое уже позади. Скоро вы начнете поправляться гораздо быстрее.
Лапетеус измученно закашлялся. Кровь ударила ему в голову, дыхание стало хриплым. Перевел дух и потребовал:
— Говорите правду.
Врач спокойно произнес:
— Опасности нет. Конечно, полное выздоровление потребует еще времени, но в том, что вы поправитесь, нет больше ни малейшего сомнения.
— Что у меня с легкими? — В голосе Лапетеуса слышался едва заметный оттенок волнения.
Он все еще дышал с трудом. Несколько часов в день получал кислород.
— Тяжелое сотрясение груди. Сломанные ребра повредили плевру и легкое, это вызвало эмпиэму, пневмоторакс и гемоторакс. Или, говоря на обычном языке, внутренние кровоизлияния, воспаления и очаги нагноения. Ваши легкие и сейчас не совсем чисты. Нужно будет сделать пункцию, возможно — вмешаться хирургически, но все это уже, так сказать, обычный путь. Вероятно, после выхода из больницы вам потребуется еще длительное лечение где-нибудь в специальном санатории.
