Сергей Герман - Обреченность
Группой командовал уже немолодой старшина с четырьмя эмалевыми треугольниками на петлицах. Он отдавал толковые распоряжения, группа подчинялась.
Младший политрук склонился над Костенко.
— Товарищ подполковник, у вас на груди кровь. Надо перевязать!
Костенко прохрипел:
— Потом… у меня под гимнастеркой знамя дивизии. Положи на рану под гимнастерку какую нибудь тряпку. Будь рядом. Если помру, знамя понесешь ты. Командовать группой будет старшина.
Набираясь сил молча смотрел снизу вверх, потом сделал короткое, слабое движение лежавшими на шинели белыми пальцами.
— Подойдите — сказал корреспондент старшине.— Зовет.
Старшина наклонился, и Костенко, прикусив от боли губу, шепотом сказал ему что-то, что тот не сразу расслышал. Поняв это по его глазам, подполковник до пояса расстегнул гимнастерку и бойцы увидели тяжелый, пропитанный кровью бархат, с вышитыми золотом буквами: «...-6я Крас....».
— Командуй старшина....Спасай знамя и выводи людей.
Старшина кивнул бойцам, двое из них из досок полуторки и шинелей сладили какое то подобие носилок и меняясь, по очереди понесли подполковника с собой.
Он то терял сознание, то, очнувшись, смотрел на плывущие над ним облака, на черный от грязи и пыли бинт которым была обмотана шея впереди идущего бойца.
Мысли то неслись вперед, то замирали и тогда казалось, что каждую минуту повторяется то, что уже было. Что время течет медленно... очень медленно. На несколько секунд он терял сознание и придя в себя испуганно вздрагивал, сжимая рукой пистолет.
ТТ все время лежал у него на груди.
Младший политрук шел рядом.
Нести подполковника на самодельных носилках было страшно неудобно. Несколько раз его чуть не уронили. Рана на груди снова начала кровоточить.
— Ничего, ничего, - успокаивал старшина,— потерпите товарищ подполковник. Скоро наши, там врачи.
Всюду развороченная земля, воронки от бомб, на земле изуродованные трупы красноармейцев, возле них обгорелые стволы винтовок и остатки солдатских лопат.
Перед рассветом вышли к Кубани.
Подходя к переправе увидели, что на берегу творится что-то непонятное. Крики, ругань, выстрелы.
Переправой командовал майор в запыленной гимнастерке и сапогах.
На поясе висела потертая кобура с ТТ. Он, что-то кричал сорванным голосом и размахивал кулаками. За его спиной ощетинилась цепь бойцов с примкнутыми штыками. По сторонам от дороги стояло несколько пулеметов, нацеленных стволами на приближающихся бойцов.
У переправы стояли несколько полуторок и запряженных телег с ранеными красноармейцами.
Подойдя ближе бойцы услышали сорванный хрип майора:
— Всем стоять. Мать вашу перемать! Кто может держать оружие остаются на этом берегу. Сюда уже рвутся немецкие танки. Эвакуируем только раненых.
Переправа шла медленно; притащенный из соседнего колхоза второй паром оказался дырявым, с гнилым канатом, который рвался каждые полчаса. Саперы работали без устали. Срастили второй канат, заделали отверстие и перевозка ускорилась.
Младший политрук с наганом в руках подбежал к майору.
— Товарищ майор, я военный корреспондент газеты «За Родину» младший политрук Злотник. Сопровождаю представителя ставки подполковника Костенко. У него знамя части. Надо как можно скорее отправить нас в тыл.
— Подполковника в машину с ранеными. Все остальные в оборону.
— Но я не могу бросить раненого старшего командира со знаменем дивизии.
Майор махнул рукой.
Подполковника Костенко, завернутого в шинель, кое-как уложили у борта, в кузов машины. Рядом с ним села медсестра, с каким-то детским, жалобным лицом.
Младший политрук с наганом в руках вскочил на подножку, близоруко озираясь по сторонам.
* * *
На разбитых и пыльных степных дорогах день и ночь грохотали танки немецкой группы армий «A».
Серым облаком катилась пыль, за ней двигались ряды пехоты, машины, пушки.
А по обочинам дорог колыхались волны желтой, высокой пшеницы. По ночам горели подожженные колхозные поля. Полыхало багровое зарево пожаров. На многие версты пахло паленым хлебом, и этот запах кружил, дурманил головы.
В последних числах июля, когда выжженная солнцем степь изнывала от зноя горнострелковый разведывательный отряд, шедший во главе 4й горнострелковой дивизии вермахта, вышел к станице Кущевской.
Первая немецкая атака была отбита огнем советских войск. Но немецкое командование во что бы то ни стало решило захватить и использовать для дальнейшего наступления перспективный плацдарм.
Утром 31 июля пехота вермахта начала наступление на позиции 12й Кубанской и 116й Донской кавалерийских дивизий, оборонявших станицы Шкуринскую и Канеловскую. Казаки перешли в контратаки и сумели отбросить противника, но соседняя 18я армия дрогнула и начала отступать.
31 июля входившая в ее состав 216я стрелковая дивизия оставила Кущевскую.
С наступлением ночи 15я кавалерийская дивизия попыталась выбить противника из станицы, но не смогла. Тогда-то командование и решило ввести в бой 13ю казачью кавалерийскую дивизию полковника Бориса Степановича Миллерова, входившую в состав 17го Кубанского казачьего корпуса. Корпус был сформирован из жителей Краснодарского края.
Ночью казаки, переместились в высокие заросли кукурузы и подсолнухов, заняли исходное положение для атаки.
Рыжела выжженная солнцем земля. Тянулись по небу бледные прозрачные облака.
На зорьке выслали разведчиков. Трое пластунов скрылись в зарослях кукурузы. Через полчаса они вышли к ровному полю, заросшему травой. В бинокль были хорошо видны беленые казачьи хаты, скрытые фруктовыми садами.
Где-то вдали подымался высокий журавль колодца. По пустой улице покачивая ведрами на коромысле прошла молодайка в белом платочке на голове.
Сержант Нефедов закусив травинку медленно переводил окуляры бинокля с хаты на хату.
— Вииииижу!
Из-за деревьев выглядывали хоботы танковых пушек. Вился дымок походных кухонь.
Разведчики вернулись, доложили - в станице стоят немцы. Готовятся к маршу.
Через час из станицы выдвинулась колонна грузовиков с пехотой. Впереди двигались мотоциклисты разведки и штабные машины.
Командир дивизии полковник Миллеров вызвал по рации штаб корпуса.
— Кипарис, это Береза... Ответь, прием!
— Береза, Кипарис на связи. Что у тебя, прием!
— Заняли позицию, оседлали дорогу, обзор на три километра вперед. Из станицы выдвигается немецкая механизированная группа, стоим, ждем.
— У них есть танки?
— Пока не вижу… Нет. Точно нет. Только грузовики с пехотой, бронемашины. До роты мотоциклистов.
— Твое решение?
— Атакуем лавой со стороны солнца. Заходим с правого фланга, по полю.
— Как ты без поддержки-то, Борис?
— Используем фактор внезапности. Немцы и опомниться не успеют. Порубим и отойдем.
— А если немцы подтянут танки или самоходки?
— На этот случай приготовил для них подарочек.
— Подарочек то подарочком, но коробочки Орловской бригады тебя поддержат. Сейчас дам команду. Давай тогда, вперед! Только не увлекайся чересчур, а то я тебя знаю. Все, конец связи.
Миллеров оглядел позиции.
Яркое утреннее солнце выкатилось из-за линии горизонта и медленно поднималось на стоящими и лежащими людьми.
— Васильев! Командиров полков ко мне. Срочно!
После получения приказа комдива командир полка майор Соколов построил свои эскадроны. Сказал коротко:
— Сейчас мы пойдем в атаку. Биться будем насмерть. Может случиться так, что погибнем все. Но если нам придется погибнуть, то умирать будем с казачьей удалью.
Командир полка еще молод, у него мальчишеские черты лица.
А у рта уже тяжелые складки, и глаза взрослого, уже пожившего, много повидавшего в своей жизни человека. Большие, выпуклые, окруженные сеточкой морщин. Не отрываясь, словно прощаясь долго смотрел на казаков.
Знал, что многих видит в последний раз.
Перед атакой казаки сняли с себя все лишнее, что могло помешать в бою - котелки, саквы, плащ-палатки, лишнюю амуницию. Оставили только самое необходимое- оружие, патроны, примотали к прикладам карабинов пакеты с перевязочными бинтами.
Вытянули из ножен шашки. Освобожденная из ножен, жалобно и тонко, взвизгнула сталь клинков.
В воздух взлетели три красных ракеты. Командиры полков подали команду: «Поэскадронно! Развернутым фронтом! Для атаки! Марш!»
Казачья лава, развернувшись на два километра по фронту и сверкая клинками, двинулась на немцев.
Поле вмиг запестрело разноцветьем казачьих черкесок, разномастьем скакунов.
Над степью клубилась пыль, дрожала земля под ударами копыт.
