Валерий Горбунов - Секреты для посвященных
Пипл? — Он догадался, что так она называет своих друзей. Чувство долга заставляло ее разделить с ними судьбу.
Дик потянулся вслед за ней.
5Сима проснулась с испариной на лбу.
Сразу же догадалась, что сейчас середина ночи. Догадаться было нетрудно, достаточно бросить взгляд в окно на соседний ведомственный дом. Там жили «служивые». Сейчас они спали. Спать ложились не позже одиннадцати, а просыпались в семь. Первые окна вспыхивали еще раньше — в пять, правда, одно окно в доме светилось всю ночь. Иногда Сима говорила себе: надо расспросить людей, узнать, кто такой этот полуночник. Однако не узнала. Так у нее повелось с детства — надумает что-либо сделать и не делает. Неохота. Поступки же всегда совершала не думая, рубанет сплеча, и все. И никогда не жалела о содеянном, хотя редко выходило хорошо, чаще плохо. Но она себя не казнила, раз так поступила, значит, надо было, и весь разговор.
Проснувшись, Сима успела уловить ухом последнюю ноту разбудившего ее зловеще скрежещущего звука.
Догадалась: отворилась дверца шифоньера. Замок давно сломан, не держит. Надо было с вечера подсунуть под дверцу толстую бумажную закладку, а она забыла. Сима попыталась убедить засевший в сердце страх: только и дел, что забыла подсунуть закладку, ничего по-настоящему плохого не случилось, уходи.
Но страх не уходил.
Новый звук донесся из кухни: капля сорвалась с кончика крана и плюхнулась в пиалу. Чашки все побились, приходится пить из подаренной соседкой пиалы. Будто она не русская. Грехов, или, как сейчас говорят, недоделок, накопилось много, бумажную закладку под дверцу не подсунула, пиалу не вымыла, оставила на утро, кран как следует не закрутила. Однако у Симы наготове оправдание: некогда было, сын пожаловал. Она вскочила и бросилась к закутку, где спал Вадик. Но закуток был пуст. И явился нежданно-негаданно и ушел, ничего не сказав, ей, матери.
Она подумала, что ее жалкая квартира превращается в человеческое жилье только тогда, когда в ней появляется сын. Но как редко это бывает! Как мало времени он здесь проводит! Сима подходит к кушетке, шарит рукой, словно сын мог затеряться в складках одеяла. Одеяло грубошерстное, колет подушечки пальцев, от него идет резкий дух — дух зверя. Она нащупывает в зарослях шерсти какие-то мелкие твердые крошки, машинально подцепляет их ногтями, отбрасывает в сторону. Тревога уже накатилась на нее, а мыслей в голове нет. Сколько же сейчас все-таки времени? Который час?
Часов в доме нет. Те, что были, давно остановились, кончилась батарейка, а новой Сима не купила, кто их знает, где их берут. Да и к чему ей часы: река Времени течет мимо Симы. Уже давно ее неспешное, но неодолимое течение унесло все, что было у нее, — здоровье, красоту, мужа, достаток, счастье. Странно, но тогда она вовсе и не чувствовала себя счастливой. Ей всегда всего было мало, и это чувство — чувство недостаточности всего сущего — целиком заполняло ее, вытесняя остальные.
Теперь Симе ничего не надо. Приносили бы вовремя пенсию, да чтобы с сынком все ладно было. Еще с тех давних пор, когда Вадик набирался сил в материнской утробе, его связала с Симой теплая, пульсирующая пуповина. Она не оборвалась до сих пор. Время от времени, когда какая-то чуждая злая сила перехватывает эту пуповину, сдавливает ее, Сима тотчас же начинает задыхаться. Вот и сейчас она, словно рыба, выброшенная на берег, часто-часто открывает рот, стараясь побольше захватить воздуха из тяжелой атмосферы непроветренной комнаты, но это не помогает. Резкая давящая боль в сердце. Она плетется назад, к кровати, и ложится помирать.
Но помереть, Сима это хорошо знает, не так просто. Сколько раз собиралась, да не выходит. Вот и сейчас она, вытянувшись, долго лежит в темноте, оглушенная страхом и болью, но мало-помалу и то, и другое начинают отпускать ее. Видно, помереть час еще не пришел. Сима, кряхтя, снова выбирается из-под одеяла, достает из шкафа телефонный аппарат (почему он у нее хранится в шкафу — это особый разговор), негнущимся пальцем набирает номер. Долго ждет — середина ночи. Он спит, ему нужно время, чтобы вырваться на поверхность из черной бездны сна, нащупать в темноте ногами тапки, подбежать к телефону, схватить трубку. На мгновение она испытывает прилив злого удовлетворения: пусть поволнуется, не ей одной тут психовать в ночи. Наконец трубку берут. Хриплый спросонья женский голос спрашивает Симу: «Алло? Вам кого? Кто говорит?» Сима не отвечает, потом вешает трубку. Она как будто слышит обмен репликами, который происходит в это мгновение на другом конце Москвы.
— Кто это? — спрашивает он, приподымаясь в постели на согнутом локте. Его ранняя лысина просвечивает сквозь редкие светлые волосы.
Она отвечает:
— Молчат, только дышат в трубку…
— Кто же это может быть?
— А ты еще не догадался?
— Кто?
— Она, твоя ненормальная. Кто же еще… Пятый час… Ишь, зараза, поспать не дает. Ей что — надрыхнется днем, на работу ходить не надо, деньги и так приходят, пенсия плюс алименты. Чего не жить? Вот и блуждает по ночам, людям спать не дает.
6На отцовскую дачу они приехали вчетвером — Дик, Дюймовочка, Боб и Грета — тощая девица в расшитой цветами черной хламиде, которая для кофты была слишком длинна, а для платья слишком коротка. Было холодно, Грета посинела и вся дрожала. Боб то и дело совал ей охотничью фляжку, наполненную медицинским спиртом, раздобытым у знакомой медицинской сестры. Грета отхлебывала глоток, спирт обжигал ей горло, она давилась, кашляла, глаза у нее наливались кровью. Боб хохотал и хлопал Грету рукой между лопаток: «Клёвая герла! Тринькай, лови кайф!»
На дачу Дика и его компанию привели холода. Осень и зима — черное время для «системных» людей. Некоторые подались на юг, часть вернулась под ненавистный домашний кров, кое-кто, запасшись пальто и одеялами, продолжал скитаться по чердакам и пустующим «хазам».
Почему-то Дик постеснялся сказать, что недостроенная дача, на которую он привез своих друзей, отцовская. «Системные» люди презрительно относились ко всем видам собственности и ее владельцам. Тень этого презрения могла пасть и на Дика, хотя, видит бог, он к этой даче не имел никакого отношения.
Подстелив прихваченные с собой одеяла, они расположились на полу, усеянном завитками стружек. Закусили тем, что с утра «нааскали» у вокзала — выпросили у прохожих. Занятие было не из приятных, но необходимое — как-то существовать надо.
Подкрепившись, Дик взял гитару и начал наигрывать. Грета запела низким пропитым голосом:
Я клёвая герла́,
Имею траузера…
Малиновый берет
И бисерный браслет…
На самом деле Грета не имела даже этого, но не унывала. Оглянувшись, Дик заметил, что его приятель Боб привалился к Дюймовочке и даже обхватил ее плечи рукой. Ему это не понравилось. Знал, что «системные» люди не признают права собственности и в любви, легко меняют партнеров. Пусть, думал он, Грета делает все, что хочет, но Дюймовочка… Он схватил тяжелую руку Боба и сбросил ее с плеч девушки. Боб и Дюймовочка с удивлением на него поглядели. Дик скомандовал:
— Наливай, Грета!
Выпили, покурили и погрузились в сладостную полудрему.
Дик очнулся от возни, которую устроили в углу Боб и Грета. Он взял Дюймовочку за руку и потянул за собой.
— Пойдем прогуляемся.
Она послушно вышла с ним в ночь. Было прохладно. Темные разлапистые ветви сосен высоко над головой четко выделялись на высветленном луной синем небе.
— Клёво! — сказала Дюймовочка.
Грудь Дика распирали ранее незнакомые ему чувства. Ему многое хотелось ей сказать, но он опасался, что Дюймовочка, давно перенявшая законы, установленные «системными» людьми, воспримет его речи как посягательство на личную свободу. Возьмет и высмеет его.
— Ты хотела бы жить здесь? В этом доме? — спросил он.
— А зачем?
— Мы жили бы здесь… вдвоем.
— Вдвоем? — Дюймовочка повернулась к нему. Глаза ее блестели в темноте. — А Грета? А Боб? А другие…
Она или не понимала, или не хотела его понять.
Дик решился:
— А вдвоем разве нам было бы плохо?
Она отвернулась и, осторожно ступая по невидимой тропинке, медленно двинулась прочь.
Он настиг ее в два прыжка, схватил за плечо.
— Просто ты меня не любишь? Да?
Дюймовочка охнула:
— Отпусти! Мне больно!
Он разжал пальцы, отпрянул от нее. Щеки его горели…
— Ой, смешной ты, — ее смех рассыпался тихой музыкальной трелью. — Ты бы еще предложил выйти за тебя замуж. Если бы я этого хотела, разве ушла бы из дому? Больше никогда не говори со мной так. Ты все испортишь. Уже испортил.
Они вернулись в дом. Боб зажег свечку, наклонил ее и капал воском прямо на пол, чтобы прилепить огарок.
— Ты поосторожней, — буркнул Дик. — Кругом стружки. Дом спалишь.
