Криста Вольф - Расколотое небо
Но они еще не слышали сообщения. Рита вспоминает: высунувшись из окна, мы увидели перед паровозом сигнал «стоп». Именно сейчас, когда надо было развить скорость, чтобы начать испытание тормозов! Все ругались по долгу службы, но, собственно говоря, были не против паузы. Там уж дело машиниста снова разогнать машину. Из окна мы видели пастбище. С правой стороны оно примыкало к деревне, с левой — к чуть изогнутой линии леса, на фоне которого темнел одинокий неподвижный человек.
Позже я часто вспоминала песенку, которая в эту минуту гремела из репродукторов всех десяти вагонов: «Он был хорош собой, матросик боевой, по всем морям, по всем волнам…» Я и теперь, когда слышу эту песенку, представляю себе паренька, одного из ремонтников, разбиравших шагах в пятидесяти от нас соседний путь. Остальные ремонтники, все больше пожилые люди, работали, надвинув шапки на лоб, и даже не подняли головы, когда рядом остановился наш поезд. Но этот парень всадил кирку в кучу земли и медленно сделал по направлению к нам те самые пятьдесят шагов.
Это он, совсем незнакомый нам человек, которого никто из нас никогда больше не увидит, принес нам сообщение. Стоя на щебне соседнего пути и задрав голову, он спросил, даже не особенно громко:
— Слыхали? Час назад русские запустили в космос человека.
Я видел облака и легкие тени на далекой, милой Земле. На какое-то мгновение во мне пробудился сын колхозника. Совершенно черное небо выглядело вспаханным полем, засеваемым зерном звезд.
Когда прорвалась глухая тишина, воцарившаяся вслед за словами парнишки? Ведь тем самым все, что до сих пор свершилось, приобрело смысл: сын колхозника вспахал небеса и зерном рассыпал по ним звезды…
Когда прорвалась тишина?
Да ведь, собственно, никто и не молчал. Все разом зашумели, посыпались вопросы. Кто-то даже резко и протяжно свистнул, как на боксе. Парень, довольный своим успехом, засмеялся, обнажив два ряда крепких зубов. А из репродукторов еще гремела та самая песенка.
И все же было очень тихо. Царила та тишина, когда каждый прислушивается к новому звуку — к тому, который в эти минуты добавился к старому, такому знакомому хору земных звуков.
Такому знакомому? Но что это? Словно скальпелем полоснула тень сверкающей капсулы по всем меридианам, вскрыв земную кору вплоть до кипящей раскаленной сердцевины. Да вообще она ли это, круглая степенная планета, неторопливо вращающаяся со своей живой ношей во вселенной? Не стала ли она враз моложе и не запылала ли гневом в ответ на дерзкий вызов своего сына?
Так неужели ей теперь полететь вверх тормашками, земле, которая всегда, что бы с тобой ни случилось, была единственной опорой и основой твоего существования? Надо ли так натягивать старые стропы, на которых до сих пор держался мир? По плечу ли тебе столь внезапное освобождение от привычного «так, а не иначе»? Хватит ли у человека его малой толики тепла, чтобы выдержать холод космоса?
Вон та деревенька, и старательные рабочие на путях, и неподвижный человек у лесной опушки — разве они все те же? Ведь сообщение тем временем облетало весь земной шар, словно пламя, сжигая заплесневелую кожуру столетий. А наш поезд тем временем, бесшумно тронувшись с места, навсегда оставил и это пастбище, и эту деревню, и опушку леса с одиноким человеком…
Стыдясь обнаружить свои чувства, пассажиры под различными предлогами разбрелись кто куда. В мгновение ока вагон опустел. Рита устроилась за спиной тормозного мастера, который, раскрыв на откидном столике книгу учета, под датой 12 апреля вписал: «Только что, в 8 часов 15 минут, получено сообщение, что во вселенной находится советский космический корабль с человеком на борту». А потом он вытащил из кармана секундомер, развернул старую мягкую тряпочку, в которую тот был завернут, и положил рядом с книгой учета. Машинист прекрасно знал, что от него теперь требуется: он сразу повысил скорость. В нашем распоряжении оставался только короткий прямой перегон, тут и надо было тормозить, иначе упустишь возможность. Мастер взял в руки часы и напряженно следил в окно за километровыми столбами, а они все быстрее и быстрее мелькали мимо. Ему почти не нужен был секундомер. Уже десять лет он проверял каждый тормоз в каждом вагоне, покидавшем завод. Но он добросовестно вносил в книгу показатели возрастающей скорости (проверяют тормоза при скорости поезда не менее 80 километров в час): его большой палец с раздвоенным ногтем нажимает кнопку секундомера. Время тоже бежит, несется с бешеной скоростью. Вот уже следующий километр. Еще раз нажата кнопка.
Пройденный путь делят на время в секундах и получают скорость.
В этот день проверить тормозной кран хотел сам Эрнст Вендланд. Стоя в дверях, он взялся за ручку тормоза и не спускал глаз с мастера. В глазах светилось напряженное внимание. Ему нельзя было отвлекаться, надо было лишь ждать знака мастера. Тот все еще был недоволен скоростью. Но вот он поднял руку. Вендланд весь напрягся. И когда они пролетели следующий столб, мастер махнул;
— Давай!
В ту же секунду Вендланд со всей силы рванул ручку тормоза. Раздался отвратительный скрежет, которому, казалось, не будет конца…
Тормозной мастер высовывается из окна и напряженно следит за движением состава. Все медленнее и медленнее проскакивают мимо телеграфные столбы. И вот уже неохотно, сопротивляясь, а потом наконец словно образумившись, поезд остановился.
Однако еще прежде, чем испытатели выскочили из вагонов и измерили тормозной путь, мастер покачал головой. А из соседних вагонов, как бы невзначай, к нему стали сходиться его коллеги — опытные специалисты. Все они без измерений и вычислений знали: тормозной путь слишком велик.
Такого на их веку еще не случалось.
Рита разделяла их озабоченность и беспокойство, хоть и не высказанное вслух, но охватившее всех. То, о чем сейчас здесь говорили, то, что сейчас здесь решали, те распоряжения, которые здесь давались, — все было ей понятно. И понятна не только внешняя сторона, нет, новый вагон, такой красивый и нарядный, она словно видела насквозь. И была этому рада. «Я здесь своя», — думалось ей.
Манфред, оставивший Риту на минутку, снова подошел к их группе как раз в тот момент, когда общее замешательство разрядилось смехом, и прочел эту мысль в ее глазах.
Один из мастеров, услышав, что тормозной путь превышает норму на двести метров, осуждающе покачал головой и, ткнув большим пальцем через плечо, сказал:
— А если б это с ним случилось?
Манфред видел, как смеется Рита, и понял, что к счастью, переполнявшему ее в этот миг, он не допущен. Рита же, увидев его перекошенное лицо, испуганно спросила себя: «Чем я его обидела?»
Между тем человек, чьим именем был отмечен этот день, стремительно падал, распевая песни, в пылающем жаре на землю, а затем уверенно, с «чистой совестью» приземлился. Простая женщина, малюсенькая девочка и пятнистый телок встретили его на родной земле.
Мы же пустились в обратный путь, с успехом затормозили другим краном и, поставив старый паровоз на запасной путь, под полуденным солнцем расположились на откосе. Наконец Манфред не выдержал.
— Что теперь последует, мне известно заранее, — сказал он, не открывая глаз и не поворачивая лица от солнца. — Всяческая шумиха вокруг первого космонавта. Гудящие, раскаленные телеграфные провода. Потоки всевозможных брошюр и статей захлестнут нас. Но но перетряхнут нашей жизни, не растормошат человечество. Вот тот крестьянин, — Манфред показал на человека, работавшего далеко в поле с упряжкой лошадей, — он и завтра будет запрягать своих лошадей. А наш старенький паровозик, этот древний рыдван, как на смех подвел нас именно сегодня. Вот сколько тягостных повседневных забот! Эффектные выкрутасы в стратосфере отнюдь не помогут нам справиться с ними.
Манфреду никто не ответил. Вендланд промолчал из чувства такта — он никогда не сопротивлялся слабейшему, Рита — от стыда и злости. Это же не ты! Зачем надел ты эту маску мещанина?
— Ваш отец уже освоился со своими новыми задачами? — вежливо Спросил после небольшой паузы Вендланд, тем самым выдав, что ход его мыслей совпадал с ее собственными.
Манфред насторожился. Новые задачи? Что за новые задачи?
Как, разве он не в курсе? Господин Герфурт уже с месяц работает главным бухгалтером.
— Стало быть… понижение?
Вендланд ругательски ругал себя. Нынче любое слово с этим человеком выливается в неприятность. Неужели старый Герфурт разыгрывал дома комедию? Его дело. На него похоже. Но что можно ответить молодому? Этому трудному, заносчивому человеку, у которого в голове сам черт ногу сломит; к тому же он сгоряча прибегает к банальнейшим аргументам… Нет, нет, нельзя так думать. Разве не обедали они вместе (свиные ножки с кислой капустой в угловом ресторанчике) и под конец не пожали честно друг другу руку?
