Клыч Кулиев - Суровые дни (книга первая)
Рассматривая двухэтажные глинобитные домишки с беспорядочно выступающими кривыми балками, Махтумкули вспомнил широкие степи Гургена и Атрека, тихо пробормотал:
— Где ты, степное раздолье?
— Вы что-то сказали? — спросил Махмуд.
— Я говорю, что жизнь бедняка везде одинакова, — сказал Махтумкули, понимая, что не время сейчас делиться сокровенными чувствами. — Ни вода в реке, ни место в тени не принадлежат ему.
— Вах! — воскликнул Махмуд. — Да разве хоть одна из бесчисленных звезд вселенной принадлежит бедняку! Но я скажу вам: бедняк тысячу раз был бы доволен тем, что имеет, если бы ему дали спокойную жизнь! Понимаете? Мы благодарим аллаха за бедность, лишь бы нас оставили в покое!
Тут Махмуд обратил внимание на любопытствующих и напустился на них:
— Чего ртами мух ловите? Живого человека никогда не видели? Идите-ка, занимайтесь своими делами!
— Не гоните их, уста, — попросил Махтумкули. — Я с удовольствием поговорю с ними.
Из толпы выдвинулся тощий старик с крашеной бородой. Поэт сразу узнал его. Прижав правую руку к сердцу, старик склонился перед Махтумкули:
— Простите мою вину, шахир-ага!.. Я не знал, кто вы, и погорячился… Вах, будь она неладна, эта горячность! Но вы сами отец и должны попять, что когда у человека убивают сына, он теряет голову от горя! — Старик всхлипнул. — Я собирался идти к вам, чтобы просить прощения. Хорошо, что вы встретились… Прошу вас, простите!..
Махтумкули посмотрел на худое, лишенное живых красок лицо, на редкую бородку, седую у подбородка, там, где отросшие волосы не были покрыты хной. Провалившиеся тусклые глаза старика были полны тоски и мольбы. У поэта защемило сердце. Чем они виноваты, эти несчастные кизылбаши, что теряют свой жалкий скарб, своих сыновей, свои надежды?
— Я не виню вас, брат, — тихо сказал он, потупившись. — Если бы вина мира была такой, как ваша, можно было бы жить спокойно. Чем провинились вы? Тем, что набросились на меня с топором? Если бы вы даже опустили топор мне на голову, и то не было бы перед богом вашей вины. Ни я, ни вы не виновны в случившемся, брат мой! Пусть проклятие обрушится па головы тех, кто толкает нас на братоубийственные дела!
В толпе оживленно заговорили. Видимо, слова старого поэта пришлись по сердцу многим. Послышались возгласы;
— Мерхаба, шахир-ага!
— Аперин, Махтумкули-ага!
— Мерхаба!
Строгие морщинки у глаз Махмуда разбежались тонкими лучиками улыбки.
— Чего мы стоим на дороге! — сказал он. — Пойдемте в дом! Там за чаем и продолжим разговор!
Несколько стариков из толпы двинулись вслед за ним.
Махмуд распахнул обе створки калитки, проделанной в высоком глинобитном дувале.
— Прошу вас, гости!
Женщины, мывшие посуду, с визгом бросились в разные стороны.
Махмуд засмеялся и сказал:
— Проходите, поэт, посмотрите, как мы живем! Вот здесь обитают восемь семей!
Крохотный дворик, со всех сторон стиснутый сплошными массивами домов с подслеповатыми оконцами, напоминал колодец. Старая одежда, вынесенная для просушки, бедная утварь — все свидетельствовало, что хозяйка здесь — нищета. И только полуденное солнце, равно освежающее и дом бека и жилище бедняка, делало двор ярким и весёлым.
По простенькой лесенке, сооруженной из двух тонких бревен, гости поднялись в тесную, но очень чистую, прибранную, свежевыбеленную комнатку. На полу ее был разложен слой камыша, поверх которого лежали два видавших виды коврика. В дальнем углу на железном сундуке высилась стопка одеял и тощих подушек. По обе стороны узкого, как бойница, окошка тянулись полки. На одной из них стояли миски и пиалы, на другой — разного размера и формы кувшинчики — единственное украшение жилища.
Махтумкули кивнул на кривую саблю в черных ножнах, висящую на стене.
— А вы говорили, уста, что не умеете владеть оружием!
— Это — сына! — нахмурясь, ответил Махмуд, и Махтумкули пожалел, что так неосторожно задел сердечную рану хозяина.
Однако Махмуд хмурился недолго. Когда гости расселись, он сказал, обращаясь к краснобородому старику:
— Вот ты просишь, чтобы он простил тебя… А ты знаешь, что за человек поэт Махтумкули? Он такой же, как и мы, не удостоенный милости бога бедняк. У него было два брата. Один погиб в схватке с нашими, другой попал в плен и нет о нем вестей до сих пор, хотя прошло уже много лет. Махтумкули, положась на милость судьбы, отправился на поиски брата. А ты накинулся на него, как на врага!
Старик начал оправдываться. Потом разговор перешел на общие темы — о сложности жизни, о тяжелой судьбе людей. Махтумкули поделился своей заветной мыслью: до тех пор не будет на земле жизни ни туркмену, ни кизыл-башу, пока не прекратятся грабежи и войны. Собеседники согласно кивали, вспоминая прошлое, сетуя на настоящее, сомневаясь в будущем.
Утешая их, Махтумкули говорил:
— Мир, братья, это караван, кочующий с одного места на другое. Часто в пути попадаются колодцы с горько-соленой водой, но не может не быть колодцев и с хорошей водой. Они есть где-то впереди и до них нужно дойти. Настанет время, когда зло будет изгнано и люди вздохнут свободно, но путь к хорошим колодцам неблизок и нелегок, и жизненные превратности подстерегают нас, как волки стадо сайгаков, и ловят отставших и отбившихся. Мир, братья, богат бедами. Одного они сразу вышибают из седла, другого постепенно сгибают к земле, пока твердость земли не покажется ему пухом, в котором можно укрыться от жизненных невзгод.
— Да, — сказал краснобородый старик, — страданий много и земля тверда, но при всех своих горечах жизнь сладка для человека. Иначе завтра же мир обезлюдел бы!.. Вот вы говорили, что мы живем тесно. Да если бы па каждого человека приходился клочок земли с эту комнату, мы почитали бы себя счастливейшими из счастливых! Но и того не имеем.
— Однако же у вас есть какие-то участки земли?
— Клянусь аллахом, поэт, крестьянин по имеет даже собственной палки, чтобы отогнать собаку! Все, что вы видите в этой округе, принадлежит Шатырбеку и его родственникам. Не мы, а они — хозяева в этих домах.
— Значит, землю и воду вы арендуете? Что же ваше?
— Труд — наш, все остальное — от арбаба.[67] Мы сеем, жнем, убираем, а получаем за труды от щедрости хозяина: добр он — даст пятую1 часть урожая, не захочет — и этого не получишь.
— А скот у вас есть?
— Как же, обязательно есть! Вон у моего дома стоит корова с теленком! А принадлежат они Тачбахш-хану… И зимой и летом я ухаживаю за ними, каждый год выращиваю по теленку. Прошу хана: хоть один раз в пять лет подари мне теленка! Не дает…
Шаткая лестница заскрипела под чьими-то быстрыми шагами. Головы присутствующих повернулись к двери. Вошел надменный красивый джигит, тонко перетянутый в талии. Он небрежно, чуть заметным кивком поздоровался и непроницаемо застыл на пороге.
— Тачбахш-хан ждет поэта Махтумкули!
Махтумкули удивился и встревожился. Тачбахш-хан только вчера уехал в Серчешму. Почему он так быстро вернулся? Зачем ему нужен Махтумкули? Какие вести он привез? У посланца спрашивать об этом было, конечно, бесполезно: он мог и не знать, мог просто не ответить.
Старый поэт выпил последний глоток чая и встал.
В чистом нижнем белье Тачбахш-хан нежился на мягком пуховике и смаковал чай. Он ответил на приветствие Махтумкули, указал рукой рядом с собой. Надменному джигиту, остановившемуся в дверях, велел:
— Принеси чай для гостя!
Его маленькие, хитро сощуренные глаза с каким-то новым интересом ощупывали Махтумкули.
— Я привез вам хорошую весть, поэт!
В голосе хана прозвучало не то, чтобы подобострастие, но какие-то непонятные нотки почтительности. Махтумкули, уже знакомый с лукавством Тачбахш-хана, не обратил на это особого внимания.
— Доброму человеку, хан, всегда сопутствует добрая весть.
Тачбахш-хан посчитал за нужное не заметить иронии этих слов.
— Аперин, поэт, аперин! — воскликнул он. — Когда человек поговорит с вами, у него такое ощущение, словно он окунулся в море ума! Каждое ваше слово равно золоту. — Хан сделал паузу и торжественным тоном закончил: — С вами, поэт, желает повидаться лично его превосходительство Ифтихар-хан!
— Ифтихар-хан? — без всякой заинтересованности переспросил Махтумкули. — Кто это?
Поэт знал человека, имя которого было названо с таким почтением, и догадывался в глубине души, зачем он мог понадобиться ему. Однако не хотел показывать этого лукавому Тачбахш-хану.
— Разве вы не знаете Ифтихар-хака, поэт? — удивился Тачбахш-хан. — Это же хаким Астрабада!.. Он недавно вернулся из Тегерана. Говорят, он один из самых близких людей падишаха вселенной!
— Какое же у него есть дело ко мне?
— Этого я не знаю. Завтра с рассветом мы должны выехать в Астрабад! Так приказал хаким.
