Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)
Однако до ночи других распоряжений не поступало. Нас разместили на ночлег в конторе завода, из районного штаба прислали походную кухню с обедом. Под утро все, кроме дневальных, спали кто где, завернувшись в шинели. Часов в шесть пришел Воробцов:
— Подъем, братва!
Оказалось, уже и чай горячий привезли. Встали мы, подкрепились. Туманное утро, моросит холодный дождь. Но думалось в ту пору, что день этот войдет в историю человечества.
Только мы позавтракали — приказ:
— Отряду «Дизеля» двигаться к Марсову полю!
Живо натянули шинели, расхватали винтовки — и по грузовикам. Вдоль набережной поехали на Троицкий мост и дальше, к тем самым братским могилам, у которых митинговали совсем подавно, в мае. Сейчас говорить будут наши винтовки.
Двери в будущее — настежь!
Почти до сумерек сидели мы возле костров — ждали, волновались. Марсово поле превратилось в гигантский военный лагерь, то и дело подходили, подъезжали на грузовиках и трамваях новые отряды красногвардейцев и солдат, катились броневики, на набережную высаживались с катеров матросы.
Обстановку нам объяснили сразу: штаб восстания в Смольном, силы Временного правительства почти отовсюду вытеснены, в их руках только Зимний дворец и штаб округа. Там — юнкера, офицеры, «ударники» с броневиками, пулеметами, орудиями. Пока идут переговоры, по, похоже, придется брать дворец штурмом.
Скорей бы! У каждого из нас буквально чесались руки, все теперь чувствовали: момент решающий. Уверенность в победе была полной, а потому о смерти не думалось. Да разве смертью испугаешь фронтовика? Едва стемнело, передали приказ: тушить костры, стягиваться на набережную и к Миллионной.
Меня с полусотней бойцов Никита отправил в обход Павловских казарм, вдоль Мойки. Здесь всюду стояли патрули из красногвардейцев и матросов. Набережная и улицы были пустынными, сквозь цепь патрулей никого не пропускали. Но впереди, на площади перед дворцом, мерцали костры, угадывалась темная линия баррикады, сложенной из поленьев. За баррикадой — последние защитники старого мира. Говорят, их там немного. Но все ультиматумы отвергнуты. Значит…
Уже совсем стемнело. Связной принес записку от Воробцова: как только начнется орудийный обстрел дворца — идти на штурм, не отрываясь от соседей.
Едва догорела спичка у меня в пальцах — глухо ухнуло в сыром воздухе, дрогнула под ногами мостовая.
Секунду спустя будто громадной палкой ударили по железу. — это за рекой. Еще, еще… Началось!
Уже позже мы узнали: первой выстрелила холостым шестидюймовка с «Авроры», от Николаевского моста, ей ответили трехдюймовки из Петропавловской крепости — прямой наводкой по Зимнему, не только холостыми, но и боевыми.
По орудийному сигналу с трех сторон — от Адмиралтейства, прямо по площади и справа от Марсова поля — ринулись на Зимний дворец лавины атакующих. Красногвардейцы двигались вперемежку с матросами и солдатами, в цепях броневики. На ходу палили по темным окнам дворца, по баррикаде. Бежали молча, ждали рукопашной. Мой отряд миновал набережную Мойки, потом переулок. Впереди — дворцовый переход над узким каналом, впадающим в Неву. Оказывается, мы опередили всех на правом фланге — лавина еще только надвигается издали по Миллионной.
— Пригибайся! — скомандовал я, чтобы не угодить под фланговый огонь своих. Впереди — высокое крыльцо с массивными фигурами богатырей из черного полированного камня. Рядом, на площади, редкая пальба из-за баррикады. Ударить во фланг?
— Сюда, товарищи! Здесь свои… — вдруг слышу я от крыльца, кто-то мигает ручным фонариком.
— За мной! — оборачиваюсь я. Десяток солдат повернули головы, остальные не слышат, бегут к баррикаде, там завязывается рукопашная схватка. Вижу: юнкера бросают винтовки. Но я уже понял: наши сторонники во дворце открыли нам путь в самое логово врага. Дверь распахнута. Приземистый солдатик сует мне руку:
— Давай, товарищ командир! Сейчас мы их с тылу…
В тот же миг во дворце ухает разрыв — еще один снаряд из Петропавловки. В помещении тьма, слышны крики, что-то звенит. Солдат освещает нам дорогу фонариком. Высокие просторные комнаты, на стенах — картины, ковры.
В полутьме натыкаемся на какие-то кувшины, они со звоном падают на поя, некоторые разбиваются в куски…
Вперед! Бежим коридорами, где-то в глубине здания мерцают огоньки. Скорее туда!
Но внезапно впереди разрывается граната, раздаются панические крики, кто-то истошно вопит: «Сдаемся!». А с площади доносится грозное «Ур-р-р-а-а!». Значит, наши всей массой бросились на штурм. Свет впереди гаснет, видны только вспышки выстрелов. Рядом со мной падает солдат, винтовка с грохотом катится по мраморному полу.
Теперь я различаю предметы. Перед нами — широкая лестница. Вдруг она озаряется неровным светом. Матросы с факелами бегут по ней вверх, стреляют на ходу. Грохот, дым… Тускло блестит позолота на колоннах.
Потом медленно загораются электрические лампочки. Я вижу юнкеров, офицеров, они кучками и по одному замерли по углам, бледные, с поднятыми руками. На лестницу взбегают красногвардейцы, солдаты.
— Сто-ой, товарищи! — хриплым басом командует кто-то сверху. — Сто-о-ой, говорю! Кончено! Министров арестовали!
В эту минуту ко мне подбегает Воробцов, раненая левая рука на перевязи:
— Коля, собирай своих! Готово дело, победа! Юнкера сдались. Давай в подвалы. Там комендант дворца караулы ставит: винные склады оберегать.
И сразу куда-то убегает. С трудом собрал я до половины своего отряда. После этого почти сутки стояли, меняя друг друга, на постах, в дворцовых подвалах. Не помню, поспал ли я хотя бы четверть часа, удалось ли покормить людей. Ходил, словцо в тумане, — только теперь дало себя знать нечеловеческое напряжение многих дней. Пришел в себя лишь в поезде, когда возвращались в Левашово.
Так победил Октябрь в Петрограде. В этом была доля и моего труда.
…Отдохнуть нам довелось всего лишь сутки. Утром в поту прибежал встревоженный Воробцов!
— Юнкера восстали! Живо в ружье!..
Ни о чем не спрашивая, бегу по взводам, тех, кого застаю на месте, увожу с собой. Сводный батальон Староладожского полка строился во дворе. Оказалось, в Петрограде восстали юнкера, а с юга надвигаются казаки Краснова, с ними Керенский, удравший накануне взятия Зимнего.
…К вечеру наш батальон выгрузился на уже знакомой мне станции Александровская. Унылой была теперь картина окружающей природы, не то что в августе. Голые деревья под хмурым небом, мокрые поля с пятнами только что прошедшего снега…
По приказу командующего передовой линией, щеголеватого офицера с красным бантом на шипели, мы походным порядком двинулись на запад в сторону от железнодорожного полотна. Рельсы впереди были разобраны — оттуда ждали врага.
Стемнело, падал снег, с залива тянуло гнилым ветром. Местность постепенно переходила в широкую низменность. Командир сводного батальона, поручик нашего полка, приказал остановиться, рыть окопы. Меня с десятком солдат направил на крап левого фланга: ночью мы должны были выдвинуться вперед. Оттуда, со стороны Варшавской линии, могли появиться казаки Краснова. Мы не надеялись встретить врага до подхода к железной дороге, однако просчитались. Когда в полной тьме достигли цепочки телеграфных столбов, внезапно мозглую тьму расколола пулеметная очередь, пламя выстрелов, казалось, ударяло прямо нам в глаза.
— В цепь! Ложись!.. — успел скомандовать я своим разведчикам и в тот же миг ощутил сильный удар в грудь, с правой стороны. Потом все заволокло горячим туманом.
Очнулся в военном госпитале. Знакомое, на всю жизнь памятное ощущение — я как будто возвращаюсь к жизни из потустороннего мира. Опять, как после первого ранения, я был весь туго забинтован, шевелиться почти не мог. То и дело погружался в тяжелый сон с путаными видениями. В те дни, однако, мне редко мерещились родной дом на Амударье, мои сородичи и односельчане, любимая Донди. Гораздо чаще в сознании вставали картины только что пережитого: костры на Марсовом поле, солдаты, матросы и красногвардейцы, ждущие приказа атаковать Зимний дворец… Канонада, от которой содрогается мостовая… Мы бросаемся на штурм, стреляем, на бегу перезаряжаем винтовки… Темные высокие комнаты, с грохотом падают и разбиваются какие-то кувшины… Дым, вспышки выстрелов, торжествующий крик из сотен глоток… Победа! Но я еще куда-то порываюсь — не все враги уничтожены… Тут я просыпался от острой боли в незаживающей ране.
Александр Осипович впервые навестил меня лишь через неделю после того, как я окончательно пришел в себя.
— Коля, милый, опять угораздило тебя!.. — с грустью покачал он головой, остановившись перед моей койкой. — В такие дни… Да, ты, наверное, не слыхал: отогнали Краснова, уже и след простыл. Ушли казаки, к себе на Дон подались.
