Аркадий Крупняков - Вольные города
— Аллах велик! — подтвердили гости хором.
— Предки наши принесли империи славу и могущество — мы будем достойны наших предков. Великий Мурад завоевал для нас Сербию, Баязет Молниеносный покорил Болгарию, Мурад Второй разбил крестоносцев, славный сын его Мехмед Завоеватель покорил Византию, Боснию, Морею, Грецию, Албанию, Молдову и Валахию. Мы обратим свои взоры на Север, ибо аллах предопределил нас для великих дел. Мы поднимем священное знамя пророка на объединение всех мусульман вселенной, мы поставим всех, кто проповедует веру Магомета и годен носить оружие, на священную войну против неверных. Поглядите на Север, там стоят разрозненные юрты: Крымский, Астраханский, Казанский, и загадочная, кеобгштная, молчаливая страна—Русь. Мы возьмем под свою руку Крым, Казань, Астрахань и Золотую Орду и вместе с ними бросим" под копыта наших коней все земли от Черного до Белого моря. Мы раздвинем наши границы до океана и водрузим знамя великого Османа над миром. И я молю бога ниспослать мне свою благодать во преуспевание всех моих начинаний!
— Велик аллах!
— А теперь сядем за столы и примем те яства, что ниспослал нам аллах.
Гости степенно и чинно направились внутрь дворца, где были расставлены столы.
ВОЛЯ ПАДИШАХА
Великому визирю Азизу Хюнкару речь падишаха показалась чересчур хвастливой. Баязет наметил сделать больше того, что сделали все султаны империи. Мало того, он задумал присвоить себе сделанное его предшественником султаном Мехмедом. Несколько лет назад советник великого визиря паша Авилляр, который чаще жил в Крыму и в Золотой Орде, чем в Стамбуле, донес Хюнкару, что трон Менгли-Гирея начинает шататься, а среди латинян готовится бунт. Визирь, узнав об этом, посоветовал султану вмешаться в крымские дела. Мехмед верил великому визирю и тотчас же послал к берегам Кафы флот и войско. Новый султан даже не упомянул об этом. Видно, хочет крымскую победу себе присвоить. А ведь он больше, чем кто-либо другой, знал, как это происходило. Все, что в Кафе было, делалось через Авилляра, а паша еще тогда лучшим другом Баязета был.
...Когда турецкая эскадра, разгромив Кафу, взяла ее, султан позвал Авилляра и сказал ему:
— Я сына своего наместником Кафы ставлю, но он молод и неопытен. Ты поедешь с ним, и на твои плечи я возлагаю все заботы о тех землях. Помни одно: Кафа — город малый, но он нам на-
добен. Отныне один глаз мой будет устремлен на реку Дон, а за ним есть река Волга, а далее лежит земля руссов. До холодных северных морей дойдут границы моей империи, и для тебя теперь нет более важного дела, чем это. Иди туда, живи там, волю мою верши. Дорогу на Русь расчищай. Тебе это с руки. Ты ведь когда- то у руссов жил.
...Приехал паша в Кафу, на кого надо положил тяжелый налог, кого надо заковал в цепи и отправил в Стамбул, кого надо приказал утопить в море. Консула Кабелу отправил на галеры, его масария Феличе велел повесить за ребро на крюк. Лучшие церкви велел переделать в мечети, худшие велел сжечь. Зрело рассудив, велел возвратить из плена Менгли-Гирея и посадил его снова на крымский трон. Посадивши, спросил:
— Кто у тебя, хан, соседи? Как ты с ними живешь?
Стал Гирей перечислять соседей: самый ближний и самый (да поразит его аллах!) скверный сосед — хан Ахмат. Кичится славой Чингиз-хана, доблестью Батыя и мудростью Берке-каана. Все еще думает, что сильнее его Орды на свете нет, и подданство султана не примет.
— Посмотрим,— сказал Авилляр.
— Слева живет польский и литовский круль Хазиэмир. Спесивый сосед, хитрый, ненадежный. С Ахматом в кошки-мышки играет, со мной играет и еще — не знаю с кем.
— Это хорошо,—заметил Авилляр.
— Ногайская орда справа живет. Плохо живет. Кочуют ногайцы по степям и со всеми дерутся. С воинами моего улуса дерутся, меж собой дерутся, с Ахматом тоже постоянно в ссоре.
— Пусть пока дерутся,— сказал Авилляр.
— Московский князь Иван, данник хана Ахмата.— Я ему шерть на дружбу дал. Если надо — нарушу.
— Не надо. А Казанское ханство как?
— Оно далеко. Оно у Ивана за спиной, как тяжелый кошель, висит.
— Хорошо бы его на шею Ивану повесить.
— И еще один сосед объявился. На Дону.
— Кто?
— Люди беглые. От моего плена беглые, от князей русских беглые.
— Э-э,— махнув рукой, сказал паша.— Перелови их, и не будет соседа...
— Не надо так думать, паша. Они на Дон от меня ушли. Здесь, в Кафе, такой ералаш устроили... Теперь их в десять раз больше.
— Вот как? Что еще о них знаешь?
— У меня человек надежный есть. Все о них знает.
— Позови.
Через день привели к Авилляру Ионашу. Рассказал бывший кашевар об атамане Соколе, о ватаге. И понял Авилляр: эти люди очень могут султану в свое время пригодиться...
Вспомнил все это Хюнкар, забеспокоился. Как бы новый султан его из зала Высокой порты не выгнал, как бы Авилляра на его место не посадил.
Потом выяснил: опасения его напрасны были. Баязет прямо великому визирю сказал, что Авилляру другие дела предназначены. Он Крым знает, Орду знает, Русь знает, он по-прежнему в те места ходить будет, потому как северные дела сейчас важнее всех иных дел. Султан прямо при визире позвал к себе Авилляра и спросил:
— Когда моя эскадра Крым покоряла, я тебе повелел русского разбойника выкупить. Он жив еще?
— Жив, великий падишах.
— А его ватага не разбежалась?
— На Дону сейчас. Еще более выросла.
— Приведи его завтра ко мне. А сейчас давай про русские дела поговорим...
И вот сидит Василько в султанском дворце — великого приема ждет. От нечего делать вспоминает свою жизнь в плену, размышляем, зачем он могучему падишаху понадобился.
...Сколько прошло с тех пор лет, Васильку трудно счесть. Шли годы в страданиях, в горе и тоске по родной земле, по близким сердцу людям. Помнится Кафа в дыму, в крови, в гаме и криках. Помнится — пошел он проститься с Ольгой, встретил Ионашу. Не опасаясь взял из его рук бумажку... и затем провал в памяти, как долгая, беспросветная ночь.
А потом долгая и мучительная болезнь. Ломило голову, часто лишался памяти, по двое-трое суток был в бреду. Не успел как следует оклематься, поволокли его в богатые покои, бросили на огромный ковер у трона. Василько догадался: перед ним хан Менг- ли-Гирей.
— Это ты, Сокол? — спросил его через толмача хан. Василько кивнул.— Ответь мне, это твоя ватага на кафинцев страх наводила? Это ты в Кафе калабаллык поднял?
— Да, это так,— ответил Василько.
— А знаешь ли, как ты попал ко мне?
Василько покачал головой.
— Я купил тебя у одного грека...
— У Ионаши?
— Ты угадал, Сокол. И клятвенно уверил меня тот Ионаша (он ведь в твоей ватаге долго был), что все богатство, добытое в разбоях, ты скрыл в земле. Укажи мне это место, и я подарю тебе свободу, дам половину драгоценностей и провожу на родину. Не говори мне нет — все равно ты погибнешь в цепях, и клад твой попусту пропадет.
— Богом тебе клянусь, великий хан,— не было клада. Ватага жила скудно, грабить я не позволял.
— Вы посмотрите на него,— хан захохотал,— он пришел развеселить меня! Не было под небом разбойников, которые бы не грабили.
— Мы разбойниками не были.
— Не рассказывай сказки. У меня для этого старухи есть,— хан насупился, сердито приказал:—Уведите его, пусть подумает.
Стали после того лечить Василька, хорошо кормить, выводить гулять в сад или на вершины скал, что нависли над ханским дворцом. Василько знал: это дразнят его свободой.
Потом через несколько месяцев привели его к хану снова.
— Эх, великий! Неужели не понял ты — одурачил тебя кашевар. За свободу, которую ты мне сулишь, я бы все богатства земли отдал, если б они у меня были, не только клад...
Рассвирепел Менгли-Гирей. Исхлестал Сокола нагайкой. Что было дальше — Василько помнит плохо. Снова провалился во мглу беспамятства...
...Очнулся уже на корабле, в трюме. Ползал от одного пленного к другому, узнавал, куда везут. Сказали пленники: туркове Кафу взяли, фрягов всех перерезали, город сожгли, а хана Менгли заполонили тоже и увезли в Стамбул. И этот корабль идет туда же.
В Стамбуле сырые, душные подвалы, и снова головная боль с провалами в памяти, с бредом и припадками...
...Долго пролежал он в сыром подвале. Других покупали, забирали, уводили. Его не брали — больной. Обессилел совсем, готовился к смерти. Однажды, когда ему стало совсем плохо, в полусне, в полубреду показалось Соколу, что в подвал заходил Иона- ша. Очнувшись, подумал: зачем ему здесь быть?
