Аркадий Крупняков - Вольные города
— А если Ахмат вернется?
— Он вернется бессильный. Иван половину крови у него выпустит. Если не хватит твоей силы, Менгли хан поможет. Он с Иваном сейчас в дружбе живет.
— Хорошо, господин. Повоюю я тебе Ахмата. Потом куда?
— Там будет видно.
— Прости, паша мудрый и милостливый, но ведь после Ахмата ты меня Москву воевать пошлешь.
— На то воля аллаха и султана.
— Но я и мои ватажники в аллаха не веруют, а русская земля им родная.
— А скажи мне, атаман, от кого ты убежал когда-то?
— От князя.
— А ватажники? Они ведь тоже от князей бежали. И ты думаешь, им князь Иван мил и дорог?
— А отчина, мать-земля родная?
— Если ты на земле раб, она тебе мачеха. А если султан тебя высоким именем пожалует, землю, как князю, даст, гарем подарит, ах какие гурии рая будут в нем! А воинам твоим волю даст, только пусть служат султану верно. Понял, какое дело тебе предстоит? Сделает султан всемилостивейший тебя своим тудуном в каком- нибудь городе. Плохо ли?
— А если я не соглашусь?
— Ты же умный мужик. Не для того я тебя из вонючего подвала вытащил, чтобы снова туда бросить.
— Ну что ж, паша, тудуном, так тудуном!
— Слава аллаху. Я и не ожидал иного ответа...
В сумерки фрегат подошел к Кафской пристани. Город, который Василько когда-то видел в огнях, теперь был окутан серой вечерней пеленой. По небу плыли рваные тучи; они заслоняли серп молодого месяца, и над городом опускалась темень. Если месяц
выходил из-за туч, то на темно-синие морские волны раскатывалась золотистая дорожка.
Василько в сопровождении молодого турка-матроса сошел на берег. Город был сильно разрушен, и никто за прошедшие три года не начинал отстраивать его. Люди ютились в развалинах, либо отгородив себе комнатушку, либо приткнув к стене какой-нибудь навес, защищавший их от непогоды.
Вот и Сенат. Василько остановился около дома, вспомнил дни мятежа и поражения. Вознесла его судьба в ту пору высоко, но и бросила безжалостно в самый низ... Сейчас снова идет он к неведомой жизни, много обещано ему, но разве знает человек, что ждет его впереди? Яркая мысль осветила голову — а вдруг Ольга здесь, он найдет ее и тогда... «Турка придушу и на корабль не вернусь»,— думает Василько, и тут же возникает вопрос: а куда идти? Может, взять жену на корабль и с ней вместе идти навстречу судьбе?
Ко двору, где когда-то жил Семен Чурилов, Василько подходил с тревогой в душе. Бешено колотилось сердце. Вот знакомые ворота, вот и дом. Проломлена черепичная крыша, местами замело ее пылью, и уже поросли эти места молодой зеленой травкой. Василько толкнул створку ворот, она распахнулась, и двор, заросший полынью и репейником, предстал перед ним в ярком свете открывшегося месяца. Через двор, вглубь за сараи, протоптана тропочка, Сокол, хотел пойти по ней, но раздумал: ее, наверно, протоптали случайные люди, сокращая свой путь с улицы на улицу. Тишина на дворе тяжелым камнем легла на грудь атамана. Он присел около тропки на камень, обхватил голову руками и замер надолго: надежда на встречу с желанными ему людьми ушла безвозвратно.
Турок во двор не вошел, он стоял на улице около ворот. Потом тихо подошел, тронул за плечо.
— Рядом живут люди — спроси.
Василько тяжело поднялся, медленно вышел со двора. Подошла женщина из соседнего дома, которая приняла Василько за богато одетого турка со слугой. Она оказалась татаркой, но хорошо умела говорить по-турецки. Женщина рассказала, что живет тут давно, хотя хозяев этого дома не застала. Ходили слухи, что тут жила семья русского купца; одни говорили, что вся она погибла во время обстрела города турками. Другие говорили, что это неправда: купец будто бы увез всю семью в Сурож.
— Думаю,— сказала татарка,— что они погибли. Сурож недалеко, если бы они были там — приехали бы поглядеть на свой дом. А здесь никто не бывал.
Василько поблагодарил женщину и дал ей золотую монету. Женщина пошла было к своему дому, но потом вернулась, догнала незнакомцев и сказала:
— Эй, правоверные... Может быть, вам что-нибудь скажет старик. Он с весны живет за сараем в лачуге. Хотя и слепой, но знает много.
— Слепой? — воскликнул Василько.— А ну пойдем,— и он почти силой потащил женщину во двор. Она подвела его к лачуге, кивнула головой. Василько постучал в рассохшуюся дверь лачуги и услышал до боли знакомый голос:
— Кто там? Входи с богом.
Василько распахнул дверь, вихрем ворвался в лачужку, схватил легкое тело старика, поднял его с лежанки, сжал в своих объятиях.
— Родимый мой! Дед! Здравствуй!
— Атаман? Уж не сон ли это? Вася, ты?
— Я, дед Славко, я... Вернулся... вот...
Славко дрожащими руками ощупал лицо Сокола, огладил плечи, руки, повторяя:
— Недаром я тут... недаром... недаром...
— Пойдем во двор! Рассказывай,— Василько подхватил деда на свои могучие руки, как ребенка, и понес из лачуги.
Посадил на скрипучие ступеньки крыльца и спросил почему-то:
— Гусельцы не потерял? Играешь?
— Тут они, со мной. Без них какой я жилец. На рынок выхожу, играю. Подают — кормлюсь.
— Почему ватагу бросил?
— Не бросил. Видит бог — не бросил. По указу Ивашки сюда притопал. И недаром. Велено мне тут тебя встречать. И недаром,— старик привычным жестом утер воспаленные глаза.
— Как встречать? Откуда знал, что я жив и приду сюда?
— А куда тебе больше прийти? Этого дома тебе сердце не позволит миновать. А о том, что ты жив, мы еще зимой узнали.
— Как?
— Появился в ватаге человек. Говорит, у турков в плену был. Говорит, убег. А к той поре ватажники вроде песни сложили про нашу жизнь у Черного камня. Он прослушал и сказал: «Я-де этого Ваську Сокола видел, он служит туркам, ходит вольно, живет сытно». Ивашка, грешным делом, все у него про тебя повыпытал, а потом, посоветовавшись со мной, сказал: «Не тот человек атаман, чтобы туркам верой служить. Ежели ходит он вольно — все равно сбежит. А коль сбежит—Кафы и подворья чуриловского ему не миновать. Сердце его приведет». И послал меня Ивашка сюда.
Славко помолчал малость, потом добавил:
— И отдохнуть нам друг от дружки надобно. В спорах великих мы с ним живем.
— Слава богу,— радостно сказал Василько.— Ивашка жив?
— Жив. И ватажники живы. На донском берегу ютятся.
— О вольном городе думают?
— Куда там! Ищо кафинские синяки не зажили, да и с ордынцами то и дело дерутся. Не до города.
— Как Микешка?
— Отделился от нас. Стан свой ниже по Дону разбросил, грабежом, сукин сын, промышляет. Из-за него у нас с Ивашкой нелады пошли.
— Чем люди живут?
— Рыбу ловят, землю пашут, отары овечьи завели. От Ахматовых татар отбиваются. Сброя кафинская зело пригодилась. Тебя ждут.
— Я-то зачем надобен?
— Хоть и живут люди вольно, одначе войны не миновать. Ватажек расплодилось, как грибов по осени, а однодушия нет. Если Ахмат настоящую рать пошлет —снова в кандалы закуют, видит бог. А ежели ты приедешь, даже Микеня, на что уж заноза нестерпимая, и тот не прочь под твою руку встать.
— Чем я им так по сердцу пришелся?
— Они ведь при тебе впервые волюшкой дыхнули — светлой памятью тех времен живут. А ты этой памяти огонек.
— Ну... а о Чуриловых не проведал?
• — Видит бог, не знаю ничего,— ответил Славко и замолчал. Он в те дни был против того, чтобы Василько связывал свою судьбу с купеческой дочкой.— Ты мне лучше вот что скажи: тайно сюда прибыл али как? И к ватаге думаешь ли пробиваться?
— Забирай, дед, гусли и пойдем. Пришел я сюда на корабле явно и поплывем с тобой на Дон — ватагу будем искать.
— Стало быть, ты и вправду туркам служишь? — спросил старик, когда они шли по городу к пристани.
— Служу.
— Корапь ихний?
— Да, турецкий. Они хотят помочь ватаге Ахмата воевать.
— За что это к нам такая от турков милость?
— Нашими руками жар хотят загрести,— на ухо деду ответил Василько.
— И ты им сподручным будешь?
— Поживем, дед, увидим.
Через три дня фрегат поднял паруса. Авилляр принял гусляра без слова. Он уже и раньше знал о нем. Если старик про атамана песни поет — такой человек нужен. Авилляр знает: песня в бой может вести лучше любого сераскира .
Глава шестая
ДЕЛА СТАМБУЛЬСКИЕ
...Потому что изменчива судьба наша: нынче хан, завтра беглец; нынче богат, завтра нищий; нынче много друзей, завтра все враги. Я боюсь своих, не только чужих...
