Антанас Шкема - Белый саван
Я танцевал импровизированный танец. Он означал молитву жрицы, поклонявшейся Каститису и Юрате, любовникам, скрывающимся в подводном замке. Мои длинные ногти рыхлили песок, я приседал, изгибался, вертел задом, вращал белками глаз.
Еще я обращался с проповедью к миллионам людей, и слова мои были исполнены какого-то величайшего смысла.
«Вы должны обрести знание… это самое главное… давайте разводить огонь, да здравствует… пробудимся же все и поднимемся… все до единого… ввысь… я укажу вам путь к чудесному огню, я, я…».
И я пожимал руки приветствовавшим меня, обаятельно улыбался и подпрыгивал вверх, ведь толпа подхватывала меня на руки и несла теперь с возгласами:
— Это Он! Он! Он наш!
И тогда к моему экстазу прибавилось еще одно ощущение, которое назойливо пронизывало все тело: недавнее величие рухнуло, исчезло, подобно морской пене, когда ее впитывает в себя песок. Глаза мои словно раскрылись. Вот лежат на берегу рыбачьи лодки. Чуть дальше валяются почерневшие ракушки. Передо мной серое море. Тонкие сосны, растущие на Шведской горе. Пустынный пляж исчезает за поворотом. И я все понял. Обычное желание — мне приспичило облегчиться. Вот что испортило приподнятость моего настроения. Экстаза как ни бывало. Я привалился к лодке. Сбоку. Сразу сделалось легко, видать, я слишком долго терпел. И в этот миг, когда песок впитывал мочу, точно морскую пену, я услышал шорох. Повернул голову. Проклятие! Совсем забыл поглядеть в сторону горы Бируте. Женщина была почти рядом. Сильно загорелая, в ярко-красном купальном костюме, с оранжевым халатом, переброшенным через плечо. Скорее всего, она видела и мой дурацкий танец, и песню, и проповедь, а теперь вот наблюдала за мной, скорчившимся возле лодки.
Женщина прошла мимо. Кричащее пятно в этом сером мире. Я заплакал от стыда. И зашагал по песку в сторону дома. Сказочный, волшебный мир исчез. Вот они, мои длинные ноги! Ах, какой я долговязый! И зубы, как у ихтиозавра. Вонючка! Полудурок!
Рядом стоял мост для пешеходных прогулок. Пусто, ни души, он напоминал кочергу, вмерзшую в болото. Пахло водорослями, принесенными с Балтики. И тут хлынул дождь, зашумели недоросли-сосенки. Я шел улочками городка. Хрустел гравий, нос у меня был мокрый, спина чесалась. Вот на этой вилле живет Алдона. Самая глупая девчонка во всей Паланге. Что с того, что у нее налились груди и она виляет задом? Я решил больше об этом не думать.
В тот вечер лежал в постели и смотрел в окно. Дождь перестал. Я видел дерево и две звезды. На меня снизошел покой. Пальцы теребили одеяло.
Звезды блуждали по одеялу. Как пауки. У каждой из них по пять ног. Вот и ползают по темному одеялу. Сплетаются ногами-лапками, гибкие в кости, это у них любовь или борьба. Вырезанное из черной жести дерево стояло рядом с кроватью. Я это почувствовал. Пальцы на ногах вдруг стали мерзнуть. Повернулся к стене. Обрывки дневных впечатлений сбивались в комок, застрявший в горле. Не нужно было так тоскливо заглядывать этой девчонке в глаза. И зачем он отдал ей свою замечательную бамбуковую палку, возомнив себя королевичем, отдающим жезл Золушке? Алдона не Золушка. Ее отец — крупное должностное лицо в министерстве финансов, и замуж она выйдет за постоянного посетителя курзала.
Внезапный стыд охватил меня. Я поджал пальцы ног. А эта сцена на берегу моря! Бессильное величие! За окном маячили дерево и две звезды.
Сквозь жесть продраться было невозможно. Комната моя такая маленькая, а сам я — крохотный комочек, на который надвигаются громыхающие стены. Возвращается назад средневековье. Меня поместили в камеру пыток, стены ее вот-вот сомкнутся. Они медленно раздавят меня, и я еще долго буду извиваться в этой западне. Мир сжимался. Жестяные стены были совсем рядом.
Я выскочил из кровати. Подбежал к окну. Слава Богу, жестяная западня оказалась всего лишь деревом! Можно было разглядеть каждый отдельный листок. И великое множество звезд на небе. Тихо шумело море. В соседней комнате я услышал храп отца. Я ходил босиком по тесному пространству всего в несколько квадратных метров, и оно казалось мне гигантской вселенной. И чувствовал я себя молодым и сильным.
А ведь и в самом деле я хорошо играю в футбол, плаваю, и хотя руки у меня не очень сильные, уже два моих врага побывали в нокауте. Я ловкий. Говорят, у меня неплохие стихи, их даже следовало бы послать в журнал для учащихся. Прочь средневековье! Прочь Алдону и гнилую Ронже! Приятно бродить ночью босиком. Завтра попробую прыгнуть дельфином с пятиметровой вышки. С трех метров прыжок получается божественный, но завтра, верю, я одолею и пять метров, прыгну ничуть не хуже. Завтра произойдет чудо. Я улегся в постель и вскоре заснул.
Довольно долгий перерыв. С 8.30 до 9.15. Гаршва и Stanley идут вместе.
— В кафетерий? — спрашивает Гаршва.
— Сначала в подвал, — отвечает Stanley.
— А зачем?
— Увидишь.
— Шкафчик, небось, откроешь?
— До чего же ты скучный, Tony.
Они оба стоят и ждут лифт с надписью «back». Здешний стартер раскачивается во все стороны, он — жертва детского паралича.
— Уже десять лет в отеле, — говорит Stanley.
— И все время любит сверхурочные. Жена у него работает на кухне. У нее любовник — пуэрториканец. Эта парочка, естественно, избегает сверхурочных.
Старик-паралитик дружески им подмигивает.
— Сейчас, ребятки, придет лифт.
— А у него приятное лицо, — замечает Гаршва.
— И у его жены тоже, — добавляет Stanley, поглядывая на световое табло.
В конце коридора свалены старые стулья. Неожиданно один стул с грохотом срывается вниз. Это широко распахнулась дверь, ведущая в lobby. Два здоровяка-детектива, служащие отеля, тащат гостя, который, кажется, находится в глубоком обмороке. Он старый, ноги его волочатся по полу, зрачки скрыты под веками, и глазные белки поблескивают матово, совсем как лампочки под абажурами. Рот у него открыт, виднеется искусственная челюсть, по подбородку стекает слюна. Следом идет женщина в черном одеянии, на ее багровом лице застыло идиотское выражение. Она в стоптанных туфлях, с грязными белыми манжетами, на голове — старомодная шляпка, порыжевшая от времени. В одной руке у нее зажат прозрачный пакетик с грецкими орехами, в другой — три ореха.
— Это его, — говорит она.
— Быстро на десятый, — приказывает один из детективов. Стартер, раскачиваясь, подходит к распределительной коробке и начинает нажимать на кнопки, все застывают в нетерпении.
— Возьмите, сэр, — говорит женщина и сует потерявшему сознание человеку пакетик с орехами.
— Думаю, в настоящий момент джентльмену не до орехов, — вежливо заговаривает с женщиной Stanley.
— Но это его орехи. Он шел там, в lobby, и держал их в руке. Потом упал. Я подняла его пакетик. Три ореха выкатилось. Собрала вот, — объясняет женщина, размахивая тремя орехами возле самого носа Stanley.
— Кажется, он умер, — замечает второй детектив, тиская руку старика.
— Доктор только что поднялся на десятый, — информирует стартер. Старик внезапно закряхтел.
— Смотри-ка, жив! — Удивляется второй детектив.
— Ему уже недолго осталось. Я на такие смерти нагляделся, — отзывается его приятель.
С жужжанием спускается лифт, несколько секунд — и он увозит трех пассажиров наверх.
— Мистер! Мистер! Ваши орехи! Вы забыли свои орехи! — возбужденно кричит женщина, хотя на световом табло уже вспыхивает цифра «6», показывая, что лифт находится на шестом этаже.
— Вы можете спокойно съесть их. Или отдайте детям, — советует Stanley. Затем они с Гаршвой заходят в лифт, который спускается в подвал.
Спустя десять минут Гаршва и Stanley уже стоят с подносами в кафетерии для служащих отеля. Беззубый пуэрториканец гремит тарелками. Над кастрюлями со вчерашними блюдами витает пар, это то, что не съели посетители.
— Остатки индюшатины пойдут?
— Давай.
— И стакан молока?
— Давай.
— А рису положить?
— Давай.
— Уж больно ты разговорчив сегодня, Tony. Старик с орехами так на тебя подействовал?
— Наверно.
— То-то я смотрю — не в себе.
Сам кафетерий располагается на втором этаже. Узкий, с низким потолком и широкими окнами, выходящими на 34-ю улицу. Свет рекламы — красный, белый, зеленый, голубой — отражается на лицах здешних посетителей, ради экономии лампочки тут вкручивают очень слабые. Стены выкрашены в тот же темно-красный цвет, что и весь отель. Только здесь он какой-то грязный, тусклый. Раньше на стенах висели картины. В основном пейзажи, малоизвестные репродукции. Неожиданно их убрали. Новый помощник менеджера решил, что репродукции явно устарели. Помощник этот довольно часто наведывался в Музей современного искусства и обещал раздобыть модерн. Однако на этом месте он продержался всего месяц. Его уволило начальство, прознав, что сей поклонник модерна занимался эксгибиционизмом в подземных переходах и метро. Так в кафетерии и не повесили больше картин. На стенах остались зиять темные квадраты, совсем как мнимое платье голого короля.
