Юрий Белов - Год спокойного солнца
— Серьезно? — спросил он, скучнея, — я и не знал. Не про «Руслана», я про банальность. Понимаешь, вдруг ударило, даже сердце зашлось: годы-то идут, а я…
— Боже мой! — снова засмеялась жена и продекламировала: — «Простим горячке юных лет и юный жар и юный бред».
— Это что? — Он совсем по-детски надул губы от обиды.
— Знать надо, товарищ новоявленный поэт, — из «Евгения Онегина», который был написан, когда автору…
— Пощади! — взмолился Ата и даже руки заломил театрально, прижав трубку плечом, хотя Мая не могла увидеть его. — Я же все-таки технократ.
— Мальчишка ты. Как был, так и остался мальчишкой, и должность главного инженера не сделала тебя взрослым.
Она так и не уловила в его признании горечи, все за шутку приняла, и он обрадовался, поняв это.
— Я не стал взрослым? — с шутливой суровостью крикнул он в трубку. — Мы еще поглядим! А ну, готовь, жена, вечерять, муж домой едет!
С того конца провода донесся смех, щелчок оборвал его и назойливо зачастили отбойные гудки.
В самом деле, подумал Ата, чего я разошелся? С Пушкиным тягаться вздумал, колодезных дел поэт. Нет, где уж мне. Поэт все видит необычно, по-своему. Вот Ходжа Насреддин был настоящим поэтом. Казалось бы, чего проще — колодец. Вертикальная дыра в земле. Я бы так и сказал. А Ходжа Насреддин на вопрос, что такое минарет, ответил: вывернутый колодец.
Вывернутый колодец… Ата взял чистый листок и несколькими штрихами изобразил минарет. Даже фигурку муэдзина нарисовал на площадке, куда выходит он, чтобы призвать правоверных к молитве.
— «И юный жар и юный бред…» — повторял он бездумно. — «И юный жар…»
Площадка была на самой вершине. Оттуда далеко раздается голос… «И юный бред…» Он перевернул листок. Все было точно — площадка превратилась в расширенную водоприточную часть, которая позволяет использовать маломощную линзу пресной воды. Проходчик по мере углубления делает такое уширение. Буру это было недоступно. Казакову удалось найти выход — предложенный им буровой инструмент имел подвижные расширительные лапы, выходящие при обратном вращении. Тогда он думал, что его механический колодец полностью заменяет обычный, шахтный. Но это было не так. И Ходжа Насреддин был не прав, называя минарет вывернутым колодном.
Фломастером набросал рядом с минаретом нечто совсем не похожее, вигвам какой-то. Перевернул листок — никакого сходства с минаретом, скорее труба старинного паровоза. А ведь именно такие роют в Каракумах колодцы. Они шатрами опускаются к водоносному слою, образуя на дне маленькое озеро. Значит, сам Ходжа Насреддин никогда не опускался на дно колодца.
Это открытие огорчило. Приятно было думать, что острослов и защитник слабых, которого Ата полюбил давно, знает толк в колодцах. Оказалось — не знает. И шутка о вывернутом колодце так и остается шуткой, не больше. Впрочем, эта шутка стала как бы парадигмой в его поисках, помогла ему придумать подвижные лапы. А теперь надо иной путь — заставить бур расширять ствол не только на заданном уровне, а постепенно, сверху до низу.
«И юный жар и юный бред…» — Он бормотал строку, не замечая этого, продолжая думать о своем. А что если одно за другим заменять во время бурения долота со все большим размахом подвижных лап? Нет, пожалуй, не эффективно и трудоемко. Надо найти способ выдвигать лапы постепенно, по мере углубления инструмента…
Резко зазвонил телефон. Казаков схватил трубку и недовольно, грубовато даже спросил:
— Кого надо?
— Ты чего на людей кидаешься? — раздался голос жены. — Нет и нет, я уже бог знает что думать стала. Едешь домой?
— Нет, — раздраженно, недовольный тем, что помешали думать, ответил он. — У меня дела тут, я задержусь. И не звони, пожалуйста, я же просил… — Он бросил трубку.
«И юный жар и юный бред…» — Он снова бормотал привязавшийся стих, меряя шагами кабинет, думая о проклятом колодце, страдая от собственной беспомощности, от того, что не нащупывается решение. Вспышка нужна, вдохновение, подъем внутренних сил, чтобы родилась новая идея, оригинальное решение задачи, а в нем жила одна только досада. А может, бросить все к черту, вон сколько механических колодцев понастроили, животноводы и так благодарны… Но тут он вспомнил Тачева. И сомовскую ухмылку: «Дятел прав был». Ну нет! Анекдотом меня не возьмешь. И я тебе не баран. Мало что там этот Тачев болтает. Может, натура у человека такая: спокойной жизни ищет и ради ее сохранения готов даже на подлость. Но Тачев нам не указ. И не пример. Настоящие животноводы, которые душой за свое дело болеют, такого не скажут и не подумают, им наши механические колодцы вот как нужны. Был бы отец жив…
Представить себе отца он не мог, у них даже фотографии его не было, так уж вышло. Но образ отца жил в сердце, и мысль о нем отдавалась теплом… Был бы жив отец, он похвалил бы работу сына, одобрил, порадовался бы. А Тачева осудил. Это точно.
Да, надо отдохнуть, войти в форму, тогда и решение придет. Даже это — вывернутый колодец — человек, несомненно, придумал в добром расположении духа, веселый, смешливый был он тогда, а не усталый и измотанный, впрямь готовый на людей кидаться.
И едва вспомнил о последнем разговоре с женой, как от стыда запылали щеки: Майка! Ее-то за что обидел?
Непослушными пальцами Ата торопливо набрал номер домашнего телефона. Долго никто не подходил, потом послышался Вовкин голос:
— Квартира слушает.
— Ты, квартира, — с невольным извинением в голосе, хоть и старался держаться бодрецом, проговорил Ата, — маму позови.
— Пап, это ты?
— А кто же еще? Пора тебе, Владимир Атаевич, своих по голосу узнавать. Ты чем занимаешься?
— Я с улицы пришел. Мы там в войнушку играли.
— Победили?
— Ага. Мурадка говорит: мы вас первые увидели и всех перестреляли, а мы их еще раньше и ка-ак бабахнем!..
— Ладно, ты маму позови.
Было слышно, как он кричит: — «Мама, мама, тебя папа зовет!»
— Я слушаю, Ата, — спокойно, пожалуй даже слишком спокойно, произнесла Мая.
— Майка, ты прости меня, — чувствуя, как сердце наполняется жалостью и нежностью к ней, смущенно пробормотал он. — Я затуркался совсем со своими колодцами, одичал тут один. Я сейчас приеду.
— Приезжай, Ата, — мягко ответила жена. — Мы еще не садились ужинать, тебя ждем. Мы с мамой пельменей наделали, только в кипяток бросить.
— О! — радостно закричал он, понимая, что прощен, что нет у нее обиды на него. — Бросайте их скорее, я голоден, как десять голодных волков и впридачу одна ненасытная акула! «Ява» уже копытами у подъезда бьет, за две минуты домчит.
— Ты там осторожней на улицах, — напомнила Мая. — Голодные волки тоже не имеют права скорость превышать.
— А ненасытная акула?
— И на каждую ненасытную акулу есть инспектор ГАИ.
— А я его съем. Проглочу вместе с кожаной курткой и белым шлемом.
— Тогда пельмени на твою долю не бросать в кипяток? — засмеялась жена.
— Бросать обязательно и в самом большом количестве. Ради такого дела пощажу бедного инспектора.
— Приезжай скорее, Ата.
С легким сердцем, теперь уже совсем спокойно, как посторонний, посмотрел он свои наброски и вместе с другими бумагами смахнул в ящик стола. Ничего, подумал он, задвигая ящик, мы еще пошевелим мозговыми извилинами, может, что и отыщется.
Дома он старался быть веселым и беззаботным, рассказывал анекдоты о Ходже Насреддине. Но веселость постепенно пошла на убыль.
— Я посижу, поработаю, — сказал он жене с тем извинением в голосе, с каким говорил по телефону с сыном. — Кажется, эту работу никогда не переделаешь. А ты спи. Я там, в общей комнате.
Она хотела возразить, сказать, что необходимо отдохнуть, что утро вечера мудренее, но, глянув в его измученные глаза, только улыбнулась мягко.
Вовка уже спал, матушка Биби повозилась на кухне и тоже легла. В квартире было тихо. Мая долго лежала, прислушиваясь к едва различимым звукам, доносившимся из соседней комнаты, — то бумага прошелестит, то брошенный в сердцах карандаш шмякнется, то шаги по ковру прошаркают, — и уснула незаметно.
15Весна уже близко была, это чувствовалось. Теплые дни выпадали все чаще, почки на деревьях вот-вот лопнуть были готовы.
Прогуливаясь в воскресенье возле дома, Якубов подумал, что опять не будет абрикосов: рано зацветет, а новруз еще впереди, значит заморозки будут, побьют, не дадут завязаться плоду. И, непонятно в какой связи, вспомнил Казакова. Может, потому, что и с ним все было непрочно, ненадежно. Все дело в этих его механических колодцах. Они — как кость поперек горла, все карты путают. Тоже изобретатель выискался, неймется ему, видите ли, себя показать хочет. А то, что в народе традиции сложились, веками своя гидротехника вырабатывалась — на это ему наплевать. А ведь верно говорится: не плюй в колодец…
