Михаил Зощенко - Опальные рассказы
Обзор книги Михаил Зощенко - Опальные рассказы
Михаил Зощенко
Опальные рассказы
Предисловие.
Трагедия Магистра Смеха
У нас есть библия труда, но мы ее не ценим. Это рассказы Зощенко. Единственного человека, который показал нам трудящегося, мы втоптали в грязь. А я требую памятников для Зощенко по всем городам и местечкам Советского Союза или по крайней мере, как для дедушки Крылова в Летнем Саду.
Осип Мандельштам27 сентября 1930 года арестовали в Москве моего отца. В том же году я впервые увидел М. М. Зощенко. В последний раз простился с ним на похоронах в Ленинграде.
Для любого знакомства — двадцать восемь лет, — срок немалый. Он знал меня ребенком, школьником-подростком, юношей, человеком зрелых лет.
Наезжая в Москву, Зощенко приходил в наш «опустелый дом». Михаил Михайлович с нежностью относился к отцу, редактору его книг.
В те трудные расстрельные годы внимание постороннего к семье «врага народа» рассматривалось как наивысший критерий порядочности.
Я часто смотрю на последнюю прижизненную фотографию М. М. Зощенко, с наслаждением перечитываю его нестареющие книги и всякий раз нахожу в них своеобразную и неповторимую самобытность.
Михаил Михайлович Зощенко родился на Украине, в Полтаве — 10 августа 1895 года. Отец потомственный дворянин — художник огромного дарования. Его изумительные полотна: акварели, рисунки, карандашные наброски хранятся в запасниках Третьяковской галереи в Москве и в Русском музее в Ленинграде.
Шесть десятилетий они терпеливо ждут очереди пока их выставят для широкого обозрения.
Мать Зощенко — русская.
В 1913 году Михаил Зощенко окончил гимназию.
«Осенью 1914 года началась мировая войне, — вспоминает Михаил Михайлович, — и я, бросив юридический факультет Петроградского университета, ушел в армию, чтобы на фронте с достоинством умереть за свою родину».
Он служил в Мингрельском полку Кавказской гренадерской дивизии. В девятнадцать лет его произвели в поручики, за храбрость наградили боевыми орденами и присвоили чин штабс-капитана. О подвигах молодого офицера писали газеты и журналы. Два года на передовой. Бои, — один страшнее другого.
Ранения. Контузии. Отравления газами. Тяжелые операции. Пришло то, чего он больше всего боялся — одиночество, меланхолия, надломленное сердце, истощение нервной системы, неверие в собственные силы и это, пожалуй, самое страшное для будущего писателя.
Михаил Зощенко вошел в литературу в самом начале двадцатых годов. Он принес в искусство опыт человека прошедшего через три войны — Первую мировую, гражданскую и революцию. Его путь в искусстве был трудным и сложным. Он перепробовал множество профессий: комендант почтамта, сапожник, актер драматического театра, милиционер, телефонист, агент уголовного розыска, инструктор по птицеводству, делопроизводитель, секретарь суда, кондуктор трамвая, счетовод…
М. М. Зощенко начал с произведений очень сильных. Уже первая его книга «Рассказы Назара Ильича Синебрюхова» (1922) говорила о том, что в литературу вошел писатель с особенным, ни на кого не похожим голосом. Герой его рассказов Синебрюхов говорил: «Каким ни на есть рукомеслом займусь — все у меня в руках кипит и вертится».
Стрелочник спрашивает Аполлона Переленчука, героя повести «Аполлон и Тамара», собиравшегося покончить самоубийством:
— Знаешь ли какое ремесло?
— Нет.
— Это худо, — сказал стрелочник, покачав головой — Как же это, брат без рукомесла жить? Это, я тебе скажу, немыслимо худо! Человеку нужно непременно понимать рукомесло…
Стрелочник устраивает Аполлона Перепенчука на работу могильщика, и в этом ясно звучит ирония автора по отношению к людям, занятым только переживаниями и пустопорожними рассуждениями.
Комический сказ, созданный писателем обличал мещанина. Он прорывался сквозь шквал жизненного уродства. Он вносил в ряды «уважаемых граждан» и «нервных людей» смятение и беспорядок.
Получив на фронте хроническое заболевание сердца М. М. Зощенко глубоко заинтересовался вопросами психоанализа. У букинистов Ленинграда, Москвы, Киева, Харькова, Одессы, Воронежа он доставал книги Зигмунда Фрейда, изучал йогов, читал Кафку, Пруста, Ницше. Собрал обширную литературу о Достоевском, пытаясь проникнуть в его внутренний мир. Увлекся психиатрией, генетикой, парапсихологией, философией, физиологией. У него завязались добрые, дружеские отношения с академиком И. П. Павловым, профессором Л. С. Штерн, селекционером И. В. Мичуриным.
Двадцать лет он вынашивал замысел своей Главной Книги — самой умной и самой человечной, талантливой и мудрой.
В годы Второй мировой войны он находился в эвакуации в Алма-Ате. Москвичи и ленинградцы, киевляне и одесситы, именитые деятели литературы и искусства чаще всего встречались на толкучке, где можно было все продать и все купить.
По вечерам, снедаемый тоской, М. М. Зощенко приходил в нетопленный павильон киностудии, где полуголодный Сергей Михайлович Эйзенштейн снимал «Ивана Грозного».
Художники подружились.
Они умели молчать и слушать тишину.
Михаил Михайлович пригласил Эйзенштейна, Виктора Шкловского, Елену Булгакову и меня послушать только что законченную повесть.
— Я не пророк, — сказал Эйзенштейн, — но по-хорошему завидую, книга ваша переживет поколения.
Темпераментный Виктор Борисович Шкловский, почесав рукой затылок отполированной головы, проговорил, захлебываясь скороговоркой:
— Миша, ты написал лучшую свою книгу, но она не ко времени. Или ты станешь великим, или же тебя обольют грязью.
Внимательная и заботливая Елена Сергеевна где-то раздобыла бутылку водки и из своей комнатушки принесла большую, тарелку оладий. Все набросились на еду. В одно мгновение опорожнили заветную бутылку. Эйзенштейн в портфеле обнаружил полпачки чая и несколько кусочков пиленого сахара.
Елена Сергеевна тихо сказала:
— Михаил Афанасьевич Булгаков вашу повесть, Мишенька, поставил бы на полку с самыми любимыми книгами.
Зощенко благодарно кивнул, потом глухо проговорил:
— Я всегда бережно относился к тому, что написал достойнейший из писателей, Михаил Булгаков…
Ежемесячный литературно-художественный журнал «Октябрь» напечатал повесть М. М. Зощенко «Перед восходом солнца» в шестом и седьмом номерах за 1943 год. В России она больше не переиздавалась. На второй день после выхода в свет эти номера стали библиографической редкостью. Из библиотек — районных, городских, областных, республиканских и прочих — они давно изъяты и преданы анафеме. Хотя литературоведы — «зощенковеды», толкователи «юмора» и «сатиры» не забывают на нее ссылаться и даже цитировать целые куски.
11 декабря 1943 года в ЦК ВКП(б) состоялось обсуждение повести М. М. Зощенко. С резкой критикой выступил А. А. Фадеев. Собачий визг поднял в печати Н. С. Тихонов, который в далекой молодости числился в «Серапионовых братьях», а потом переквалифицировался, стал факельщиком и трубадуром холодной войны. Словесным кастетом он бил живых и глумился над мертвыми.
Фрагмент из его статьи:
«Повесть Зощенко — явление глубоко чуждое духу, характеру советской литературы. В этой повести действительность показана с обывательской точки зрения уродливо искаженной, опошленной, на первый план выдвинута мелкая возня субъективных чувств».
Михаила Зощенко вызвал секретарь ЦК ВКП(б) Жданов. Красномордый человек с крупными лошадиными зубами потребовал от него «беспрекословного послушания». М. М. Зощенко стал обладателем «социального заказа» и строгих напутствий. Так появились халтурно-убогие, никому не нужные повести и карамельные, высосанные из пальца рассказы о Ленине, к которым он относился весьма скептически.
Редакция журнала «Юность» поручила мне взять у М. М. Зощенко интервью.
В Ленинграде его не оказалось. С фотокорреспондентом Н. В. Уваровым мы поехали к нему на дачу в Сестрорецк.
Его жена Вера Владимировна всячески пыталась оградить писателя от любых интервьюеров.
М. М. Зощенко меня узнал. Грустные глаза его потеплели. Говорил он тихо, спокойно, без нарочитого пафоса и без рисовки. На дворе стояло бабье лето. Михаил Михайлович предложил нам пойти в сад. Утренняя свежесть располагала к дружеской, непринужденной беседе. Меня поразил вид Зощенко.
Тонкие паутинки морщинок избородили его лицо, взгляд красивых глаз перестал быть живым и острым. Грусть и тоска о навсегда ушедшем и невозвратимом наложили на него свой беспощадный отпечаток. Старые раны и жизненные потрясения давали о себе знать. Отсюда и отчужденность, и непроходящая меланхолия, и апатия.
С собой мы привезли две бутылки армянского коньяка.
— К сожалению, пить мне нельзя, — сказал М. М. Зощенко. — Врач разрешает молоко, кефир, некрепкий кофе один раз в неделю и слабозаваренный чай.
