Анатолий Афанасьев - Последний воин. Книга надежды
Он выхлопотал Варе койку на втором этаже и проводил её туда. Спросил, как ей лучше: сначала пообедать или поспать? Варя решила поспать. У неё был смурной вид, и глаза слипались, когда она закрыла перед ним дверь, улыбнувшись на прощание.
Пашута поднялся к себе в номер, упаковал вещи, чтобы можно было в любую минуту сняться, выкурил в одиночестве сигарету. Потом вернулся на второй этаж, устроился в холле перед телевизором «Темп», где изображение плавало подобно северному сиянию, и три с половиной часа, не отрываясь, смотрел все передачи подряд. У него было ощущение, словно он застрял в лифте.
Вечером они с Варей отправились ужинать в ресторан «Улыбка».
ИСТОРИЯ ВАРИ ДАМШИЛОВОЙ, ЗАПИСАННАЯ С ЕЁ СЛОВ
Жила-была девочка в хорошей семье, единственный, ненаглядный ребёнок. Горя не знала. Отец её, Олег Трофимович Дамшилов, человек тихий, застенчивый, по профессии историк, да вдобавок доктор наук, слишком долго и подробно изучал все ужасы, которые приключались с человечеством в течение веков, и оттого, вероятно, чувствовал в себе постоянную внутреннюю уязвлённость с уклоном в панику. К примеру, он вздрагивал от неожиданного телефонного звонка, а звонки все были для него неожиданными, и с испугом щурил близорукие глаза на шелохнувшуюся от ветра занавеску. Он верил, что несчастье присутствует в человеческой жизни как непременное условие, и ждал его проявления с минуты на минуту. Умом он понимал, что глупо так распускаться, уж коли беда неизбежна, то разумнее, пока она не грянула, игнорировать эту неизбежность, точно так, как множественные люди переносят, особо не сосредоточиваясь, смертельный недуг, покуда он окончательно не валит их с ног. Но одно дело понимать, а другое — соответствовать. К самым близким ему существам, жене и дочери, Олег Трофимович относился словно к двум хрустальным сосудам, которые неминуемо разобьются, если ненадолго выпадут из поля зрения. Женат он был вторым браком, и в первом браке его стойкое предвидение беды полностью уже оправдалось. Он выскочил из мучительного полуторагодовалого супружества с растерзанным сердцем, опустошённый, босый и сирый, утратив остатки веры в своё мужское достоинство, если предположить, что эта вера у него когда-то была. Любое напоминание об испытанных душевных терзаниях ввергало его в длительный нервический тик, когда у него руки-ноги начинали трястись, а взгляд приобретал выражение затравленности. Отчасти это объяснялось тем, что и второй его брак, увы, не стал противоположностью первому.
Варина мама, Елена Викторовна Дамшилова, работала медсестрой в районной поликлинике. О ней разговор особый. Она была прехорошенькой женщиной, радовавшей мужские взоры, при этом неглупой, но вместе с тем была злой женой. На Руси исстари злая жена почитается самым страшным наказанием мужчине, хотя определение это требует, конечно, расшифровки. Все злые жёны похожи друг на друга, но всё же у каждой есть какая-нибудь особая примета. Елена Викторовна на свой лад была несчастным человеком, какое уж тут счастье, если быть вечно недовольной и раздражённой всем, что вокруг происходит. Угодить ей было невозможно, хоть ты на голове стой, но это бы полбеды. Беда в том, что бес в неё вселялся всегда неожиданно и проявлялся во вспышках дикой ненависти к мужу и дочери. Как тлеющая головешка, она могла в любой момент вспыхнуть от легчайшего дуновения воздуха. Однажды после безобразной сцены, когда Елена Викторовна, вбежав в комнату, где отец с дочерью мирно обсуждали школьные дела, отвесила ему крепкую затрещину, вопя, что она не рабыня и или научит их поддерживать порядок в квартире, или поубивает (выяснилось, что Олег Трофимович по рассеянности, выходя из ванной, уронил на пол полотенце), он, набравшись мужества, деликатно предложил ей сходить на консультацию к психиатру и выяснить, не больна ли она и не следует ли ей попить каких-нибудь безобидных успокаивающих лекарств. Предложение возымело роковое действие. Елена Викторовна заперлась в спальне и до вечера обзванивала своих родственников и знакомых, уверяя их, что её муж завёл любовницу, хочет жить с ней открыто, а её в связи с этим намерен упрятать в сумасшедший дом. У всех она просила совета и защиты, но никто ей не помог. Только Катька Свиблова, лучшая, хотя и распутная подруга, её обнадёжила, пообещав выступить свидетелем на суде. Полночи Елена Викторовна каталась в истерике, выбила из рук мужа склянку с каплями, которые он ей принёс, и довела себя до полного изнеможения. Попытки Олега Трофимовича вымолить на коленях прощение ни к чему не привели. Поутихнув, она объявила ему о своём окончательном решении. Она сказала, что если он посмел объявить ей, слабой женщине, войну, то она её принимает, и пусть он не ждёт пощады. С тех пор Олег Трофимович стал бояться не только телефонных звонков, но и собственной тени. Друзей у него было немного, да и те, побывав у него в гостях разок, больше к нему не набивались, поэтому создавалось впечатление, что их у него и вовсе нет.
У каждой злой жены есть отличительные пунктики, у Елены Викторовны их было два. Первый касался того, что настоящий мужчина может быть только хирургом, а все остальные не заслуживают о себе даже упоминания; второй, обращённый тоже непосредственно к мужу, выражался в лаконичной фразе: «Мало даёшь денег!» Иногда оба пунктика совмещались и приобретали оттенок философского раздумья о смысле жизни. «Если бы ты, негодяй, был хирургом, то нам бы не приходилось считать каждую копейку». Олег Трофимович, надо заметить, выколачивал в месяц не менее четырёхсот рублей, а иногда и побольше, и все деньги, естественно, отдавал жене. Бывало, что у него не хватало даже на сигареты, хотя курил он мало и только на работе. Курение дома приравнивалось к покушению на жизнь жены и ребёнка.
В ту злосчастную ночь, когда Олег Трофимович неосторожно заикнулся о психиатре, его тринадцати летняя дочурка впервые произнесла роковую фразу: «Как ты только с ней живёшь, папа?!» Впоследствии он много раз думал об этих её словах. Он им не радовался. Конечно, приятно сознавать, что во всех передрягах дочь на твоей стороне, это давало ощущение собственной правоты, но кому нужна такая правота. Снисходительное сочувствие дочери обижало его, пожалуй, глубже, чем немотивированные вспышки жениной ненависти. Их легко было объяснить патологической неврастенией, то есть сугубо физиологически. Но когда дочь-подросток смотрела на него с насмешливыми искрами в глазах, он терялся. Ведь он обеих любил со всей страстью своей застенчивой души. Любил как положено мужу и отцу, но ещё к этому чувству примешивалось горькое ощущение вины. Он заранее жалел Вареньку: в её характере неизбежно скажется слабость его собственной натуры, и это повлияет на её судьбу; и клял себя за то, что не сумел дать счастья вздорной, потерянной женщине, своей жене, в сущности самому безобидному и безответному созданию на свете хотя бы потому, что зло в ней не успевало вылиться в мало-мальски осмысленную идею, а сразу выплёскивалось наружу, как вода из закипевшего, переполненного чайника.
Когда Варенька училась в восьмом классе, а училась она прекрасно, у неё случился первый роман, и протекал он тяжело. Она влюбилась в студента Володю, который жил через три дома от них. Поначалу Елена Викторовна почему-то отнеслась к увлечению дочери с воодушевлением. Правда, попеняла ей, мол, рано, девочка, начинаешь, но тут Же и добавила, что, слава богу, хоть есть у Варьки разум, не якшается со всякими малолетними преступниками, какие в подъездах ошиваются. Мужу она ещё откровеннее высказалась: «Это такой возраст, ничего страшного, я сама в четырнадцать лет влюбилась по уши. Володю я знаю, это мальчик воспитанный, на худое не решится. Переболеет им Варька, как насморком, и забудет. В мужья он не годится. Я не я буду, если она за хирурга замуж не выйдет. Неужто ей, как матери, с каким-нибудь вроде тебя век горе мыкать?!»
Варя переживала предсказанный насморк месяца три, повзрослела, стала как-то сосредоточенней. Когда Володя звонил, уходила с аппаратом к себе в комнату и плотно прикрывала дверь. Начала следить за собой, тайком испробовала все материны кремы и лосьоны. Прогулки её Елена Викторовна строго контролировала, позже восьми вечера девочке выходить из дома не дозволялось. С родителями она подробностями не делилась, замкнулась в себе, на расспросы матери отвечала довольно дерзко, в том духе, что нечего ко мне привязываться, ничего плохого я не делаю. Самое примечательное, как потом анализировал Олег Трофимович, было то, что мать устраивали такие ответы. Это потом, после скандала, всё покатилось, как ком с горы.
Он сам наблюдал за дочерью с чувством, похожим, наверное, на то, какое испытывает приговорённый к смерти человек, не знающий (по соображениям официозной гуманности), на какой день назначено исполнение приговора.
