Криста Вольф - Расколотое небо
Пообедав, они включились в общую процессию туристов, лениво, как заведенные автоматы, двигавшихся от одной достопримечательности старого города к другой, и последним усилием достигли древнего замка на горе. Вконец измученные, они безучастно прошли по башням и башенкам, мельком взглянули на рыцарские доспехи, старинные блюда и кухонную утварь, пропуская мимо ушей исторические комментарии, а затем поднялись на дозорную вышку, преодолев две сотни ступенек. Там им открылись все четыре стороны света: оглядев окрестности, они с удовольствием отметили, что вся земля зазеленела, и поняли друг друга без слов.
— На северо-западе, — услышали они объяснение гида, — бывает виден город Б., расположенный в Западной Германии. В ясную погоду.
Погода была ясная. Все собравшиеся на башне сгрудились у ее северо-западной стороны, разглядывая далекие, расплывающиеся в знойной дымке очертания западногерманского города, словно перед ними возникла фата-моргана.
По какой-то причине, по очень разным причинам все молчали.
— Ну, ясно, — сказал Манфред, спускаясь, — скоро они впишут в, туристские проспекты: «Вид на Западную Германию». Самая примечательная достопримечательность этого города!
После полудня, разморенные жарой, они выехали из города и направились вдоль северных отрогов. В каком-то городишке их задержали люди с красными повязками на руках. Придется подождать, заявили они, сейчас здесь пройдет праздничная процессия. Городок отмечает свой ежегодный праздник, истоки которого восходят к давно прошедшим временам и событиям. Истинный повод, вообще-то говоря, почти забыт.
Улицы были украшены гирляндами бумажных цветов, протянутых от чердака к чердаку.
— Идут! — пробежало в толпе вдоль тротуара.
Старики высовывались из окон, облокотившись на подушки, разряженные дети сидели прямо в сточных канавах.
Рите во что бы то ни стало хотелось поглядеть на процессию.
В темных мундирах и белых с раструбами перчатках впереди торжественно выступали распорядители. За ними следовали девушки в легких одеяниях. Зрители приветствовали их, окликали по имени, но взгляды девушек выражали скорее горделивость, чем скромность, и они не позволяли себе кивнуть ни направо, ни налево. Какой-то юркий старичок позади Риты, все обо всем знавший, вдруг заволновался. Стало быть, они все-таки взяли Лизу Флейшер, а не Регину Бекман, крикнул он жене, сухонькой старушке, удобно устроившейся в окошке. И вообще, видно, не всех его советов послушали — уж очень его раздражали малейшие недостатки в наряде оруженосцев. А те гарцевали на лошадях под дождем цветов, которыми их забрасывали девушки.
Но стоило Рите обратиться к старику с вопросами, и недовольство его как рукой сняло. Оказывается, он много лет был главным устроителем этих праздников и, как бывший мастер-каменщик, лучше любого другого знал историю города. А вот теперь, когда торжество устраивали без его помощи, он страдал, ощущая бесполезность своей старости. Он то и дело прерывал свои исторические экскурсы, подстегивая возгласами участников процессии, задыхающихся от жары в пышных нарядах графов, бургомистров, строителей и разрушителей города. Группы солеваров и рудокопов шли пешком — не то что представители современной химии, которых вместе с их лабораториями везли на грузовиках.
Вот прошествовал и папаша Ян, родоначальник гимнастики, в парике и костюме той эпохи, краснолицый и несколько грузноватый для своей роли.
— Браво, Генрих! — крикнул ему каменщик.
Фигура эта ничего общего с историей города не имела, но старик сам из чисто спортивного энтузиазма ввел ее много лет назад в праздничную церемонию.
— В здоровом теле здоровый дух!
Солнце припекало как современников, так и тех, кто изображал бывший поработителей и бывших порабощенных, праведных и неправедных. В заключение с флагами и песнями прошли пионеры в синих галстуках. Но это уже не интересовало старика.
Он настойчиво приглашал Риту и Манфреда отведать пирога с вишнями, который его приветливая супруга протянула из окна.
— Знатный пирог, — причмокивая, сказал он, — такой нынче не часто найдешь.
После того как прошла процессия, толпа — особенно дети и молодежь — хлынула на ярмарочную лужайку за городом. Рита была не в силах противостоять соблазну. С наслаждением вдыхала она воздух ярмарки, насыщенный пылью и разными запахами, незнакомыми, приторными и острыми. Она заставила Манфреда проехаться с ней по пещерам ужасов и призналась, что всем другим предпочитает дешевые сласти.
Он купил ей сахарных петушков, мятных пряников и несколько лотерейных билетов.
Они явно попали в полосу удачи, но это их не удивило. Первый билет выиграл огромного плюшевого кота, потом ‘посыпались тарелки, миски и даже кофейник, расписанный букетиками незабудок. Раскрасневшись от удовольствия, Рита собирала выигрыши и тотчас дарила их детям, сгрудившимся вокруг удачливых игреков. Не веря своему счастью, а может, не доверяя щедрости Риты, они мгновенно исчезали со своими сокровищами.
Только совсем маленькая девочка осталась ни с чем. Счастье изменило Манфреду. Из глаз ее вот-вот готовы были хлынуть слезы. Не без труда удалось им выяснить, что ребенку хочется воздушный шарик. Красный воздушный шарик. Пришлось изрядно потолкаться, прежде чем они отыскали продавца шаров. Рита поглядела вслед ребенку.
— А знаешь, — сказала она, — в жизни все уравновешивается. Однажды моя тетя отказала в шарике другому ребенку. Из-за меня. В таком же красном шарике. Тетя привезла мне его из города. В автобусе какой-то ребенок попросил; «У меня еще никогда не было шарика». Но тетя не отдала шар. Что ты на это скажешь? Мне до сих пор хочется плакать, когда я вспоминаю этот случай.
И верно, у нее на глаза навернулись слезы. Манфренд при всех обнял ее.
— Ты у меня белая ворона, — сказал он. — И важнее всего, чтобы ты сама этого не понимала.
— Чего не понимаю я, понимаешь ты, возразила она.
14
Незадолго до того, как спустились сумерки, они еще раз прошлись по улицам города, утомленные и молчаливые. Они довольствовались теперь неоконченной фразой, пожатием руки. Рите доставила радость темно-красная бумажная роза, которую Манфред выиграл для нее в тире. В надвигающихся сумерках цветок полыхал красным огоньком.
Перед открытым, украшенным лампионами кафе, Манфред неожиданно остановился.
— Ну конечно же, — сказал он. — Конечно. Теперь я вспомнил, откуда я его знаю.
Рита проследила за его взглядом и увидела у одного из столиков Эрнста Вендланда, беседующего с каким-то молодым человеком.
— Откуда? — удивилась Рита. — Откуда ты его знаешь?
— Постой-ка, — сказал Манфред. Он пытался вспомнить, восстановить ход каких-то событий и не мог сразу решить, радоваться или огорчаться этой встрече, связанной с давней историей.
— Ладно, — сказал он наконец. — Подойдем к ним.
Но подошел он не к Эрнсту Вендланду, а к его спутнику, черноволосому юноше. Тот поднял глаза, когда Манфред заговорил с ним, поперхнулся и несколько секунд был в явном замешательстве. На его лице Рита заметила то же выражение неуверенности, какое было только что у Манфреда: приятна ему эта встреча или неприятна? Видно, незнакомец пришел к тому же решению: все будет зависеть от собеседника. Он вскочил, пожал руку Манфреду и обернулся к Эрнсту Вендланду.
— Ты, верно, его видел тогда? Помнишь?
— Правильно, — ответил Вендланд, которому не пришлось преодолевать замешательство. — Я даже помню где.
— Я тоже, — вежливо сказал Манфред.
— И я, — подтвердил юноша, решивший, кажется, придать этой встрече дружеский характер.
Но тут все трое вдруг сообразили, что среди них есть Рита и ей ничего не понятно. Усевшись за стол, они начали ей объяснять. Самый молодой, Руди Швабе, учился в одной школе с Манфредом, правда, в младшем классе, но он был секретарем школьной организации Союза немецкой молодежи, и его знал каждый.
— Однажды он выручил меня и моих друзей, — сказал Манфред с деланной непринужденностью. — Я ведь рассказывал тебе о нашем подпольном клубе?
Да, знаю, подумала Рита и вспомнила: «Ну чего вы таращитесь так трагически!»
— Его вдруг объявили центром политической оппозиции. Это могло бы нам дорого стоить. Но на общем собрании, где многие точили на нас зубы, Руди Швабе и вот он, — Манфред показал на Вендланда, — вытащили нас из беды. Вы ведь тогда были в руководстве городской организации СНМ?
— Правильно, — повторил Вендланд. — Кое-кто из ваших преподавателей слишком уж явно хотел вас угробить. Потому-то и удалось вам помочь. Но надо признаться, я до сих пор не уверен, не следовало ли все-таки отнести ваше дело в разряд политических, хоть и в другом смысле…
— Несомненно, — ответил, почувствовав себя задетым, Манфред. — Во всяком случае, если следовать теории, что к политике относится все, что человек говорит, делает, думает, чувствует. Ведь наше поколение — это поколение людей, разбирающихся в политике, не так ли?
