Криста Вольф - Расколотое небо
Риту не трогало это зловещее равнодушие природы. Из всего, что она видела в те дни, ярче всего запечатлелось в ее памяти лицо Рольфа Метернагеля. Она заметила, что глаза его, до тех пор насмешливые и выжидательные, стали зоркими и цепкими, жесткими и волевыми. Иногда, в часы сомнений и отчаяния, эти глаза были единственным, что поддерживало ее. Позже она поняла, что именно этот измотанный, но упорный человек оградил ее от бесплодной погони за призраками. Все действительно свершилось, но не во имя громкой славы, нет. У нее на глазах один человек взвалил на себя непосильный груз и, никем не понуждаемый, не требуя оплаты, начал борьбу почти безнадежную, под стать лишь битвам прославленных героев древности; он жертвовал сном и покоем, терпел насмешки, гонения, неприязнь. Рита видела его поверженным, думала — ему никогда не подняться. Но он поднялся, и взгляд его обрел какую-то устрашающую, почти дикую силу. И когда он почти не ждал этого, рядом с ним встали и другие, они говорили то, что сказал он, действовали так, как предлагал он. Рита увидела, как он переводил дух и в конце концов одержал победу. Этого ей не забыть вовек.
Рольф Метернагель раскрыл свою тетрадь. Он протягивал ее всем и показывал цифру на последней странице, обведенную красным карандашом, — трехзначную цифру.
— Потери рабочего времени в нашей бригаде за последний месяц.
Все только пожимали плечами. Ничего нового в этом для них не было. Они поглядывали на Гюнтера Эрмиша. Тот вписывал что-то в свои расчеты и отмалчивался. Кто же на деле был здесь бригадиром?
— Я изучил первопричины наших потерь, — сказал Метернагель.
— Ну и покажи начальству, — отозвался кто-то.
Метернагель открыл другую страницу своей тетради. Он действовал терпеливо и не назойливо, чем еще больше раздражал остальных.
— Простой из-за недостатков в организации рабочего процесса, — громко прочел он.
Назвал цифры.
— Это только половина потерянных часов. Мне важно отыскать вторую половину.
— А мне нет, — заявил Франц Мельхер, поднялся и ушел.
— Зачем вам все доводить до крайности? — с упреком спросил старик Карсувейт.
Метернагель посмотрел на Гюнтера Эрмиша. Тот встал, собрал свои бумажки и сказал:
— Кое-что еще можно предпринять.
Все знали: раз Эрмиш так говорит, ничего сногсшибательного не произойдет.
— То ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет, — вызывающе бросил Герберт Куль, проходя мимо Метернагеля.
— Смотри не ошибись! — крикнул ему вдогонку Рольф.
Этот человек доводил его до бешенства. Все уже давно привыкли, что Куль использовал любую возможность высмеять себя самого и всех остальных. Только Рита задумывалась иногда: неужели это доставляет ему удовольствие? Может ли вообще такое отношение к людям доставлять удовольствие?
На другое утро Рольф Метернагель принес исписанный листок бумаги. Он прикрепил его кнопками к доске между запыленными вырезками из газет времен их славы. «Обязательство» — стояло на нем, но никто не пожелал его прочесть. Все отворачивались от листка и спокойно жевали бутерброды. Громко и весело болтали, не заговаривали только с Рольфом. Рита видела, как мрачнело его лицо, но он держал себя в руках до конца перерыва. Тут он резко вскочил, так что все испуганно на него оглянулись, и, сорвав с доски листок, со всего маху прихлопнул его ладонью к столу.
«Обязательство», — прочли все. Вместо восьми оконных рам в смену каждый должен вмонтировать десять.
— И не пытайтесь доказывать, что это невозможно.
— Многое возможно, — сказал Франц Мельхер. — Только гадить в собственном гнезде для нормального человека невозможно.
— А что ты считаешь нормальным? — спросил быстро Герберт Куль.
Рита уловила искру непритворной заинтересованности в его глазах, которая тут же погасла.
— Что считать нормальным? — переспросил Рольф угрожающе тихим голосом. Только теперь, когда он дал себе волю, понятно стало, каких усилий стоило ему держать себя в руках. — Сейчас тебе объясню. Нормальным следует считать все, что нам полезно, что помогает нам стать настоящими людьми; а ненормально то, что превращает нас в слизняков, обманщиков и солдафонов, каковыми мы достаточно побыли в жизни. Но этого тебе, бывшему лейтенанту, не понять!
Сразу стало очень тихо. «Почему никто не отвечает?.. — подумала Рита. — Почему он никогда не говорил мне, что Куль был лейтенантом?»
Единственным, кто остался невозмутимым, был Герберт Куль. На губах та же холодная усмешка, только побелел как полотно. Стало быть, есть нечто такое, что выводит его из равновесия.
— С Кулем ты допустил ошибку, — сказал позже Гюнтер Эрмиш Метернагелю.
Казалось, теперь бы Рольфу и поговорить с ним откровенно, но он продолжал упорствовать.
— Подумаешь, — ответил он. — Такую ошибку я охотно допущу еще раз.
Ни один из членов бригады не подписал обязательство Метернагеля.
«Отчего они так сопротивляются? — задавала себе вопрос Рита. — И чему, собственно?»
Она восстановила в памяти все, что за три месяца узнала о каждом. Что для них главное в жизни? Невеста, клочок земли, полученный в наследство, мотоцикл, садик, дети, слепая старушка мать, нуждающаяся в уходе, новые нормы выработки, фотографии актрис? Да, многое, к чему они прикипели душой, — ненавистные и все же милые сердцу жизненные путы. В свое время им подсовывали непритязательные удовольствия, утаив главный смысл существования: жить полной жизнью. И вот теперь, цепляясь за свои привычки, они ожесточенно отталкивают от себя Метернагеля.
Постепенно то один из них, то другой начинал осознавать, что их судьбы неразрывно связаны с судьбой нового дела, которое уже успело увлечь их. И вот в одно прекрасное утро на чистом листке с обязательством, все еще висевшем на доске, рядом с подписью Метернагеля появилось новое имя — тихого, скромного Вольфганга Либентрау. Озадаченный Гюнтер Эрмиш потребовал его к ответу. Либентрау всегда терялся, когда к нему обращались, он словно просил прощения за то, что кто-то вообще занимается его неприметной особой. Он и тут растерялся было, но сказал:
— Я решил так: или я член партии, или нет.
— Неужели ты считаешь, что я не готов на все для партии? — возмутился Гюнтер Эрмиш.
— Этого о тебе никто не подумает, — испугался Либентрау. Посмеет ли он равнять себя с бригадиром Эрмишем!
Гюнтер Эрмиш, не говоря ни слова, подошел к доске, помусолил карандаш и вписал свое имя на листке. Потом Метернагель, Либентрау и Эрмиш подсели к столу, и Гансхен, вне себя от радости, что с Метернагелем снова кто-то разговаривает, встал перед дверью и никого не впускал.
— Партгруппа, — объяснил он.
А через две недели под заголовком «Они указывают нам путь» в газете вновь появилось фото бригады Эрмиша. Риту, как она ни сопротивлялась, выдвинули в первый ряд, возле Гансхена. Тот закупил двадцать экземпляров газеты и вырезки носил с собой, вместе с фотографиями любимых киноактрис. Победитель же, Рольф Метернагель, спокойно встал позади всех, позади тех самых людей, против которых боролся и с которыми наконец победил.
Рита не раз внимательно рассматривала фотографию бригады и всегда начинала с Рольфа Метернагеля, хотя лицо его было почти скрыто за другими лицами. Потом разглядывала остальных, особенно часто возвращаясь к ярому противнику Метернагеля — Герберту Кулю, стоявшему в первом ряду. Наверняка сотни тысяч людей, особенно женщин, глядя на это фото, с симпатией остановят свои взоры именно на нем.
Но и тут, на фотографии, он смотрел так холодно и насмешливо, с таким презрением ко всему и вся, что это пугало Риту. И все же ей было понятно, почему Метернагель встал позади Герберта Куля. Метернагель был не только смел, он был умен, даже хитер. Он поставил Герберта Куля в первый ряд, а сам встал в последний, чтобы все взоры устремились на Куля. Быть может, сознание, что жизнь его проходит под пристальным взглядом многих глаз, сделает Куля отзывчивее, приветливее. А Метернагель, как понимала Рита, мог вполне обойтись без этого.
Волнения последних дней заставили Риту забыть собственные страхи, все то, что ее прежде угнетало. Теперь она была уверена, что утром проснется вовремя, минута в минуту, что с закрытыми глазами узнает, на какой остановке сойти с трамвая. Всегда на одном и том же месте, на тополевой аллее встречала она одних и тех же людей, а время обеденного перерыва и конец рабочего дня улавливала по десяткам верных признаков.
Большей частью Рита работала теперь с Гансхеном. Иногда, накричавшись до изнеможения и хрипоты, к ним заходил Метернагель, чтобы немного передохнуть. Они показывали ему свою работу, он кивал и устало опускался на не отполированную пока скамью. Рита и Гансхен садились напротив — столько-то времени они могли урвать — и молча смотрели, как он курит. Их нимало не смущали электрики, тащившие толстый кабель в окно, чтобы проложить его по вагону, и полировщики, исполнявшие под потолком над их головами замысловатые курбеты. Они сидели вместе с Рольфом и чаще всего молчали. Его лицо осунулось, а глаза, синие и лучистые, стали непомерно большими. Изредка он давал Рите несложные задания, которые она добросовестно выполняла. Теперь она без смущения заглядывала в любой уголок завода и заговаривала с любым рабочим.
