Гылман Илькин - Восстание в крепости
В конце улицы показался какой-то прохожий. Аршак заторопился.
— Гасан-киши, не забывай, о чем мы говорили. Осторожность украшает джигита.
Аршак повернулся и быстро зашагал прочь.
Он уже подходил к табачной фабрике, как вдруг увидел, что навстречу ему идет Бахрам.
Глава четвертая
Было раннее утро. Солнце еще не вставало.
Но протяжные выкрики взводных, проводящих учение с солдатами на крепостной равнине, уже долетали до города, который только-только пробуждался ото сна.
Капитан Гассэ, стоя в стороне, наблюдал за учением своей роты. Он с наслаждением втягивал в себя папиросный дым и задумчиво улыбался. Можно было подумать, что тягучие, однообразные приказания взводных доставляли ему удовольствие.
После вчерашнего кутежа капитан чувствовал себя весьма бодро. Утро казалось ему удивительно прекрасным. Горный воздух приятно ласкал лицо. На щеках, как всегда, алел слабый румянец. Никто бы не подумал, что Гассэ кутил до самого утра и, кроме внушительного количества водки, выпил несколько бутылок вина. Только внимательно присмотревшись, можно было заметить, что белки его глаз налились кровью.
Смирнов же выглядел совсем больным. Он стоял шагах в десяти от Гассэ. Его бледно-серые щеки еще больше ввалились, рот обмяк, в глазах затаилось страдание, как у больного во время приступа лихорадки. Смирнов сам отлично знал, что продолжительные кутежи всегда действуют на него плохо, и все-таки, сев за стол, не мог взять себя в руки. На следующий же день его, как правило, начинали мучить раскаяние и угрызения совести.
Офицерам батальона было хорошо известно это его свойство. И сегодня ни для кого уже не было секретом, что Смирнов накануне изрядно кутнул. Об этом красноречиво свидетельствовали его помятое землистое лицо и то, как нехотя и односложно отвечал он на вопросы.
Смирнов боялся привлечь своим видом внимание командира батальона. Он по собственному опыту знал, что пристальные серые глаза подполковника Добровольского видят очень многое. Командир батальона умел так сверлить взглядом своих офицеров, что, казалось, видит их насквозь.
Сегодня капитану Смирнову никак не хотелось встречаться с подполковником. Все было бы просто, если бы ему удалось сказаться больным. Но ведь Добровольский наверняка закидает его вопросами, в которых он запутается и выдаст себя с головой.
Мрачные размышления Смирнова прервал зычный голос одного из офицеров:
— Батальон, стройся!
В воротах крепости показался подполковник Добровольский.
Офицеры поспешно бросились к своим ротам.
Сердце Смирнова взволнованно забилось. Он одернул мундир, поправил ремень и решил, что, если Добровольский подойдет к нему, он будет рапортовать как можно бодрее и громче.
Добровольский начал обход с крайней роты на правом фланге.
Смирнов слышал четкие слова рапорта командира первой роты, но смысла их не понимал. Ему мешал страх. "Что будет!" — в тревоге думал он. Он то принимался теребить дрожащими с похмелья пальцами свои тоненькие усики, то потирал руками щеки, словно хотел вызвать на них румянец.
Вот подполковник Добровольский остановился перед второй ротой и вызвал из строя низкорослого солдата. Не успел тот вытянуться по швам и отдать честь, как командир сорвал с его плеч погоны и швырнул на землю, затем что-то крикнул командиру роты, — что именно, Смирнов не разобрал, он, словно загипнотизированный, следил за каждым движением Добровольского.
Рота капитана Гассэ, как всегда, не получила никаких замечаний, хотя, по существу, ничем не отличалась от других, Гассэ браво стоял перед полковником.
И вот настал момент, которого так боялся Смирнов. Сердито сдвинув брови, Добровольский шел прямо на него, слегка выбрасывая вперед свои кривые, как у большинства кавалеристов, ноги.
Капитан Смирнов сделал три шага вперед, щелкнул каблуками и отрапортовал:
— Господин подполковник, третья рота занимается с утра строевой подготовкой. Происшествий в роте нет… Докладывает командир роты капитан Смирнов.
Добровольский неопределенно мотнул головой, будто ничего не слышал, и пошел вдоль шеренги, пристально вглядываясь в лица солдат.
Смирнов облегченно вздохнул. "Пронесло! — подумал он. — Ничего не заметил…"
Но вдруг тишину, воцарившуюся на плацу, нарушил грубый голос подполковника. Он вызвал из строя одного из солдат второго взвода.
Смирнов от досады закусил губу. Это был матрос По-гребнюк, который довольно часто получал взыскания.
Солдат вышел вперед и стал по стойке "смирно", приложив руку к козырьку. По бледному лицу Погребнюка было видно, что он до смерти напуган и не может произнести ни слова.
Батальон замер в напряженном ожидании.
Смирнов скверно выругался в душе. Ему хотелось подскочить к солдату, свалить одним ударом на землю — показать, как надо вести себя перед командиром батальона. Но сейчас это было невозможно.
Добровольский сверлил злобным взглядом Погребнюка, который готов был сквозь землю провалиться.
Вдруг он круто повернулся и крикнул:
— Капитан Смирнов!
Командир роты подбежал к нему.
— Слушаю вас, господин подполковник!
Добровольский сердито кивнул головой на Погребнюка:
— Передо мной солдат или пень?! Я не могу понять. Объясните!
— Ото солдат Погребнюк, гое…
Но Добровольский не дал ему докончить.
— Солдат?! — загремел он. — Где вы видите солдата? Покажите мне его! Что говорится в уставе о солдате?!
— Господин подполковник, рядовой Погребнюк по вашему приказанию явился! — выдавил из себя солдат.
Добровольский топнул ногой.
— Чурбан! Видно, черноморский дух еще не выветрился у тебя из головы, Не-е-ет!.. Я заживо сдеру с вас кожу, но заставлю расстаться с бунтарской блажью! — И, обращаясь к Смирнову, добавил. — Заставьте его шагать три часа в полной боевой выкладке!
Капитан Смирнов щелкнул каблуками.
— Слушаюсь, господин подполковник! Три часа в полной боевой выкладке!
Добровольский, даже не взглянув на капитана, двинулся дальше вдоль фронта выстроившихся взводов. Он дергал солдат за пряжки, проверяя, туго ли затянуты ремни, срывал с гимнастерок пуговицы, если они были плохо начищены.
То, что Смирнов видел сейчас на плацу, — животный страх в глазах солдат, жалкое, растерянное лицо Погребнюка, нелепая, неоправданная жестокость командира батальона, — все это никогда так удручающее не действовало на него, как сегодня. Волнение и протест охватили все его существо. Он даже сам испугался этого чувства, испугался и тут же пошел на него в наступление: повернулся лицом к солдатам, вызвал командира второго взвода и поручил ему проследить за исполнением приказа подполковника.
А голова продолжала болеть. "Скорей бы Добровольский ушел с плаца, — думал он. — Тогда можно будет пойти к себе и отдохнуть…"
Смирнов представил себе, как он растянется на кровати, положив руки под голову и глядя на икону Иисуса Христа, случайно купленную в Ростове по дешевке, и постарается заснуть. Он надеялся, что сон восстановит его силы, вернет душевный покой, развеет мысли, недостойные звания офицера армии его императорского величества.
Когда сегодня на рассвете, поспешно одеваясь, Смирнов посмотрел на икону, умные, добрые глаза Иисуса, казалось, обещали ему что-то большое и необычайное. Но вслед за этим капитан ощутил в душе странное беспокойство. Где он еще видел это святое лицо? Смирнов стал ломать голову и наконец вспомнил: у них на улице жил хозяин букинистического магазина, пожилой еврей Хаим. На него-то и походил святой Иисус с иконы. Та же реденькая бородка, те же большие, вдумчивые глаза, те же длинные, мягкие волосы до плеч, те же тонкие, розоватые губы, едва заметные под светлыми усами. Сходство было настолько разительное, что Смирнов даже вздрогнул. "Со мной нечистая сила! Изыди!" — прошептал он, упал на колени перед иконой и несколько раз перекрестился.
И вот сейчас, на плацу, перед ним опять встало лицо старого букиниста Хаима. Еврей смотрел на него своими большими, умными глазами ласково и спокойно.
Неожиданно чья-то рука легла Смирнову на плечо. Он вздрогнул. Видение исчезло. Над ухом раздался хохот капитана Гассэ.
— Не знаю, может, этот глубокомысленный вид тебе и идет… Одно лишь скажу, терпеть не могу грустные рожи!
— Голова болит после вчерашнего… — как бы извиняясь, пробормотал Смирнов. — Хочу пойти отдохнуть…
— Башка, говоришь, трещит? — иронически усмехнулся Гассэ. — Наверное, потому, что мало пил! Верно говорит наш батальонный врач Василий Васильевич: "Человек, много размышляющий о водке, хмелеет сильнее, чем тот, кто ее пьет". Ха-ха-ха! По его мнению, словесный хмель крепче спирта… Сразу ударяет в голову!
